Владимир Макарцев - Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России
Однако на практике это решение роковым образом сказалось на системе государственного управления – потеряв вертикаль власти, она фактически прекратила свое существование, потому что на протяжении восьми месяцев земства так и не смогли доказать свою эффективность, они так и остались общественными организациями высшего сословия с аморфной и безответственной структурой.
Но и население, народ, в своих ожиданиях свободы чувствовало себя обманутым, ведь свержение царского режима и отмена губернаторского управления, замена его на земскую администрацию никак не компенсировала ему социальной справедливости. А по-другому не могло и быть – земство было инструментом высшего сословия. Свобода опять, как и в 1861 году, оказалась не настоящей. Народ по-прежнему должен был нести обязательные повинности, к которым добавилась еще и «хлебная монополия», в то время как высшее сословие, даже потеряв значительный объем социальной власти, сохранило за собой многие привилегии и фундаментальное право – право частно-сословной собственности. И, конечно, связанное с ним право на гарантированный доход, которое представляло собой одно из свойств привилегированности, установленное Манифестом от 15 декабря 1763 «О наполнении Судебных мест достойными и честными людьми; о мерах к прекращению лихоимства и взяток…».
В этом смысле «республика», говоря словами А. Ф. Керенского, не стала ничего менять в сословных отношениях, хотя на словах всячески старалась от них откреститься. Так, постановлениями от 4 и 10 марта Временное правительство подтвердило пенсионную практику царского правительства. Именно практику, потому что «персональные» пенсии в империи назначались в основном не по закону, а «вне правил». Правительство не только выплачивало пенсии привилегированным лицам прежнего режима, но и на тех же условиях устанавливало их для новых сановных пенсионеров, которые «вследствие невозможности примениться к новому строю» покинули государственную службу.
Например, в соответствии с записью в журнале заседаний Временного правительства № 182 от 6 сентября 1917 года были назначены пенсии членам главного военного суда генералам от инфантерии Креховецкому-Ющенко, Мухину, Дорошевскому и Волкову – по 6145 рублей в год каждому. А 27 сентября – члену Государственного Совета, сенатору, военному генерал-губернатору областей Австро-Венгрии, занятых по праву войны, генералу от инфантерии Трепову в размере 7 тыс. рублей в год и т. д. и т. п.[518]
За три недели с 23 августа по 11 октября 1917 года было установлено персональных пенсий на общую сумму в 1 млн. 173 тыс. 406 руб.[519]
Из этого вытекает, что при формировании новых структур власти Временное правительство пользовалось старым штатным расписанием царской империи, не забывая, естественно, и себя. Так, 16 марта оно назначило всем членам правительства, обер-прокурору и государственному контролеру содержание в 15 тыс. рублей в год каждому, что составляло 1250 рублей в месяц.[520]
А через несколько дней после революции в Министерстве торговли и промышленности, например, был создан отдел труда. Воглавлял его чиновник IV класса с годовым окладом в 3600 рублей, столовых и квартирных по 1200, итого доходов – 6 тысяч рублей. То есть в месяц его доход составлял 500 рублей.
Класс чиновника в данном случае был равен чину действительного статского советника гражданской службы, генерал-майора в армии или камергера при дворе. Самый низкооплачиваемый работник отдела – журналист. Эту должность имел право занимать чиновник IX класса, что равно чину титулярного советника или штабс-капитана в армии. Его доход составлял 900 рублей в год (600 рублей жалования и по 150 столовые и квартирные) или 75 рублей в месяц.[521]
Что такое пятьсот рублей в начале ХХ века и особенно в 1917 году, нам, конечно, трудно представить, разве кроме того, что при продаже земли дороже 500 рублей крестьянам нужно было просить разрешения в МВД и в Минфине. А также, что это была минимальная оценочная стоимость имения, под залог которого Государственный Дворянский Банк выдавал ссуду потомственному дворянину.[522] То есть понятно, что это были немалые деньги. К тому же 500 рублей стали той границей, с которой большевики ввели налог «на богатых» вскоре после прихода к власти. Богатство в 17 году начиналось именно с этой суммы, а значит, члены Временного правительства были в 2,5 раза богаче… «богатых» и могли за месяц купить два с половиной имения, правда, небольших, гектаров по двадцать. Всего же годовым доходом примерно в шесть тысяч рублей обладала категория небедных лиц с 5–10 тыс. рублей, которых в 1910 году насчитывалось 52 тысячи человек.
Немного, правда? С другой стороны, если учесть, что не более 4,5 тыс. человек «являются хозяевами правительственной машины, а, значит, и главными акционерами гигантских капиталистических имуществ и предприятий, с нею нераздельно связанных» (Н. А. Рубакин), то и немало. В целом в 1917 году предполагалось обложить подоходным налогом 696,7 тыс. человек с доходом от 1 тыс. до 50 тыс. рублей. Более половины из них, 56,9 %, составляли люди, имевшие 1–2 тыс.[523]
Для сравнения, зарплата ткача, т. е. зарплата квалифицированного рабочего «Фабрики Товарищества Прохоровской Трехгорной мануфактуры», одной из наиболее социально ориентированных фабрик России, в 1914 году составляла 332,4 рубля в год или 27,70 рублей в месяц.[524] На питание семейные рабочие тратили 45,5–57,3 % своего заработка, 15–20 % шло на жилье, остатки расходилось по мелочам.[525] Дальше, наверное, не имеет смысла проводить какие-то вычисления, которыми сегодня так увлекаются наши историки, экономисты, политологи. Дальше уже просто нечего сравнивать и вычислять.
В этом смысле право на принадлежность к той или иной группе представляет собой еще и экономическую границу между сословиями, потому что журналист с его небогатым доходом имел право двигаться вверх к более высокому классу и чину и к более высокому жалованью. К тому же его доход был достаточно защищен от безработицы и инфляции просто в силу сословной принадлежности. И не только он имел право, но и его дети – не идти же им в рабочие или крестьяне; законом это запрещалось («Лица высшего состояния и после Выс. Указа 5 октября 1906 г. не могут причисляться к сельским обывателям в общем порядке существующих на сей предмет узаконений»).[526] Они занимались управленческим и любым другим «интеллигентным» трудом с очевидным признаком сословной наследственности.
У ткача таких возможностей и быть не могло, колебания рынка или каприз и произвол хозяина, управляющего или мастера, неурожай в деревне и повышение цен из-за этого и, наконец, война ставили его на грань выживания. Точно так же, как и его детей – ведь сословные обязанности передавались по наследству. Переступить границу между сословиями он не мог.
Теоретически, конечно, у него была возможность всеми правдами и неправдами получить образование и поступить на службу, но только теоретически. Хотя, справедливости ради, надо сказать, что такие случаи бывали. Например, в списках депутатов III Госдумы (437 человек) есть три крестьянина с высшим образованием.[527] А среди сенаторов 1913 года был один крестьянин от «академической группы».[528] Такие, казалось бы, парадоксальные случаи объясняются все тем же сословным строем, его скрытыми от нас особенностями. Они, в частности, объясняются тем, что Высочайшим Указом от 5 октября 1906 (разд. III) запрещалось исключать из сельских обществ лиц, получивших ученые степени и звания, даже при приобретении ими высших прав состояния. Но при этом, «сельские обыватели, приобретшие права высшего состояния, но оставшиеся в составе сельских обществ, изъемлются по всем уголовным делам… из обязательной подсудности волостному и сельскому суду», а также от «подчинения карательной власти» сельских старост и старшин.[529]
Как-то непохоже это на проявления новых демократических тенденций времен конституционных реформ – теперь крестьяне, даже приобретая привилегированные права, все равно оставались крестьянами, хотя «карательная власть» волостных и сельских старост на них больше не распространялась. Понятно, что это было лишь стремление государства сохранить в нетронутом виде сельское общество, общину, потому что «сельские обыватели и лица других податных состояний, остающиеся в сельском обществе и продолжающие владеть надельной землею при приобретении ими высших прав состояния, сохраняют за собою все, связанные с принадлежностью к своим обществам, права, а равно несут соответственные обязанности».[530]
То есть все проблемы сословных отношений кроются в обязанностях, т. к. «равно несут соответственные обязанности». И получается, что, получив как бы в аренду права высшего сословия, крестьяне по-прежнему оставались крестьянами, «тяглым сословием», обязанным государству повинностями. «Высокопоставленные» крестьяне и теперь не могли переступить сословные границы при вступлении «в гражданскую службу», «при производстве в чины», «при получении орденов и знаков отличия», «при окончании курса в учебных заведениях» и т. д. («Общие Положения о Крестьянах», изд. 1909).
