Николай Варенцов - Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое
В сентябре этого же года я поехал в Ялту. Знакомых у меня было много, но напыщенное наше купечество, уже достаточно мне надоевшее в Москве, не могло доставить мне удовольствие по своей чопорности. Кстати сказать, русских курортов я не любил, с их нахальными, разнузданными татарами, разгуливающими по пляжу, нагло стреляющими бесстыжими глазами на дам, которые в свою очередь не брезговали этим знакомством; завязывались романы во время их поездок верхами за город с проводниками-татарами. Все эти наблюдения мне сильно надоедали, а уезжать на прогулки из Ялты одному было скучно и неприятно.
Я всегда останавливался в гостинице «Россия», где обедал и ужинал, но однажды мне вздумалось ради разнообразия зайти в ресторан «Франция», где увидал сидящих супругов Коралли. Я к ним сел за столик, разговаривали и, уже кончая ужинать, уговорились завтра встретиться в гостинице «Россия», чтобы вместе поехать за город кататься. На другой день их жду — не приходят. Я отправился сам в гостиницу «Франция» и, к большому моему удивлению, узнал там, что они сегодня рано утром выехали в Москву. Про себя решил, что у них в Москве что-нибудь случилось особенное.
В Москве, как только встретил Коралли, спросил его с особым участием: «Почему уехали из Ялты? благополучно ли у вас в доме?» Получил от него какой-то странный ответ, но опять не придал ему значения. После того стал замечать, что Коралли как-то недоброжелательно меня осматривает и старается со мной не встречаться, так, по средам Петр Иванович перестал приходить в трактир Бубнова, у нас перестали покупать хлопок, а покупают у наших конкурентов.
Вот когда Николай Петрович растратил миллион, естественно, я начал беспокоиться за сумму, должную нам. Встречаю как-то еврея Коха, работающего у Колли, задал ему вопрос: как думаете, растрата в товариществе Рябовых миллиона не отразится на их кредитоспособности? Кох, воспользовавшись моим вопросом, побежал к Рябовым и наврал им с три короба, чтобы заручиться их покупками у Колли.
П.И. Рябов, обиженный моим недоверием, да притом подогреваемый разными инсинуациями Коралли, прекратил дело с Московским Торгово-промышленным товариществом, чему я отчасти был рад в то время, с желанием окончательного выяснения положения их дела.
Прошло после всего этого довольно много времени, меня мало уже интересовали как Рябов, так и Коралли, однажды в какое-то из воскресений мне доложили: вас спрашивает какой-то господин, с виду подозрительный, хотя его впустили в переднюю, но дверь заперли и ключ взяли.
Я пошел в переднюю, увидал человека лет около тридцати, в сильно поношенном пальто, с синими очками, брюнета, обратившегося ко мне: «Вы Николай Александрович Варенцов? Мне нужно с вами переговорить по делу наедине», — и вытаскивает из кармана книжечку со своим портретом, с надписью о состоянии его в сыскном отделении инспектором. Я его пригласил в кабинет, где он сообщил следующее: «К генерал-губернатору поступило прошение от госпожи Коралли о выдаче ей отдельного паспорта на жительство по случаю необычайных издевательств над нею ее мужа вследствие ни на чем не основанной ревности его к вам, которого она встречала в продолжение нескольких лет только три раза и всегда в присутствии ее мужа, он же эти случайные встречи считал как согласованные с вами».
Причем она в прошении излагала, что ревность его началась с момента нашей первой встречи в Кусково, заставившего его думать, что случайные наши прикосновения в таратайке были нарочным сближением с ее стороны. С этого несчастного вечера у них в доме начался чистый ад, усиливающийся случайными встречами в театре и в Ялте.
Я ему рассказал все, как было. Он записал, поблагодарил и ушел. Паспорт ей был выдан, она переехала на жительство к своему отцу.
Сколько времени она прожила у отца, мне неизвестно, но супруги потом помирились, и она переехала к мужу.
Как-то я их встретил на улице, но поспешил перейти на другую сторону, но успел заметить, что эта когда-то миловидная женщина сильно изменилась, лицо ее покрыто пятнами (предполагаю, экземой), сильно безобразящими ее, была бледная и исхудалая. И все это произошло от необузданной ревности, ни на чем не основанной.
П.И. Рябов вскоре скончался в Серпухове. Я был в церкви на отпевании и на поминках. Народу было много, но горя и слез я не заметил.
1* Экспедиция заготовления государственных бумаг Министерства финансов, основанная в 1818 г., занималась изготовлением денежных и ценных бумаг, почтовых марок и бандеролей, выпускала высококачественные в полиграфическом отношении книги. А.Г. фон Бремзен служил не управляющим (как утверждает Н.А. Варенцов), а товарищем управляющего этого учреждения.
2* Кафе Трамбле находилось на ул. Петровка, д. 5 (не сохранился).
3* Бумагопрядильная и ткацкая фабрики входили в состав Товарищества Рябовской мануфактуры бумажных изделий.
4* Ср.: «Трактир Бубнова в жизни торговцев Гостиного двора играл большую роль. Каждый день, исключая воскресные и праздничные, он с раннего утра и до поздней ночи был переполнен купцами, приказчиками, покупателями и мастеровыми. Тут за парой чая происходили торговые сделки на большие суммы» (Слонов И.А. Из жизни торговой Москвы // Ушедшая Москва. М., 1964. С. 213).
5* Троицкая телятина — телятина, доставлявшаяся из посада Троице-Сергиева монастыря. Ее особо нежный вкус объяснялся тем, что телята вскармливались только на молоке.
6* Эта марка портвейна выпускалась Товариществом виноторговли К.Ф. Депре, владевшим складами вин и магазинами в Москве и других городах.
7* Фабрики входили в состав Торгового дома «Братья Лев и Гавриил Медведевы».
ГЛАВА 50
Еще во времена моих первых шагов на коммерческом поприще я как-то был на Московской бирже с моим товарищем по работе в Среднеазиатском товариществе В.Н. Рогожиным, указавшим на плотного господина, среднего роста, с энергичным и одухотворенным лицом, сказав: «Это Доброхотов, заправила в Товариществе братьев Разореновых, имеющих прядильню в Кинешме на Волге-Ветке 1* и ткацкую с ситценабивной близ села Вичуга» — и охарактеризовав его с очень хорошей стороны как дельного, честного человека, правую руку своих хозяев.
Вскоре с Доброхотовым я познакомился, и у нас начались с ним небольшие дела, постепенно увеличиваясь. Доброхотов был очень требователен при защите интересов своих хозяев — с ним иметь дело было трудно.
Дела в Товариществе братьев Разореновых шли отлично, с полным доверием со стороны поставщиков, стремящихся занять наперебой место быть их первыми продавцами. Но нужно было случиться беде: прядильня на Ветке сгорела. Фабрика была хорошо застрахована, и фирма от ее пожара убытка не понесла, если не считать простоя во время ее возобновления, но незадолго до пожара на фабрику было привезено хлопка на несколько сот тысяч рублей, сложенного в бунты на фабричном дворе, и этот хлопок, по оплошности хозяев, не был застрахован, он весь сгорел. Как почти всегда бывает при таких неожиданных случаях, возникают недоразумения между ответственными лицами, старающимися свалить вину с себя на другого, так и в данном случае произошло то же самое между братьями — хозяевами дела. Они начали ссориться, упрекать друг друга в нераспорядительности. Младший из братьев, Александр Алексеевич, попрекал старшего, Федора Алексеевича, и сказал ему: «Ты заботишься о своих только удовольствиях, а не об интересах дела: держишь на службе Доброхотова, с женой которого путаешься! На что он нам теперь? Фабрика сгорела, скоро ли ее возобновим? А жалованье ему платим большое — шесть тысяч рублей!»
Федор Алексеевич, нужно думать, в молодости был очень красивым мужчиной; когда я с ним познакомился, ему было лет шестьдесят. Был высокого роста, с густыми волосами на голове, примазанными фиксатуаром, образуя как бы общую массу, с пробором посреди головы; с бровями черными, густыми, дугой, с белыми зубами, нужно думать, вставными, и с правильными чертами лица. Он был женат на богачке Коноваловой, дочери хозяина соседней с ними фабрики, находился у нее под башмаком и сильно ее побаивался. Хотя Федор Алексеевич любитель был покутить, но позволял себе что-то делать лишь на ярмарке и в Москве, когда приезжал туда без жены. Быть может, он и имел близкие отношения к жене Доброхотова, а потому попрек его брата подействовал на него сильно: боясь, что эти слухи дойдут до его ревнивой жены, он решился расстаться с Доброхотовым.
Отказ от места на Доброхотова произвел потрясающее впечатление. Сначала он не понял, что переданный ему отказ от места относится к нему: он так был уверен в прочности своего положения в товариществе, сознавая ту пользу, которую он приносит делу. Когда он уяснил, что это касается его, вскочил весь побледневший, что-то хотел сказать, но не смог, схватив руками голову, упал на стол и в таком почти обморочном положении находился некоторое время. После поступил на какое- то другое место, но работал там без души: день прошел — и слава Богу! Начал пить и скоро скончался.
