Владимир Макарцев - Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России
Что уж говорить о В. И. Ленине – он тем более прекрасно видел всю неизбежность движения к «социализму» и, вполне соглашаясь и с тем, и с другим, писал: «Буржуазия превосходно понимает то, чего не понимают мелкобуржуазные болтуны из эсеров и «левых» меньшевиков, именно, что нельзя отменить частную собственность на землю в России, и притом без выкупа, без гигантской экономической революции, без взятия под общенародный контроль банков, без национализации синдикатов, без ряда самых беспощадных революционных мер против капитала».[586] Почти дословно «схема движения к социализму», лучше сказать – план.
На этом едином плане парадоксальным образом сошлись крайне правые и крайне левые силы политического спектра «демократической республики», для них было ясно, что любое правительство должно было начать процесс национализации (или социализации, или мобилизации, или монополизации и т. д.). Мешали только «болтуны из эсеров и «левых» меньшевиков», окопавшиеся у власти в Петроградском Совете и ВЦИКе первого состава, и конечно, во Временном правительстве, начиная со второго состава.
Высоко заряженное право низшего сословия, как мы отмечали выше, обеспечивало легитимность любого переворота, который провозглашал бы своей целью «фабрики рабочим», «землю крестьянам» и «мир народам». Даже министр земледелия и кадет А. И. Шингарев прямо так и говорил: «Суровая экономическая необходимость момента неизбежно будет толкать всякую власть – социалистическую или несоциалистическую безразлично – на этот путь монополизации».
Тут нельзя не напомнить и «Проект правительственной декларации по вопросам экономической политики» от 8 июня 1917 года: «Правительство считает невозможным предоставление хозяйства на волю самоопределения частных интересов. Необходимо планомерное вмешательство государства в экономическую жизнь, регулирование главнейших отраслей народного хозяйства. Личная инициатива и частная собственность остаются непоколебимыми, но должны стать в подчиненное положение к общему интересу».
Из этого следует, что Временное правительство остановилось перед самым порогом «социализма», уже занесло ногу и… никак не могло его переступить, наверное, поэтому проект резолюции так и остался проектом. Поэтому же, ограничивая частную собственность (в марте правительство запретило свободную торговлю зерном, а 12 июля – сделки по купле-продаже земли), оно, тем не менее, не могло пойти на ее отмену, поскольку нельзя же спилить сук, на котором сидишь, и, конечно, нельзя идти против «научной» теории. Как говорил профессор И. Х. Озеров на Государственном совещании в августе 1917 года, так как «до социалистического строя страна еще не доросла, то нельзя разрушать строй капиталистический и ликвидировать помещичьи имения».[587]
Удивительное дело: заявление И. Х. Озерова, будущего советского ученого с трагической судьбой, представляет собой широко распространенное мнение социалистов того времени, и оно же – образец противоречивости отечественных демократов. Это редкое, почти биологическое качество нашей интеллигенции – уверенно говорить о том, чего не понимаешь. Видно, ее удел действительно «сидеть играть в карты, попивать при этом и ругать правительство». В этом смысле нашей истории повезло не меньше, чем правительству: ее знают и ругают все. Но не понимает никто!
Здесь мы опять сталкиваемся с парадоксом, потому что два антагонистических с точки зрения классического марксизма понятия – капиталистический строй и помещичье поместье, не могут существовать вместе. При капитализме, как известно, феодальная собственность должна быть ликвидирована, потому что она препятствует развитию свободного рынка, а значит, развитию капитализма.
Собственно, именно ради этого и совершались все буржуазные революции в Европе – ради отмены феодальной собственности. Об этом убедительно свидетельствует история. Поставив знак равенства между капитализмом и помещичьим имением, И. Х. Озеров прямо указывает нам на существовавшее в его сознании равенство между ними. А в чем могло состоять равенство между антагонистическими системами хозяйствования? Только в привилегированном праве, которым в равной степени по закону пользовались как капиталистические хозяйства (сословно-капиталистические), так и феодальные (сословно-феодальные) в рамках единого сословного законодательства.
Логично предположить, что при разрушении капиталистического строя и ликвидации помещичьего хозяйства, т. е. при национализации сословной собственности, исчезает и привилегированное право, скажем так, сословной буржуазии, прирожденное или «арендованное» – не важно. Потому что фабрика или поместье, да и вообще частное предпринимательство у нас могли существовать только в виде сословной привилегии, они были не в состоянии выжить в условиях свободного рынка – у нас его никогда не было.
Просто в силу ст. 2 Книги Первой «О разных родах состояний и различии прав, им присвоенных» «Свода законов о состояниях»: «…по различию прав состояния, различаются четыре главные рода людей: 1) дворянство; 2) духовенство; 3) городские обыватели; 3) сельские обыватели». Это не говоря о различии прав состояния для «природных обывателей», инородцев и иностранцев, «в Империи пребывающих» (ст. 1.).
Однако только этим «различие прав» не ограничивалось. Оно было в деталях, скрупулезно до мелочей, «размазано» по всем нормативным и подзаконным актам необъятного 16-томного «Свода законов» и касалось практически всех отраслей жизни – от культуры и образования до хозяйственной деятельности и суда. Сословность в обществе была разлита буквально как масло по сковородке, без нее социальная стряпня могла подгореть, но никто из «образованного общества» этого не замечал, по крайней мере, до 1905 года. А по-настоящему жаренным запахло только в 1917 году – сословное масло с чрезмерным содержанием привилегированности в условиях мировой войны совершенно прогорело и стало тормозить процесс мобилизации, потому что царский «Свод законов» никто не отменял и после Февральской революции. Так что с секретом Полишинеля было знакомо все «образованное общество», просто старались не говорить о нем вслух – как бы до народа не дошло, он и так «исповедует бессознательный социализм»; уж лучше про демократию, все равно никто не знает, что это такое.
Путаные мысли про демократию и ее вечные ценности никого не спасли и никому не помогли, скорее наоборот, потому что после Февраля привилегированное право потеряло свою стоимость из-за Приказа № 1. В соответствии с ним только низшее сословие имело право владеть и распоряжаться оружием – естественно, что демократия «образованного общества» в таких условиях ему была не нужна. Два миллиона дезертиров, да и вообще все фронтовики, миллионы демобилизованных, всяких самострелов и покалеченных, возвращались в деревню часто с оружием в руках. Ясно, что они могли легко решить вопрос о собственности в свою пользу, потому что за время жертвенной службы по обслуживанию царских долгов их хозяйства окончательно пришли в упадок, и жить им было нечем.
Если в Русско-японскую войну, по словам В. О. Ключевского, «понадобилось сломать сотни тысяч крестьянских хозяйств», то что говорить о мировой войне – сломаны были миллионы!
Н. Н. Суханов по горячим следам отмечал эту особенность того момента: «Мужички же, окончательно потерявшие терпение, начали вплотную решать аграрный вопрос – своими силами и своими методами. Им нельзя было не давать земли; их нельзя было больше мучить неизвестностью. К ним нельзя было обращаться с речами об «упорядочении земельных отношений без нарушения существующих форм землевладения»… И мужик начал действовать сам. Делят и запахивают земли, режут и угоняют скот, громят и жгут усадьбы, ломают и захватывают орудия, расхищают и уничтожают запасы, рубят леса и сады, чинят убийства и насилия. Это уже не «эксцессы», как было в мае и в июне. Это – массовое явление, это – волны, которые вздымаются и растекаются по всей стране».[588]
Естественно, что при таких обстоятельствах Временное правительство не только не контролировало ситуацию с земельной собственностью, но неуклонно теряло всякое влияние на деревню, а вместе с ним и право на власть. Так, Т. В. Осипова отмечала: «Землевладельцы многих уездов жаловались Временному правительству, что крестьянские комитеты считают себя высшей исполнительной властью, выдвинутой революцией. По их постановлениям отбираются земли, луга, леса, устанавливается разорительная (! – В. М.) для помещиков арендная плата. Действия комитетов были направлены не только против помещиков, но и против кулаков, хуторян и отрубников».[589] То есть против всех видов собственности, а не только против привилегированной, потому что и кулаки, и хуторяне с отрубниками приобретали в основном бывшую помещичью землю, становясь в глазах своих односельчан-общинников такими же помещиками, «столыпинскими помещиками», как их называли в то время.
