Виктор Шнирельман - «Порог толерантности». Идеология и практика нового расизма
Вместе с тем нападения на иностранцев и гастарбайтеров, происходившие в Южной Африке во второй половине мая 2008 г., показывают, что «расизм» создает лишь внешнюю форму отношения к иммигрантам. На самом же деле речь идет о конкуренции и социальных проблемах, которые местное население связывает с их появлением. Ведь жители Южной Африки предъявляют иммигрантам те же претензии, что и европейцы, хотя в данном случае к цвету кожи все это никакого отношения не имеет.
Глава 8
Расизм меняет обличье
После Второй мировой войны, падения колониальной системы и отмены дискриминационного законодательства в США биологический расизм полностью потерял свое оправдание, и его сторонники были вынуждены уйти в тень[543]. Вместе с тем его место недолго оставалось вакантным, и на сцене появился новый, так называемый «культурный расизм», направленный на защиту своих «культурных ценностей» и своего образа жизни от каких-либо иных форм человеческого существования.
Впрочем, идеи, ставшие основой «культурного расизма», начали формироваться еще в предвоенный период. Как показывает Кевин Кугэн, их, с одной стороны, исповедовали итальянские фашисты, а с другой – эсэсовцы, входившие в Ваффен СС и мечтавшие о единой Европе. И те и другие отвергали биологический детерминизм как чересчур материалистическую и вульгарную философию. Первостепенное значение они придавали духовности, определяя ее как «расовую душу». Именно этот подход под названием «биополитики» лег в основу новой идеологии влиятельных организаций правых радикалов в послевоенный период. История, фольклор и культура казались им несравненно более важными, чем биологический облик, но еще важнее была политика, задающая рамки «гражданству» и тем самым строго ограничивающая круг брачных партнеров. Поэтому, в их представлении, нация в своем развитии совпадала с расой, и было правомерно говорить о «нации-расе». Сторонники такого подхода отвергали иерархию рас и предлагали видеть достоинства в каждой из них. Однако они стояли за полное сохранение существующих «рас», и это заставляло их отстаивать сегрегацию. В частности, некоторые из них доказывали, что «биополитика» много эффективнее, чем христианство, способна объединить Европу и сохранить ее как культурную общность, за которой якобы скрывалось ее расовое начало[544].
Вариантом такой идеологии был апартеид в Южной Африке. Так, в брошюре, выпущенной Националистической партией в марте 1948 г., политика расового обособления оправдывалась «христианскими принципами справедливости и умеренности». Целью такой политики назывались «охранение и защита чистоты белой расы европейского населения страны, охранение и защита туземных расовых групп в качестве отдельных этнических единиц в надежде, что эти группы разовьются в самодеятельные единицы в своих собственных районах…». Принцип расового равенства трактовался в этом документе как путь к «национальному самоубийству белой расы», а политика апартеида представлялась идеальным способом к обеспечению будущего каждой расы. Якобы только она могла позволить расам развиваться так, как они сами считают нужным, и обезопасить их от взаимных столкновений и конфликтов. Надо ли говорить, что такие установки предполагали строгий запрет межрасовых или межэтнических браков[545] и ограничение цветного населения в гражданских правах? Настаивая на политике расового обособления, Националистическая партия декларировала свое отрицательное отношение к расовой или этнической эксплуатации и заявляла, что последняя не имела никакого отношения к «расовому обособлению»[546].
Даже в конце 1970-х гг. некоторые южноафриканские ученые защищали режим апартеида, утверждая, что местный «демократический плюрализм» дает народам реальное право на самоопределение в пределах государства и позволяет им «стать хозяевами своей собственной судьбы в своих районах». Такое «самоопределение» казалось им более справедливой ситуацией, чем идея «кипящего котла». При этом они критиковали СССР за непоследовательное утверждение принципа самоопределения, нарушавшегося «русификацией», отсутствием «культурной автономии» и чрезмерной политической централизацией. Они доказывали, что «проблема меньшинств» лучше всего решена именно в Южной Африке, где достигнута «политическая стабильность»[547]. Ради такой «стабильности» некоторые местные политики даже предлагали вернуть «городских туземцев» в лоно их собственных племен, чтобы сохранить жесткий контроль над ними[548]. Между тем, придя к власти в 1948 г., Националистическая партия ввела режим жесточайшей расовой дискриминации, единодушно осужденный ООН и поставивший ЮАР в изоляцию от остального мира[549]. Тем не менее, как мы увидим ниже, сходные идеи взяли на вооружение современные Новые правые.
Сегодня в том же направлении действуют некоторые неоязыческие («этнические») группы и движения, озабоченные наделением каждой отдельной этничности, понимаемой как особая «раса», особой верой, якобы доставшейся от дохристианских предков[550]. В то же время следует отметить, что расиализация и этнизация религии происходят далеко не только под флагом неоязычества. В том же направлении в США действуют некоторые христианские конгрегации, этнизирующие своих прихожан: черная церковь[551], корейская церковь[552], китайская церковь (рис. 7) и многие другие.
Понятие «культурного (нового) расизма» было сформулировано мартиникским психиатром, теоретиком алжирской революции Францем Фаноном (1925–1961) в 1950-х гг.[553], а затем было подхвачено некоторыми современными исследователями расизма[554]. Иногда его называют «социологическим»[555], «символическим»[556], «скрытым»[557], «повседневным расизмом»[558] или «расизмом-антипатией»[559]. В 1978 г. американский социолог Дж. Макконехей отказался от понятия «символический расизм» в пользу «современного расизма», чтобы подчеркнуть, что последний возник в эпоху, начавшуюся после движения 1960-х гг. за гражданские права[560]. Из той же логики исходят и авторы, говорящие о «неорасизме»[561] или «еврорасизме»[562]. В Западной Европе этот расизм настаивает на защите своих «культурных ценностей» в условиях наплыва иммигрантов, а в США речь идет о сохранении сложившегося расового баланса, основанного на вере в то, что афроамериканцы в силу своих «расовых особенностей» нарушают такие священные для белых американцев ценности, как индивидуализм, опора на свои собственные силы, трудовая этика, законопослушность. Иными словами, символический расизм ставит своей целью сохранение определенного status quo от посягательства «чужаков».
Именно в этих условиях расистские представления претерпели определенные изменения: теперь место «евреев» в них занял обобщенный образ «черных» – если прежде он относился только к выходцам из Африки, то сегодня он наравне с ними включает иммигрантов самого разного происхождения. Все они рассматриваются расистами как нежелательные «Другие»[563]. Наконец, начало XXI в. было ознаменовано тем, что культурный расизм включил в свою обойму исламофобию[564].
Один из главных создателей теории «символического расизма», американский психолог Дэвид Сиерз, видит его стержнем представление о том, что раз многие афроамериканцы до сих пор живут в нищете, несмотря на отмену дискриминационного законодательства, то дело заключается просто в том, что они отказываются усердно трудиться, т. е., иными словами, в их собственной трудовой этике[565]. Такие настроения стали особенно популярны в США в годы правления администрации Рональда Рейгана, когда на этом основании были остановлены многие социальные программы, ранее предназначавшиеся для помощи афроамериканскому населению[566]. Как показывают проанализированные Сиерзом опросы, в течение последних двадцати лет такие взгляды разделяли более половины белых американцев, хотя в большинстве своем они уже не поддерживали положения старого биологического расизма.
По словам П. Тэйлора, новый расизм отличается от старого тем, что «вместо заявлений о том, что нежелательные расы являются низшими, он настаивает на том, что чужаки – просто другие, причем неизменно другие, и что у общества есть право исключить тех, кто не вписывается в его образ жизни»[567].
«Расизм-антипатия» встречается у людей либеральных взглядов, считающих себя свободными от расовых предубеждений и даже как будто сочувствующих жертвам расизма. Они выступают за расовое равенство и протестуют против дискриминации. Однако при этом они сохраняют негативное отношение к чернокожим. Это выражается в том, что такие люди сторонятся жертв расизма, а при встрече с ними соблюдают вежливость, но держатся холодно и отчужденно. В ситуациях, допускающих выбор, они могут проявлять к тем меньше дружелюбия и менее склонны оказывать им помощь в сложной ситуации, чем другим людям. А стремление таких либералов выдерживать принцип равенства диктуется не столько искренней приверженностью к нему, сколько желанием продемонстрировать свою свободу от предубеждений. Поэтому их истинное настроение выявляется в непредвиденных ситуациях, требующих быстрой реакции, где им трудно сдержать свои истинные чувства[568].
