Виктор Шнирельман - «Порог толерантности». Идеология и практика нового расизма
Наконец, в целях рекламы и в поисках общественной поддержки некоторые генетики прибегают к неоправданным метафорам и пишут о «хороших» и «плохих» генах, «генах риска», «генах насилия», «генах преступности», «генах алкоголизма», «генах гениальности» и пр. Иной раз они заявляют о том, что геном человека якобы дает полный портрет этого человека. Тем самым создается обманчивое впечатление, что именно генетике предстоит дать людям самое полное знание о них самих. В некоторых популярных текстах ДНК наделяется мистическими возможностями и изображается в виде Господа Бога, полностью управляющего человеком. Такие построения отличаются фатализмом и утверждают определенную запрограммированность каждой индивидуальной человеческой жизни. Якобы именно гены делают человеческую жизнь успешной или несчастной. Мало того, генетические материалы становятся товаром, и в то же время о генах иной раз говорится как о «национальном достоянии». Однако, по мнению вдумчивых аналитиков, такие неосторожные заявления не только искажают суть научного знания, но нарушают этические нормы и социально опасны[323]. Не случайно некоторые племенные группы и этнорасовые меньшинства уже выступили с протестом против сбора генетической информации[324]. Обоснованность таких протестов подтверждают просочившиеся в печать сведения о злоупотреблениях генетической информацией в судебной практике[325]. Впрочем, как с надеждой пишет Пол Гилрой, генетика способна также предельно маргинализовать концепцию «расы» и вывести ее за пределы общественного дискурса[326]. В то же время Э. Балибар с тревогой пишет о близящейся эпохе «пострасизма», которую он связывает с сознательной селекцией и контролем за наследственностью[327]. Иными словами, сегодня мало кто может предсказать, чем чреваты успехи генетики в будущем. Однако уже сегодня поступают тревожные сигналы, говорящие о том, что достижения генетики успешно используются в расистской пропаганде.
Глава 4
Трудная борьба с расизмом
Таким образом, как это ни печально, к началу XXI века преодолеть расизм так и не удалось. Даже напротив, к концу XX в. он приобрел новые формы, стал действовать более изощренно вплоть до того, что ученым теперь оказывается непросто определить само понятие расизма и четко сформулировать, что является расизмом, а что нет. Мало того, вкладывая в понятие «расизм» свое содержание, современные расисты объявляют себя бескомпромиссными борцами против расизма. Сегодня афроамериканский философ вынужден писать о том, что «“расизм” – это одно из тех понятий, которые кажутся гораздо яснее, чем есть на самом деле»[328].
В этих условиях борцы с расизмом нередко оказываются весьма плохо подготовленными. Нередко современным антирасистам не хватает элементарных знаний о сущности расизма, его истории и особенностях борьбы с ним[329]. Фактически антирасизм нередко основывается на тех же предубеждениях, что и расизм, и выступает его зеркальным отражением[330]. Специалисты уже неоднократно сетовали по поводу того, что в обществе под «расизмом» понимаются лишь крайние наиболее откровенные формы расизма, тогда как его скрытые или «мягкие» формы обычно не замечаются. Это приводит к тому, что во многих современных обществах наличие расизма отрицается, а люди, возмущаясь расизмом, могут сами разделять расистские настроения и допускать расистские высказывания[331].
Антирасисты, подобно расистам, сплошь и рядом видят в расе объективную биологическую категорию, а иной раз наделяют биологическими свойствами даже этническую группу[332]. В России этому способствует доставшееся советским людям от Сталина представление о «едином психическом складе», будто бы свойственном нации (этнической общности). Устанавливая жесткую зависимость между биологией и психологией, сталинская формулировка открывала лазейку для биологизации нации (этноса). Между тем в представлениях Сталина отразилась популярная в современной ему Европе концепция «этнопсихологии», основанная на рассмотренных выше идеях Макдуголла и подкрепленная современными ему постулатами «научного расизма».
Именно с «научным расизмом» вели беспощадную борьбу выдающийся американский антрополог Франц Боас и его школа[333], некоторые другие антропологи[334], а также специалисты из Говардского университета, расположенного в Вашингтоне[335]. Все они доказывали, что за понятием «раса» часто скрываются отношения господства и подчинения и что человеческие способности нисколько не зависят от цвета кожи или же разреза глаз.
Сам термин «расизм» получил широкое употребление лишь после прихода нацистов к власти в Германии. Именно тогда представление о расовом и этническом превосходстве приобрело политический смысл. Расизм стал государственной идеологией в Третьем рейхе, где в 1933–1935 гг. он получил законодательную базу: Нюрнбергские расовые законы подвергли «неарийцев» режиму жесточайшей дискриминации. В частности, были запрещены межэтнические браки[336]. Это значение в понятие «расизм» и вкладывала одна из учениц Боаса, Рут Бенедикт, выпустившая в 1942 г. книгу против расизма[337]. Наиболее последовательным представителем этого направления был другой ученик Боаса, антрополог Эшли Монтегю, который с начала 1940-х гг. доказывал, что раса – это научный фантом[338].
Американские социологи, начавшие первыми изучение межрасовых взаимоотношений, уже в 1930-х гг. исходили из того, что понятие «раса» имело прежде всего социокультурный смысл и демонстрировало отношение к чужаку, выраженное через акцентирование его наиболее заметных физических отличий. Иными словами, для социологов физические отличия отражают не столько объективную (этную) реальность, сколько субъективное (эмное) отношение. Ведь, говоря о расе, наблюдатель выделяет ее по тем внешним физическим маркерам, которые кажутся ему особенно значимыми. И в этом смысле правомерно говорить о конструировании расы. Любопытно, что в конце 1920-х гг. к тому же решению подошел советский социолог А. Шийк, предложивший говорить о «социальной расе» и фактически описавший процесс расиализации, связав ее с проблемой социального гнета. Тогда он прямо писал об искусственном создании категории «расового меньшинства». Выступая против «расовиков», он утверждал: «Естественное расовое деление человеческого вида в жизни человечества как реальной социальной совокупности никакой роли не играет. Тем не менее расовый вопрос как социальная проблема все же существует благодаря тому, что телесные расовые различия людей и народов и возникающие на этой почве расовые предрассудки используются эксплуататорскими классами для обеспечения и укрепления их привилегированного положения, путем углубления национального угнетения, создания особых систем эксплуатации и т. д.»[339]
По словам основателя Чикагской школы социологии Роберта Парка (1864–1944), «расовая метка становилась символом таких [тревожных] ощущений, основой которых было чувство уязвимости». Он писал, что социолога интересуют отнюдь не физические особенности, отличающие одну расу от другой, а менее очевидные черты духовности, символами которых являются эти физические различия[340]. Отвечая расистам, главную проблему он видел в том, что «исторический процесс в той мере, в которой он касается людей, предопределяется в конечном итоге не биологическими, а идеологическими силами, и не тем, чем обладают или кем являются люди, а тем, на что они надеются и во что верят»[341]. По выражению Ли Бэйкера, если Боас делал акцент на «культурной специфике», то для Парка важнее была «культурная легитимность» афроамериканцев[342]. Такой подход нашел выражение в словах британского социального антрополога Кеннета Л. Литтла о том, что «важны не биологические различия между отдельными группами людей, а то, придается ли расовой принадлежности какой-то особый смысл». Тем самым он отрицал какую-либо врожденность чувства расовой неприязни и связывал ее возникновение с особенностями социальной среды[343]. Последняя же отличалась высоким уровнем конкуренции, и, как вытекало из взглядов Парка, функциональным оправданием белого расизма была защита от конкуренции со стороны чернокожих[344].
Сегодня американские социологи пишут, что «мы можем определить расу как человеческую группу, которая сама себя определяет или определяется другими как особая, благодаря ее общим физическим характеристикам, считающимся наследственными. Раса – это группа людей, выделяющаяся социально на основе физических особенностей. Но какие именно характеристики составляют расу – выбор маркеров и, тем самым, конструирование расовой категории – это дело самих людей. Ни маркеры, ни категории не предопределяются какими-либо биологическими факторами»[345].
Утверждение о том, что раса является социальной конструкцией, вовсе не означает ее призрачности. Как пишет современная исследовательница, «расы, разумеется, существуют, но у них нет самостоятельного биологического смысла вне того социального значения, которое мы придаем биологическому объяснению»[346]. Иными словами, как считает Ли Бэйкер, «хотя отрицание расы логически оправдано и, с точки зрения биологических категорий, хорошо теоретически обосновано, это остается проблематичным исторически, социально и политически. Такой подход не учитывает сложный процесс формирования рас и обходит вопрос о расизме»[347]. И американские социологи всегда это подчеркивали, а в последние десятилетия к ним присоединились и культурные антропологи.
