Владимир Макарцев - Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России
После этого, как пишет Г. В. Вернадский, «Темучин обрел определенный статус в феодальном обществе»,[110] другими словами, его право на жизнь заметно выросло в цене. Между прочим, его мать «попыталась удержать род под своей властью, но эта задача оказалась непосильной, поскольку родичи ее мужа не согласились принять ее руководящую роль».[111] Очевидно, потому, что ее социальная цена была недостаточно высокой. А когда он стал Чингис-ханом, его социальная стоимость достигла наивысшей величины, превратилась в эталон, в соответствии с которым выстраивалась по нисходящей шкала стоимостной оценки всех людей, существовавших в социальном поле Орды. Наивысшая социальная стоимость давала ему, как говорил Г. В. Вернадский, «абсолютные полномочия»[112] или абсолютное право, иначе говоря, его слово становилось законом, который формировал новое правовое поле (Великая Яса), сакральное по своей природе, потому что в понимании современников устами Чингис-хана говорило Небо. Примерно так, как это было в Римской империи – что угодно повелителю, то имеет силу закона (Quod principi placuit, legis habet vigorem).
Нетрудно заметить, что социальную стоимость Тимучина (и его матери) пересматривал не он сам, а социум, особенно в те поворотные моменты, когда он оказался в плену, и его право на жизнь перешло в руки врагов, в тот момент, когда он случайно стал вассалом Тогрул-хана и получил его поддержку, и, наконец, когда его провозгласили императором. В то же время, без его ожесточенной борьбы за повышение собственной социальной стоимости он бы не достиг ее вершины – в этом, видимо, проявляется сама природа Человека разумного, диалектика социальных отношений. И хотя Э. Дюркгейм говорил, что орда – это социальный агрегат, непосредственно разлагающийся на индивидов, мы считаем, что неравнозначное стоимостное содержание индивидов внутри семьи (разная социальная стоимость), его постоянная переоценка при взаимоотношениях между семьями, племенами и родами представляет собой источник все-таки иерархического строения орды, которая сегодня по-научному называется экзополитарной политической системой.
Социальная мобилизация монгольского общества стала естественным этапом развития от хаоса к примитивной (иначе она не была бы «протоплазмой социального мира») иерархической системе. Но эта иерархичность, как отмечал Э. Хара-Даван, носила не столько социальный, сколько родовой характер: «В основу ее он положил родовой быт тогдашнего монгольского общества: та же соподчиненность лиц и классов как в одном племени, возглавляемом степным аристократом, с той разницей, что в Империи эта иерархия получала более грандиозное развитие».[113]
В отличие от социальной, военная мобилизация имеет совсем другую природу, поскольку может состояться только на основе юридического права, сколь бы примитивно оно ни было, и только по инициативе сверху. Опираясь на здравый смысл, полагаем, что социальная мобилизация проходит и по инициативе сверху, и по инициативе снизу, когда «под принудительным», по Э. Дюркгейму, воздействием социальных фактов формируются очаги повышенного социального напряжения. Судя по всему, очаговость и стихийность есть объективные признаки социальной мобилизации. Так, орды кочевников (номадов) должны были неизбежно мобилизовать усилия всех своих членов, включая женщин, детей и стариков, чтобы перегонять, сохранять и приумножать свои стада, чтобы противостоять стихии и конкурирующим ордам. Каждая орда была как бы отдельным очагом, а мобилизация проходила стихийным образом – жизнь заставляла.
Военная мобилизация на этих условиях невозможна. Для ее проведения необходимы «абсолютные полномочия» или абсолютное право, которое Чингис-хану давало «Вечно Синее Небо».[114] Только с помощью абсолютного права и опираясь на старшинство в роде можно было приобрести легитимность и заставить людей пойти на столь масштабные завоевания, мобилизовав и армию, и общество, а в нашем понимании – произведя огромный социальный заряд, который аккумулируется с помощью инструментов принуждения, повышающих социальный потенциал. Не случайно Чингис-хан начал реформу всей монгольской армии только после того, как стал императором, т. е. когда получил абсолютное право, и начал с малого – с формирования собственной гвардии.
«Скромное дворцовое охранное соединение, сформированное перед его кампанией против найманов, было увеличено и реорганизовано с тем, чтобы составить ядро имперской гвардии (кэшик) числом десять тысяч. Тысяча багатуров стала одним из батальонов гвардии. Лучшие офицеры и солдаты из каждого армейского подразделения были выбраны для службы в гвардии. Сыновья командиров сотенных и тысячных подразделений автоматически причислялись к гвардии, других же принимали путем отбора. Этот метод создания гвардии гарантировал лояльность и соответствие гвардейцев и имел, кроме того, иные преимущества. Каждое подразделение армии было представлено в гвардии, и, поскольку подразделения из десяти, сотни и тысячи человек более или менее соответствовали родам и группам родов, каждый род был представлен в гвардии. Через доверенных гвардейцев и их связи в армейских соединениях Чингис-хан мог теперь усилить свою власть надо всем монгольским народом. Гвардейцы стали опорой всей армейской организации и административной системы империи Чингис-хана».[115]
Мощный социальный заряд был нужен не столько для того, чтобы заставить армию пойти на смерть, сколько для того, естественно, чтобы сломить противника. При этом Чингис-хан широко использовал такой инструмент принуждения как принцип кнута и пряника. Если воин правильно исполнял свои обязанности и, главное, сохранял лояльность командирам, он получал свою долю военной добычи. Г. В. Вернадский называл это одним из побудительных мотивов монгольской армии. Но в этом нет ничего необычного, все кочевые племена, да и все государства идут на войну обычно за военной добычей, за добавочной стоимостью. Если же воин совершал поступок, который ставил под удар выполнение боевой задачи, то жестокому наказанию или казни подвергали не только его, но и десятку или сотню, в которую он входил (Д. П. Карпини). За проступок одного отвечали все.
В Орде это стало новаторством, привнесенным из обычной хозяйственной практики, когда по обязательствам должника отвечали его родственники или соплеменники. Это довольно универсальная техника управления долгами, которая в том или ином виде и в разные времена существовала во многих странах. На Руси она называлась круговая порука,[116] ее отдельные черты можно найти еще в «Русской правде». Довольно подробно она была прописана, естественно, и в Римском праве. Если же посмотреть на это явление с точки зрения социологии, «освободить этот социальный факт от индивидуальных черт, выделив его объективность», то станет понятно, что он имеет принципиальное значение для понимания сущности социальных связей внутри военного общества, внутри Орды.
Так, круговая порука в хозяйственной жизни обеспечивала возврат долга – вещи вполне материальной, максимальное наказание за невыплату – продажа в рабство, и это еще не отказ в праве на жизнь. А в армии круговая порука обеспечивала личную лояльность человека, т. е. вещи совершенно нематериальной, более того, исключительно социальной. Должник не обязан был хранить личную верность своему кредитору. Измена же солдата стоила жизни не только ему самому, но и всем тем, кто его окружал. Поэтому в боевом строю каждый следил за каждым, и, чтобы не пострадать за другого, все отвечали за каждого. Таким образом цементировалась социальная ткань монгольской армии.
Г. В. Вернадский отмечал: «Монгольская армия была сплочена сверху донизу железной дисциплиной, которой подчинялись как офицеры, так и простые воины. Начальник каждого подразделения нес ответственность за всех своих подчиненных, а если сам он совершал ошибку, то его наказание было еще более жестоким».[117] Даже на первый взгляд видна принципиальная разница между Ордой XIII века и дружинами русских князей, которые не отличались лояльностью по отношению друг к другу, хотя и принадлежали все одному роду.
Обычно неудачи русских дружин того времени относят к феодальной раздробленности: «княжеские распри помешали объединить силы для отпора сильному и коварному врагу. Отсутствовало единое командование. …основную массу русского войска составляло ополчение – городские и сельские ратники, уступавшие монголам в вооружении и боевых навыках».[118] Конечно, и боевая подготовка, и оружие, и способы ведения войны играют важную роль на пути к победе. Но с нашей точки зрения, главное, в чем заключалась разница, так это в степени социальной мобилизации русских княжеств и в степени военной мобилизации княжеских дружин. В них отсутствовала главная цементирующая сила и главный инструмент принуждения – круговая порука.
