Сергей Кара-Мурза - Угрозы России. Точка невозврата
Другим показателем деградации ирригационного хозяйства России служит динамика парка поливных и дождевальных машин. Большая часть орошаемых земель не требует обильного (промывочного) полива, их орошают с помощью машин. Парк этих машин за годы реформы сократился почти в 15 раз и продолжает неуклонно сокращаться. Этот парк интенсивно формировался во второй половине 70-х годов, а в 80-е годы для его поддержания производились стабильные поставки около 8 тыс. машин ежегодно.
В 1990 г. в РСФСР имелось 79,4 тыс. дождевальных и поливных машин и установок, в 2000 г. их число сократилось до 19,2 тыс., а в 2008 году до 6 тыс. В 2009 году на всю Российскую Федерацию было приобретено 55 дождевальных машин и установок (а списано 305). Российские поля стали беззащитны против засухи.
Орошение – энергоемкая технологическая операция. Глубину и темп деградации этой технологии в России можно характеризовать сокращением потребления электроэнергии на производственные цели в сельском хозяйстве России (в 4,2 раза). Разрушение культуры ирригации – важная стороны той революции регресса, которая обрушилась на Россию под маской реформы.
Надо сказать, что, начиная с древних «гидравлических» цивилизаций системы орошения становились важной частью всего жизнеустройства и сельской инфраструктуры. Во многих регионах современной России эти системы стали выполнять ряд важных функций, о которых не думали, пока все было в порядке. Когда происходит сбой, становится видно, что мы потеряли, бросив эти системы на произвол судьбы.
В конце 2002 г., после наводнений с человеческими жертвами на Северном Кавказе, «Эху Москвы» дал интервью зампредседателя Госстроя Л. Чернышов. Он так объяснил причины катастрофы: «Проблема в чем? Что длительное время гидротехнические сооружения, которые создавались «Минводхозом» еще в советские времена, во-первых, утратили свое значение в целевом плане, т. е. все каналы, которые орошали рисовые поля, поливали пустынные степи Ставрополья, они не эксплуатировались порядка 10–15 лет. Во-первых, прекратило существование ведомство «Минводхоз», который всегда держал на балансе и в плановом порядке осуществлял эксплуатацию, обновление и т. д. этих объектов. Когда пытались специалисты там открыть задвижки или шабера, все заржавело, невозможно было ничего с ними сделать. Т. е. можно было скомпенсировать удар, который пришелся тогда на ряд населенных пунктов, но это сделать по техническим причинам невозможно из-за того, что те объекты, которые сейчас есть и которые не эксплуатируются, они ни у кого, по существу, бесхозными являются».
Пусть это вспомнят те, кто аплодировал ликвидации Минводхоза и прекращению ирригации.
Создание массива орошаемых земель в ряде районов с риском засухи стоило больших усилий, но служило средством страхования от рисков. Орошаемые земли были зоной гарантированных высоких урожаев. С орошаемых и осушенных земель, занимавших 15 % всей пашни СССР, стабильно получали 32–33 % всей продукции растениеводства, 74 % овощей, около половины фруктов и винограда, 30 % зерна кукурузы. Некоторые культуры, как хлопок и рис, производились только на орошаемых землях. В РСФСР урожайность зерновых на орошаемых землях была примерно вдвое выше средней (в 1986 г. 34 ц/га против 17,5 ц/ га). Но более половины орошаемых земель отводилось под кормовые культуры, что помогло с середины 70-х годов перейти в интенсивному животноводству. Свертывание системы ирригации нанесло животноводству сильный удар.
Теперь о пожарах. Прошел год с лишним. В августе вспомнили с опаской – как бы снова дымом не потянуло. А в общем, люди живут сегодняшним днем – пожары почти забылись, как была забыта Саяно-Шушенская ГЭС, и никто не потребовал (наверное, кроме погорельцев) никакого отчета от властных структур. Не будет никакой рефлексии, люди согласятся с внушаемым им мифологизированным представлением об этих явлениях. Таким образом, лесные пожары 2010 г. – это лишь предвестник тех катастроф, которые, видимо, придется перенести России, чтобы пробудилось общественное сознание. А пока, хоть небольшая часть общества, которая каким-то образом сохранила навыки рефлексии и предвидения будущего, должна извлечь те уроки, которые преподали нам эти два эпизода.
Во-первых, пожары и засуху следует рассматривать в совокупности. А на деле про засуху практически не говорили, а пожары всколыхнули общественное мнение лишь потому, что на этот раз пострадала Москва. Даже то, как переносили смог жители в зоне пожаров – в Орехово-Зуеве, в Павлово-Посаде, во Владимирской и Нижегородской областях, практически не нашло отражения в прессе. Подуй ветер в другую сторону, и в этот раз все бы сошло.
Засуха и пожары позволили зафиксировать несколько важнейших моментов. Что касается государственного управления, можно отметить потерю системной памяти. Стерта память историческая – о том, как решались проблемы пожаров на протяжении многовековой русской истории (хотя материалов множество – каждый большой пожар отражался в летописях, в литературе), какую роль играли реформы в лесопользовании и в охране лесов. Допустим, сейчас нам не до седой старины. Но забыты и современные пожары, например, пожары торфяников 1972 года!
Тот пожар дал достаточно полную техническую и управленческую информацию об этом явлении, о тех мерах, которые необходимо предпринимать для предотвращения пожара или быстрой блокады его распространения. Но оказывается, тот опыт государственные органы как будто забыли! Даже не верится.
Социолог-эколог О.Н. Яницкий пишет в большой аналитической работе как один из главных тезисов: «Главной причиной столь масштабной экокатастрофы было отсутствие стратегии тушения пожаров» [270].
В этом тезисе – огромный смысл общего значения. Можно сказать, в нем, если его развернуть, заключена структура нашего безнадежного кризиса. Как это «отсутствие стратегии»? Куда же она делась? Ведь пожары – это не нечто совершено особое. Может, у нас и множество других стратегий точно так же стерто из коллективной памяти? Насколько мы сегодня жизнеспособны, как народ, если с нами происходят такие вещи, а мы этого даже не замечаем, а если и заметим, то тут же забываем?Вспомним большой пожар 1972 года, тяжелое испытание – 40 лет назад техники еще было мало. Но тогда применили системы сборных мобильных трубопроводов (армия была ими снабжена для мобильного снабжения горючим в зонах боевых действий). На подаче воды для тушения лесных пожаров в широких масштабах эти трубопроводы показали высокую эффективность и потом были усовершенствованы. Но в 2010 г. эта испытанная эффективная техника была введена в действие поздно и в гораздо меньшем масштабе.
В 1972-м через эти трубы на пожары было вылито 5,5 млн. м3 воды. Летом 2010 года каждый день сообщались цифры – при тушении пожара за день вылито 290 м3 воды, вылито 500… Меньше в десятки, а скорее в сотни раз! Об этой технике забыли? Не знали, где ее достать? Не знали, как пользоваться? Даже за этим частным эпизодом кроется что-то важное.
Но ведь то же самое с авиацией. В СССР создавалась и в 70-е годы сформировалась крупномасштабная технологическая служба – «сельскохозяйственная и лесная авиация». С началом реформ ее стали быстро сворачивать и практически ликвидировать – к 1994 году ее использование в РФ сократилось в 10 раз. Куда она делась? Пожарные вертолеты и самолеты продавались за рубеж – в Испанию, Португалию. Там они тушат пожары, у нас же этой техники почти не осталось. В августе телевидение с гордостью сообщало: задействовано два самолета, три вертолета…
Введенные в действие силы и ресурсы были несоизмеримы с угрозой количественно. И техническая база, и организация были неадекватны угрозе качественно.
Дальше – больше. Даже если короткую память о советском опыте оправдать развалом страны, масштабными переменами и т. д., то остается 2002 год. Тогда также имели место природные пожары, хотя и меньшие по объему, но сходные по типу. Но ведь и из них уроков вынесено не было! Осенью 2002 года было принято решение обводнить торфяники. Не будем обсуждать правомерность или ошибочность этого решения. Решение само по себе большая ценность (лучше, конечно, если оно при этом еще и правильное, но это второй вопрос). В 2003 году эти работы были начаты, в 2004–заброшены, без каких либо распоряжений, без отчетов о выполнении, без объяснений причин прекращения программы. Об этой программе попросту забыли. Может ли государство, настолько утратившее системную память, обеспечить безопасность страны?
Без памяти нет и предвидения. Не было никакого предвидения и относительно того, что произойдет после внедрения нового лесного кодекса. При реформировании какой бы то ни было области, в нормальном управленческом режиме, дается прогноз – а как должна повлиять реформа на функционирование системы? Почему, вводя этот кодекс, власти не задумались о том, что произойдет, если перестать ухаживать за противопожарными лесными просеками? Что произойдет, когда будет ликвидирован институт лесников, гасивших возгорания при их обнаружении?
