Уильям Мак-Нил - В погоне за мощью
Замечательной особенностью «Плана на 1919 г.» было то, что он был основан на применении нового типа вооружения, не существовавшего на момент разработки плана. Обладавшие повышенной скоростью, маневренностью и дальностью хода новые танки предназначались для намеченного планом прорыва в тыл противника. Таким образом, не ограничиваясь подобно военным планировщикам прошлого, возможностями существовавших вооружений, «План на 1919 г.» предполагал путем целенаправленного изменения существовавших технических средств направить ход событий в нужном направлении. План этот не был опробован в деле, и основанным на усовершенствованных возможностях бронетехники широкомасштабным операциям пришлось ожидать своей очереди до 1939 г. Однако уже к 1918 г. стало ясно, что командная технология стала преображать сухопутную войну столь же широко, насколько в предвоенные десятилетия изменила характер войны на море.
До 1914 г. ведущие армии мира единодушно противились быстрым, дезорганизующим техническим переменам. Пока все сухопутное передвижение вне железных дорог зависело от конных упряжек или носильщиков, мускульные возможности крайне ограничивали мас- согабаритные показатели всего, что требовалось доставить в войска. Однако в ходе Первой мировой войны эти ограничения были преодолены путем применения двигателя внутреннего сгорания, начиная с задействования таксомоторов для доставки французских солдат из Парижа к полю первой битвы на Марне в 1914 г. Два года спустя грузовики позволили французам удержать Верден, несмотря на перерезанную противником железную дорогу. Более того, к 1918 г. являвшиеся традиционными задачами кавалерии разведка и преследование противника были доверены аэропланам и танкам.
Таким образом были устранены последние ограничители индустриализации войны – однако задействованные военными возможности командных нововведений в действительности оставались нераскрытыми до конца и ждали своего часа. Первая мировая война лишь отрыла дверь, через которую армии могли промаршировать в сказочное механическое царство, напоминающее то, которое флота только начали обживать. Однако стоило видению открывавшихся возможностей озарить горстку танковых энтузиастов и провидцев, как перемирие 1918 г. привело к продлившемуся около пятнадцати лет застою.
Технические изменения были сравнимы по размаху с не менее целенаправленными изменениями в человеческом обществе и в рутине повседневной жизни. Миллионы людей призывались на военную службу и были вынуждены воспринимать новые, в корне отличавшиеся от прежних, условия жизни – и смерти. Другие миллионы шли на фабрики, в государственные учреждения или занимались другой, прежде незнакомой, трудовой деятельностью в военных целях. Эффективное распределение людских ресурсов вскоре стало основным фактором военных усилий каждого государства. Состояние рабочих и солдат стало приобретать возрастающее значение, поскольку от недоедающих и недовольных людских ресурсов нельзя было ожидать максимальной отдачи. Нехватка продовольствия подчеркнула важность заводских столовых; для рабочих военно-промышленных предприятий и их семей строили жилье; ясли и детские сады позволили задействовать труд молодых матерей. Более того, спортивные клубы при заводах и фабриках стали дополнительным фактором поднятия морально-психологического уровня(52*).
Проводимая управляющими предприятий политика социальной поддержки сопровождалась ростом роли профсоюзов. В Великобритании и Германии, где влияние профсоюзов до 1914 г. уже было значительным, государство нашло полезным (или необходимым) основывать отношения на сотрудничестве с руководством профсоюзов в деле организации и реорганизации рабочей силы в военных целях. При столкновениях между профсоюзами и работодателями официальные лица зачастую принимали сторону первых-даже несмотря на свойственную, например, для Германии традиционную взаимную неприязнь, отделяющую правящие классы от представителей рабочих слоев(53*). Союз между государственными чиновниками, трудовыми бюрократами и предпринимательскими бюрократами, позволивший расширить общие рамки правовых полномочий и эффективного контроля над жизнью обыкновенных людей был менее явным во Франции, Соединенных Штатах и России. В этих странах профсоюзы оставались либо слабыми, либо, запоздав с появлением на общественной арене, восприняли революционную или иную радикальную идеологию(54*). Соответственно, предприниматели (будь то бизнесмены на государственной службе «за доллар в год» или старающиеся заполучить контракт от государства частные подрядчики) во французской, американской и русской (до 1917 г.) военной экономике обладали куда большей свободой действий.
Здоровье также стало вопросом государственной значимости и управления. Прививки и другие систематические меры, направленные на предупреждение инфекционных заболеваний (которые в прежние войны унесли гораздо больше жизней, нежели действия противника) сделали возможным долгое тупиковое сидение в траншеях. В Восточной Европе система общественного здравоохранения после 1915 г. развалилась, вернув тифу и другим заболеваниям возможность вновь сыграть свою роль убийцы военных и гражданских. Однако до 1918 г., когда эпидемия гриппа (в России известного как «испанка») приняла глобальный характер и умертвила больше людей, нежели все сражения Первой мировой войны, военные медики и отвечавшие за здравоохранение чиновники на Западном фронте, несмотря на ужасающие условия окопной жизни, держали ситуацию под контролем(55*). С другой стороны, мало что делалось для распространения превентивных медицинских методов на гражданское население. Этой практике еще предстояло дожидаться своего воплощения во Второй мировой войне.
Рационирование продовольствия и других товаров широкого потребления к 1916 г. стало изменять вызывавшее столь острое недовольство неравенство в уровне потребления разными классами гражданского общества. В последующие годы постоянно затягивающийся пояс карточной системы отоваривания лишил денежные знаки большей части их значения предвоенных лет. Различное сочетание налогообложения и инфляции привело к тому же результату во всех странах. Владение недвижимостью также отчасти утеряло свое значение, а статус, определяемый положением в военной или гражданской командной иерархической лестнице, стал затмевать унаследованный титул – хотя нередко последние совпадали. Несмотря на наследие прошлого, в казармах и закупочных конторах вооруженных сил стран Европы возникло явление, которое можно было бы назвать национал-социализмом, если бы Гитлер не употребил это определение первым. При поддержке управленческих элит, состоящих из представителей крупного предпринимательства, крупных профсоюзов, науки и высшего политического руководства, это явление в крайне короткое время коренным образом изменило европейское общество.
Отчасти секрет успеха военной мобилизации объясняется тем обстоятельством, что в начале войны все были убеждены в ее скором завершении. Каждый был согласен на несколько месяцев пожертвовать повседневной рутиной и семейным уютом во имя достижения победы, казавшейся всем сторонам неминуемой. Эти соображения напрочь разоружали консервативных оппонентов, не оставляя тем как возможности быть услышанными, так и собственно желания идти против течения. Более того, переносимые солдатами на фронте тяготы и лишения делали предъявляемые к гражданским в тылу требования ничтожными, дискредитируя тех, кто еще пытался цепляться за права и преимущества, стоявшие на пути осуществляемых под руководством новых правителей общества военных усилий.
Однако основа всего этого была двусмысленной и ироничной. Принятие всеми разницы между правителем и подданным, пастырем и стадом, штабным офицером и пушечным мясом напрямую зависело от всеобщей и глубокой убежденности в необходимости ведения войны до победного конца, не останавливаясь перед жертвами. Основанное на этом чувстве послушание парадоксальным образом стало выражением свободы. Однако стоило этим убеждениям ослабеть или же вообще исчезнуть, как вознесенные войной на вершину власти новые элиты немедленно обращались в кровожадных тиранов и узурпаторов, поработивших общество в своих коварных целях. Иными словами, когда люди переставали верить в оправданность победы любой ценой, свобода и справедливость меняли сторону. Там, где (и когда) подобные перемены имели место, необходимое для эффективной мобилизации тыла чрезвычайное расширение общественной власти разваливалось даже быстрее, нежели возникало. Какой будет альтернатива – гражданская война, анархия, поражение и общенациональное унижение или, наоборот, зарождение нового, более справедливого общества-определялось верой и страхом, а не расчетливым построением будущего. Эти стороны военных усилий стали очевидными в 1917 г. Падение царизма в марте, казалось, привело Россию в стан парламентских демократических стран. Однако новое правительство так и не сумело заручиться поддержкой общества и разрешить продовольственный кризис городов. Последовавшая потеря Россией способности вести боевые действия наиболее ярко проявилась в ноябре, когда Ленин захватил власть под лозунгами «мира-народам, земли – крестьянам и хлеба-трудящимся».
