Николай Варенцов - Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое
Осматривал музыкальные ящики, из них некоторые были хороши, но, понятно, не годились для подарка эмиру, о чем я с сожалением высказался Габю и рассказал ему, для какой цели мне нужен большой музыкальный инструмент, приводящийся в движение машиной. Габю ударил себя рукой по лбу. «Погодите! — сказал он. — Я дам вам желаемое, пойдемте ко мне на квартиру, я живу здесь же, во втором этаже».
Когда вошли в его гостиную, он указал на большой предмет, закрытый чехлом, стоящий посередине комнаты; когда он снял чехол, я увидал большой старый стол, пыльный, покрытый грязными пятнами, хотя было видно, что он когда-то был чудом искусства итальянской работы. Стол был покрыт художественной инкрустацией из слоновой кости, перламутра и разных цветов и пород дорогих деревьев. На столе стоял большой музыкальный ящик с бронзовыми украшениями и с тяжелыми массивными бронзовыми ручками, также весь инкрустированный, как и стол, но многие инкрустации повыпали и бронзовые ручки наполовину были вырваны. Габю, заметив на моем лице разочарование, поспешил меня успокоить: «В течение суток приведу все в порядок; выпавшие инкрустации целы и у меня спрятаны, и, когда все это будет вставлено на места и грязь очищена, вещь получится совершенно как новая». Габю рассказал, что куплена эта вещь в одной старинной усадьбе у бывшего богатого помещика, за нее им было заплачено в свое время шесть тысяч рублей. Видя все еще мое колебание, он сказал: «Я готов продать с условием: если она после ремонта вас не удовлетворит, то можете не брать». Цену назначил за нее 800 рублей с ремонтом. Я согласился.
Музыкальный ящик исполнял 60 разных итальянских арий из старых опер — «Риголетто», «Трубадур», «Травиата» 5* и других подобных оперных мелодий. Внутренность музыкального ящика была в порядке, требовалась только чистка.
В назначенный срок я пришел к Габю [и] действительно был поражен: стол и музыкальный ящик были как новые — все блестело, и еще ярче выделялись неподражаемое итальянское мастерство и искусство. Лучшего подарка я не мог себе представить: ценная и хорошая вещь!
Стол с ящиком были водворены в фургон Шаперко 6*, занимавшегося перевозкой мебели, и я в сопровождении рабочих отправился во дворец.
Когда подъехали к главному подъезду дворца, рабочие вытащили из фургона инструмент и преспокойно понесли по лестнице во дворец мимо часовых, с любопытством осматривающих интересную вещь. Внесли в вестибюль, началась целая история: важный швейцар сильно запротестовал против взноса стола, требовал уноса обратно, удивляясь, как часовые могли допустить это сделать. Я ему объяснил, что эта вещь для Его светлости эмира, и даже соврал, что доставлена по его распоряжению, но швейцар ничего не хотел слушать, требуя увоза ее обратно. Пока мы спорили с ним, фургон уехал. Тогда швейцар послал за комендантом, оказалось, он уехал из дворца, и было неизвестно, когда он вернется. Швейцар, видя, что увезти стол скоро не придется и невозможно ему все время стоять в вестибюле, с огорчением махнул рукой и сказал: «Несите к Его светлости, мне придется за это отвечать, что недоглядел» — и пропустил во дворец.
Рабочие быстро отнесли [стол] в апартамент эмира и сдали его свите, мною был оставлен приказчик татарин Кашаев с целью научить их заводить машину. Я же засел в приемной комнате, ожидая, когда буду принят Его светлостью. В приемной уже сидело много народу в ожидании приема их эмиром. Разговаривал со знакомыми, вдруг из комнаты эмира полились звуки итальянских опер. Долго пришлось ожидать выхода Его светлости; как было видно, эмиру мой подарок доставил большое удовольствие, забавляя его.
В это время вернулся комендант дворца и, когда ему швейцар доложил о привезенном столе, сильно рассердился, прибежал генерал ко мне в приемную и начал меня отчитывать: как я смел привезти во дворец, это строго воспрещено и так далее. Я отговаривался незнанием и объяснил, что привезен музыкальный ящик и раздающиеся звуки происходят от него, пусть он пойдет и посмотрит и убедится, что в нем подозрительного ничего нет. Понемногу гнев и раздражительность генерала начали проходить, и мы с ним расстались довольно дружелюбно; выходя из приемной, он только покачал головой, смущенный, нужно думать, промахом часовых и швейцара.
Кроме музыкального ящика эмиру [я] поднес еще несколько парчовых халатов. За время пребывания эмира в Москве все магазины, торгующие парчой, шелком и бархатными тканями, годными для халатов, расторговались вчистую, все было распродано — так было много желающих поднести эмиру подарок!
Наконец меня эмир принял первым, он был со мной очень любезен, говорил я с ним через переводчика. При расставании с ним получил от него несколько дорогих халатов, один из которых был надет мне на плечи.
Через несколько лет, во время второго приезда эмира в Москву, я опять представлялся ему, он уже со мной говорил без переводчика, с хорошим и чистым произношением слов.
Эмир был красивый мужчина, брюнет, высокого роста, довольно полный, с добрыми, умными и выразительными глазами. Как говорят, у него было более 700 жен.
Через несколько дней после моего представления эмиру ко мне явился министр его в сопровождении Латифа Касым-Ходжаева и нескольких бухарцев. Министр поднес мне «Золотую звезду» 7*, грубой работы бухарских мастеров, с клочком бумаги, где было написано по-бухарски о пожаловании мне звезды 1-й степени за полезную и плодотворную работу с Бухарой. Как мне сказал Латиф, звезды 1-й степени были пожалованы только трем купцам в Москве — городскому голове Н.А. Алексееву, С.Ю. Ерзину и мне. После такой милости ко мне меня начали навещать большими группами все бухарские купцы, бывшие в то время в Москве, с поздравлением с эмирской милостью.
Все они говорили, что мой подарок произвел замечательное впечатление на Его светлость. Он во все дни проживания в Москве наслаждался звуками музыкального ящика. Выезжая в Петербург, приказал запаковать как можно лучше и отправить к себе в бухарский гарем.
Эмир в Петербурге был принят государем, государыней, наследником, великими князьями и всеми высокопоставленными лицами при дворе; везде имел большой успех и остался сатрапом Бухары на всю свою жизнь, с пожалованием звания Его высочества вместо Его светлости. Говорили, что поездка эта обошлась эмиру весьма дорого из-за тех роскошны). подарков, которыми он наделял всех.
Брат Латифа — Убайдулла Касым-Ходжаев — был мой приятель (его сын в данное время, 1934 году, состоит наркомом от Бухары) 8*, я с ним имел большие дела, и он часто меня навещал. Он рассказывал, что ему часто приходилось бывать в Кремлевском дворце, когда жил там эмир. [Убайдухла] возмущался поведением свиты эмира, он жаловался, что они держали себя чрезвычайно грязно, вытирали свои руки об обои, драпировки и обивку мебели после еды плова, отчего вся мебель приобрела ужасный вид, и весь апартамент, занимаемый эмиром, пришлось ремонтироваъ вновь после отъезда эмира. Однажды, рассказывая об успехе моего подарка, он как бы случайно спросил меня: «Скажи, пожалуйста, сколько стоила тебе эта музыка?» Я подумал: сказать правду неловко — деиев подарок для нашей фирмы, пожалуй, обидятся! Решил сказать 6 тысяч рублей, как сказал мне Габю, что за нее в свое время было заплачен помещиком. Убайдулла ответил: «Хорошая музыка, много доставила Его светлости удовольствия!»
Все впечатления от поездки эмира давно кончились, он из Петербурга поехал в Ялту, где у него была куплена вилла, куда он переехал жить и отдохнуть 9*. Я однажды, занимаясь в Московском Торгово-промышленном товариществе в своем кабинете, услыхал какой-то странный шум: выкрики, кряхтение и топот многих ног, обутых в тяжелую обувь. Молодые конторщики повскакали со своих табуреток, бросившись посмотреть: что это такое там делается? Я тоже решился посмотреть, но только успел подойти к двери своего кабинета, как она распахнулась и вошел Латиф, а за ним несколько здоровых крючников несли на спинах кипы, обшитые белой кожей. Латиф показал им рукой на пол, куда они и свалили их. Латиф, поздоровавшись со мной, сказал: «Это от Его высочества подарки, он просит принять», — вручая мне фактуру на 6 кип разного товара. Я посмотрел фактуру и увидал, что товару будет не менее 6 тысяч рублей; право, мне сделалось неловко за такой щедрый подарок, как будто бы я обманом получил его, от блеснувшей мысли: вот почему Убайдулла интересовался стоимостью «музыки»! Мог ли я в то время думать, что Убайдулла расспрашивал меня с целью передать министрам эмира?
Среди шести кип оказались две кипы с коврами, кипа с каракулем, кипа с разными халатами, а остальные кипы были наполнены бумажными, шелковыми, бархатными, парчовыми кусками материй. В них оказалось два куска индийской парчи, замечательной по выделке и, нужно думать, большой ценности. Один из них я пожертвовал на раку к св. Сергию преподобному 10*, а другой кусок променял на целое облачение на престол, жертвенник и на ризы для священника и дьякона в одну бедную сельскую церковь, сильно в этом нуждавшуюся.
