Юрий Левада - Ищем человека: Социологические очерки. 2000–2005
Символические конструкции как «материал» общественного мнения
На том уровне коммуникативных систем общества, который выявляется в массовых опросах (иногда он именуется «массовым сознанием», «обыденным сознанием»), исследователи имеют дело скорее с «массовыми» (массово-значимыми) символами оценок, переживаний, установок, чем непосредственно с самими этими явлениями. Причем с символами, так сказать, стандартизованными, соответствующими действующим эталонам-стереотипам. На массовое восприятие действуют раздражающие, тревожащие, восторгающие и прочие символы событий, а не сами эти события (причислим к ним и события идейного плана). Сложные идеологические конструкции действуют на общественное мнение только через свои символические выражения – лозунги, лица, обозначения и т. п. Современная технологическая политическая пропаганда («PR»), в отличие от своих предшественников начала и середины XX века, стремившихся «нести в массы» свои программы и концепции, умеет достаточно цинично использовать это обстоятельство. И не только не смущается вульгарностью массового восприятия любого идеологического материала, но именно на такое восприятие и ориентируется.
Иногда, впрочем, в роли символических «раздражителей» оказываются символы иного порядка, как бы «вторые производные» от символических феноменов – например, в недавней ситуации массового обсуждения государственной символики России.
Предельная простота символических структур (разумеется, не имеющая никакого отношения к туманной многозначности эстетических феноменов эпохи символизма), воспринимаемых и воспроизводимых в общественном мнении, – одно из условий их феноменальной стабильности. Как известно из исследовательской практики, общественное мнение, по крайней мере в конкретных вопросах, в элементарно-символическом представлении, в основном работает по принципу простейшей контактной схемы «да – нет» (одобрение-осуждение и т. п.), средние варианты ответов чаще всего означают уклонение от выбора. Только при сопоставлении ряда ответов, особенно в некоторой динамике, становится заметна более основательная неуверенность общественного мнения (принцип «да, но… – нет, но…»).
С этой элементарностью символического представления, как можно полагать, связана и «непротиворечивость» общественного мнения, т. е. наличие в нем взаимоисключающих суждений, не вступающих в противоречие друг с другом.
Функции символических структур
В принципе символические образования действуют во всех сферах человеческой жизни и поэтому могут представлять самые разнообразные ее компоненты – но в упрощенном, «архивированном» виде.
Первейшей из функций символов, вероятно, можно считать обозначение принадлежности в смысле разделения «своих» и «чужих». Далее стоит отметить функцию определения статуса в социальной иерархии (высшие – низшие), профессиональной группе, ориентиров (целей, рамок, норм) деятельности, авторитетов (моральных, должностных, сакральных).
Символами принадлежности прежде всего являются категории (или понятийный аппарат), обозначающие восприятие человеком социальной реальности как разделенной на «свое» и «чужое», «наше» и «не-наше» и т. д. Социальные «наполнители» такого фундаментального разделения могут быть семейными, клановыми, классовыми, государственными, конфессиональными и пр. (одна из модных сегодня тем – «цивилизационные» барьеры). Характером разделительных линий определяются и рамки идентификации с одной «половиной» и отчуждения от другой. А затем (логически, не исторически) выступают на сцену традиционные или специально сконструированные символические «значки» принадлежности – термины, слоганы, эмблемы, официальные или конспиративные. Конечно, первоначальные разграничения – чем бы они ни были вызваны – обозначались лишь такими примитивными и фундаментальнейшими барьерами, как табу, развернутые обоснования появились значительно позднее.
Категории и «значки» принадлежности, как известно, проходят проверку в катастрофических обстоятельствах. Критическая ситуация, возникшая после чудовищных актов террора и сентября 2001 года в США, ставит (точнее, обостряет) заново чуть ли не все основные проблемы сближений и разграничений, или конвергенций и дивергенций, в мировом масштабе. На экранной поверхности последних месяцев – противостояние символов: звездно-полосатого американского флага на улицах США, на лацканах пиджаков, и портретов Усамы бен Ладена на бурных мусульманских митингах. Основные проблемы возникают, конечно, на иных уровнях, главная из них – какого типа разграничения обозначены в таком противостоянии. Пока не предложено убедительных объяснений происходящему, их роль исполняют отсылки к понятийным символам («заговоров» против современной цивилизации, «столкновения» непримиримых цивилизаций, «просто» преступных «заговоров» и пр., впрочем, предложенный набор не слишком велик).
По-видимому, значение символических средств принадлежности особенно велико, когда сама принадлежность к определенной общности является проблемой. В какой-то мере этим объясняется большая – и довольно успешная – роль символов в утверждении национального единства разнородного американского общества. Попытки же символического закрепления советской общности (например, с помощью таких понятийных форм, как «мы советские люди», а также значков, флажков, портретов) в конечном счете оказались безуспешными. Должно быть, в одном случае происходили процессы сближения социальных и этнических групп (вынужденные, трудные и противоречивые), в другом – процессы разъединения и взаимного отчуждения (под общим «колпаком» принудительной однородности). К этому добавляется другой, сугубо исторический фактор – характерная для американцев, молодой нации, привычка «играть» в собственную историю с помощью символизированных фигур, событий, флагов и пр.
Исключительное значение символов принадлежности присуще обычно специализированным, искусственно сконструированным социальным общностям – военным и т. п., которым подражают молодежные группировки. Современная всеобщая мода на камуфляж как символ «окопной» суровости пришла – через несколько этапов – на смену блеску эполет и звону шпор и играет в принципе такую же роль.
Другая ось символизации социальных явлений – временная. Подобно тому как индивидуальная человеческая память размечает собственную жизнь знаменательными событиями, социальная память – как официальная, так и неофициальная, массовая – выделяет в истории моменты чрезвычайной важности или приписывает им такое значение. Чаще всего это «первоначальные» события («начало» истории страны, народа, государства, политического строя) и связанные с ними судьбоносные победы или поражения, героические подвиги и т. д. Реальность или фантастичность событий и персонажей исторической мифологии не имеет значения.
В российской исторической мифологии роль первоначальных символов играли легенды о призвании варягов, об Иване Сусанине, в советской – о «штурме» Зимнего дворца и пр. Зарубежные аналоги таких первоначальных событий – от легенды о Ромуле и Реме до символизированных событий 4 июля в США, 14-го – во Франции и т. д.
В современной же России начало исторических координат отсутствует. Не признавая старых, царских, советских, «первоначальных» символов, страна не получила никаких новых (маловероятно, что таковым станут считать инаугурацию очередного президента). Примечательно, что в августе 2001 года из всех государств бывшего Союза только в России никак официально не отмечалось десятилетие событий 1991 года. Бесславный провал переворота ГКЧП, означавший конец партийно-советской системы, не стал ни государственным, ни народным праздником. По данным опроса (июль 2001 года), 45 % россиян видят в этом событии просто эпизод борьбы за власть в высшем руководстве страны, еще 25 % – трагическое событие, и только 10 % – победу демократической революции… Между тем отсутствие признанного «начала» – тоже важный символ, означающий неопределенность, неустойчивость, неясность перспектив нынешнего режима.
Еще одна ось символического самоопределения общества – пространственная, имеющая особенное значение для российского существования и самосознания во все времена. Отечественная мифология «бескрайних» просторов и «неисчерпаемых» природных богатств постоянно выступала естественным символом величия страны и закреплена в бесчисленных текстах – от официозных до иронических («страна у нас большая, порядку только нет», «от моря до моря, от края до края…», «широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек» и т. п., до последнего произведения С. Михалкова включительно). Символика богатств, не требующих усилий для своего создания, очевидно внесла свою лепту в оправдание экстенсивной экономики, живущей за счет естественных ресурсов и неспособной освоить обширные территории на Востоке и Севере. Но пространственный фактор в отечественной истории и мифологии имеет, как известно, и другое измерение – геополитическое или межцивилизационное. Превращение этого исторического обстоятельства в символ «предназначения» России – превращение, которым занимаются многие отечественные и зарубежные теоретики (и которое в общественном мнении и политических дебатах выражается в представлении об «особом пути» страны), означает всего лишь стремление оправдать собственную отсталость и пассивность.
