Е. Адлер - Земля и небо. Записки авиаконструктора
Или еще: приблизившись к столу какого-нибудь конструктора и поговорив о работе, спрашивал:
– Когда закончите?
Конструктор, не подумав, называл срок.
АэС запоминал, никогда ничего не записывая, и к названному сроку подходил снова.
– Как, вы еще не закончили?
Опрометчивый конструктор, растерявшись, опять называл срок и снова невыполнимый.
АэС испытывал удовольствие, когда вновь подойдя к незадачливому человеку, с наигранным удивлением спрашивал:
– Вы все еще возитесь с этим делом?
Смущенный конструктор готов был провалиться сквозь паркет.
АэС так натренировал свою память, что стоило ему увидеть како- го-либо человека, как моментально в его сознании всплывала ассоциация, связанная с этим человеком и его работой. Обычно в таких случаях он начинал разговор со слов:
– Вы тогда обещали сделать то-то, а оказывается…
Или:
– Вы обещали сделать это тогда-то, а до сих пор…
– Как вы могли так ошибиться, когда на деле это выглядит так…
Если человек оказывался несостоятельным, АэС переставал с ним
общаться надолго или навсегда.
Если разгон предстоял серьезный, с оргвыводами, он обставлял его основательно, привлекая представителей общественных организаций.
Яковлев сам многословия не любил и не терпел его у других. Обрывал болтовню, не подкрепленную фактами. Сам всегда оперировал только неоспоримыми, неопровержимыми фактами, зачастую незначительными. Тот, кому они вменялись в вину, бывал вынужден их признать. Тогда он переходил в наступление:
– Как вы могли это допустить?
Оплошавший работник попадал под перекрестный огонь вопросов присутствующих и с уроном уносил ноги.
Верный способ сбить спесь он выработал такой. Если иной не в меру ретивый человек обращается к нему с жалобой на кого-то и начинает так: «Александр Сергеевич, давно такой-то обещал сделать то-то, а до сих пор…», Яковлев перебивал:
– Вот вы обвиняете других, а сами даже своих ботинок не можете почистить.
Или:
– Вы что, в курятнике спите? Только посмотрите на него – весь в пуху.
Сам АэС тщательно следил за своей внешностью, однако со своей густой черной щетиной справлялся с трудом. Не успеет утром побриться, как уже к вечеру лицо отливает синевой. А ведь «наверх» вызывают зачастую именно вечером…
Выход он нашел, устроив парикмахерскую на территории завода. Когда АэС усаживался бриться, никто в парикмахерскую не входил – заглянут и ходу.
Однажды я захожу в парикмахерскую (это было уже во время войны, когда Яковлев стал генералом и замнаркома авиапромышленности), смотрю – сидит АэС и наблюдает в зеркало за мной. Совесть моя была чиста, я поздоровался и не поддался сильному желанию немедленно уйти. Снял я свою кепочку и хотел, было, повесить ее на вешалку, но там, на единственном крючке красовалась позолоченная генеральская фуражка с голубым околышем. Помедлив, я снял эту фуражку, повесил свою кепку, а фуражку снова повесил сверху. В зеркале вижу: лицо АэСа стало недовольным. Он, вероятно, обдумывал, как наказать «наглеца».
Когда бритье окончилось, он, встав с кресла, взял фуражку и, отправившись к окну, стал демонстративно ее осматривать. Так и не надев, молча вышел во двор с фуражкой в руках.
– Наверное, дезинфицировать отдаст, – сказала парикмахерша, с любопытством наблюдавшая эту сцену.
А пока, в последние месяцы 1938 года, день за днем разношерстный человеческий конгломерат, сплоченный неукротимой волей и амбициозностью своего руководителя, неутомимо трудился над своим боевым первенцем. Как сказочный богатырь, он рос не по дням, а по часам.
Я был настолько увлечен своей работой, что не заметил, как подошел Новый год. Опомнился лишь в 11 часов вечера 31 декабря, когда, наконец, свежеокрашенный самолет-красавец был поставлен на весы для уточнения веса и центровки.
Новогодние празднества промелькнули быстро, в винных парах, сменившись напряженными летными испытаниями. Они проходили тут же, рядом, на Центральном аэродроме. Уже в апреле 1939 года летчик-испытатель Юлиан Пионтковский в горизонтальном полете достиг 552 км/ч – скорости, недоступной в то время не только бомбардировщикам, но и лучшим истребителям во всем мире(5*).
АэС, конечно, поторопился доложить об этом Сталину. Вскоре на завод нахлынули военные, из Научно-испытательного института ВВС и завалили нас своими требованиями-минимум, как условиями для начала государственных летных испытаний.
Чтобы выполнить требования военных, по нашим прикидкам нужно было не меньше месяца, но Яковлев и слушать не стал, а назначил срок десять дней.
– Я уже доложил, когда самолет будет в Чкаловской. Не вздумайте перевозить его на завод. Одна сборка-разборка отнимет несколько дней, а здесь каждый час дорог. Делайте, что хотите, но организуйте работу так, чтобы срок был выдержан.
– В ангаре даже света нет, как же там работать ночью?
– Андрей Иванович, вам поручаю организацию, а Евгению Георгиевичу – технику. Разговор окончен. Приступайте.
Между собой мы распределили работу так: я не уходил из ангара до тех пор; пока там шла работа, а Андрей носился на своей «Эмке» между заводом и аэродромом, подвозя людей, инструменты и материалы. С освещением вышли из положения, подогнав к воротам ангара грузовик, который зажигал свои фары и освещал наш самолет. Самолет облепили люди так, как облепляют муравьи лакомую бабочку. Нарушая противопожарные правила, в деревянном ангаре производили сварку, правда, поставив песочницу и расставив огнетушители. Работы в ангаре велись с шести утра до двух-трех часов ночи.
Точно в срок, ровно через десять дней, сверкая свежей краской, машина отрулила на место старта, но вместо ожидаемого взлета винты стали вращаться медленнее и остановились совсем. От самолета отделилась белая коробочка санитарной машины и понеслась к ангару. На ее подножке стоял механик Б.Б.Воробьев, который, соскочив возле нас, трясущимися губами стал выжимать слова:
– Там… немножко… Юлиан Иванович… зарулил… в ямку…
– Да скажете вы, наконец, что там случилось? – вспылил АэС.
– Подломалось хвостовое колесо, – выговорил Воробьев.
Все, кто на чем мог, поехали к самолету, у которого оказалась вывороченной стойка хвостового колеса, разрушилась хвостовая часть фюзеляжа и сломался механизм уборки этой третьей опоры шасси.
4* Почему (фр.).
5* 1 июня 1939 г. была получена скорость 567 км/ч. – Прим. ред.
В задранной вверх кабине продолжал сидеть расстроенный летчик, видимо, опасавшийся оказаться лицом к лицу с разъяренным АэСом. Причиной аварии оказалась глубокая яма, оставшаяся еще с весны от колеса тяжелого бомбардировщика ТБ-3. Это случилось позади ВПП, потому что наш летчик отрулил подальше из осторожности, желая иметь перед собой побольше места перед взлетом.
– Куда вас занесло? – крикнул АэС и, не ожидая ответа, обратился к нам с Андреем:
– Чтобы завтра машина была восстановлена. Еду докладывать Ворошилову.
Не знаю, откуда у людей только берутся силы, но еще накануне казалось, что мы все измотаны до предела. Ан, нет. Работа закипела еще быстрее. Конструкторы на ходу делали эскизы, рабочие подхватывали их мысли налету и сразу же делали «на коленке» то, на что обычно требовалась технологическая оснастка. Особенно выделялся Алексей Жиров, о котором конструкторы говорили: «Если вы сами еще не знаете, что нужно делать, скажите Жирову – он сделает».
Три дня и три ночи непрерывно шла работа. Слесарей сменили сборщики, параллельно работали электрики, маляры и конструкторы, только мы с Андреем Ястребовым круглосуточно руководили ремонтом. Порой за мной заходил наш летчик-испытатель и звал с собой пообедать. На третий день этой бессонной вахты, когда мы возвращались на аэродром со стадиона «Динамо», где тогда был ресторан, меня задержал часовой:
– Вы выпивши!
– Пропустите, – твердо сказал Юлиан Иванович, – у него всегда такая походка.
Хотя меня и вправду пошатывало, но ромбы в петлицах Пионтковского и его внушительный вид подействовали.
Наконец, снова старт. Машина легко и стремительно взлетела, негромко прошелестела над головами и эффектно, с набором высоты, развернувшись влево, взяла курс на северо-восток.
Прилетевший из НИИ ВВС подполковник Василий Холопов, ведущий инженер-летчик этого Института, также запустил мотор своего У-2, намереваясь лететь вслед. Заметив незанятое заднее сидение, я стремительно бросился к самолету и, не обращая внимания на протестующие жесты АэСа, быстро забрался в кабину. Уже пристегиваясь, я увидел механика, который, пригнувшись под напором потока воздуха от винта, протягивал мне чью-то кепку. Вот и колодки из- под колес убраны, кепка нахлобучена козырьком назад, мы трогаемся и, развернувшись от ангара, вопреки всем правилам, устремляемся вдогонку за Пионтковским. Хотя наш самолетик не из числа быстроходных, в его открытой кабине порядочно задувает и глаза начинают слезиться. Это, вероятно, еще и от радости, но все же закрадывается и сомнение: благополучно ли долетел Пионтковский?
