Николай Осокин - История альбигойцев и их времени. Книга первая.
В густых толпах арагонцев, которые спешили поддержать своих, виднелась статная фигура воина в золотых доспехах, с позолоченным щитом; на шлеме его сверкала корона из драгоценных камней. По всему вероятно, думали французы, это был король. Два рыцаря, Ален де Руси и Флоран де Билль, давно прорывались к нему, одолевая все препятствия. Ударом палицы мнимый король был вышиблен из седла. Легкая победа и упавший шлем вывели рыцарей из заблуждения. Дон Педро был близко: он искал Монфора, но не находил его между сражающимися. Увидав своего друга в опасности, он поспешил ему на выручку.
— Король перед вами! — воскликнул он, поднимая забрало и вызывая противников. Но, попав в самое жаркое место боя, он со свитой был увлечен в сторону.
Два рыцаря между тем не переставали следить за ним. Лишь только свита его отделилась, несколько всадников с опущенными забралами приблизились к нему. Между ними были Руси и де Билль. Король не смутился перед столькими мечами, занесенными над его головой. Скоро центр боя оказался в этом месте. Сюда съехались храбрейшие французы и славнейшие арагонцы. Король отбивался спокойно и удачно; броня его была непробиваема. Он изрубил нескольких человек, но в самую решительную минуту, когда удары ожесточенных врагов стали учащаться, меч и истомленные силы короля отказались служить ему; секира выпала из его рук. Острием меча хотел он заколоть де Билля, однако Руси положил его насмерть. Король упал на трупы крестоносцев. Знатнейшие арагонцы дрались за своего короля, давно лишались они товарищей; теперь остальные дрались из-за его трупа.
Смятение начало распространяться между альбигойцами еще с той минуты, как пронесся слух, что всадник с короной опрокинут. Не все в армии знали, что дон Педро переодет, и альбигойцы не могли утешать себя этою мыслью. Когда погиб король и когда вокруг его трупа пали храбрейшие рыцари, думавшие защитить его, альбигойская армия была поражена. Раймонд Тулузский и Роже де Фуа оказались неспособны оживить дух войска.
Они скрылись, за ними бросилась бежать вся альбигойская армия. Всякий спешил спастись, никто не заши щался. Французы ожесточились до того, что альбигойцы, оставшиеся в живых, приписывали свое спасение чуду. Арагонцы, тулузцы, каталонцы, рыцари пиренейских графcтв представляли пеструю смесь бегущих [4_57].
В Тулузе с нетерпением считали каждую минуту; галеры и лодки стояли на Гаронне. Те, которые были догадлп вее, укладывали на них свое имущество. Вот беглецы стали показываться — и в городе начались плач, стоны, ужас.
Между тем тулузская пехота, отделенная от остальной армии, делала напрасные попытки овладеть замком Мюрэ. Два штурма было отбито, и тулузцы готовились к третьему. Тогда епископ Фулькон из-за крепостных стен стал увещевать свою бывшую паству обратиться ко Христу, для чего прислал свою епитрахиль. Еретики отослали ее назад, исколов копьями. Третий приступ был также отражен. Вдруг прискакали гонцы с роковой вестью о поражении, а следом за ними показались конные отряды крестоносцев. Альбигойская пехота в паническом страхе пустилась бежать без оглядки, минуя город.
Многие в отчаянии думали найти спасение только за Гаронной и, не дожидаясь переправы, хотели теперь же переплыть реку, большая часть таких смельчаков утонула. Едва удалось восстановить некоторый порядок и начать переправу на судах. Но всякий порядок исчез, когда подоспели крестоносцы. Остатки армии сдались в плен. Немногие успели достигнуть благополучно стен столицы.
Во время сражения сам Монфор едва избежал опасности. Какой-то арагонский рыцарь нанес ему такой тяжелый удар, что чуть не вышиб из седла. В то же мгновение один альбигоец рассек его шлем, но секира не задела голову. Какая титаническая сила была у этого человека, видно из того, что Монфор, отбиваясь мечом, зажатым в правой руке, латной перчаткой левой раздробил челюсть нападавшего альбигойца [4_58]. Вождь показался во главе крестоносцев, когда победа уже была решена. Лагерь и обоз тулузский остались на поле сражения. То была не победа, а разгром. Монфор отдал неприятельский лагерь на разграбление пилигримам.
Наступила ночь. В Тулузе царило зловещее молчание. Кто не находил возможности бегства, заперся в доме, будто боясь движением указать на присутствие жизни. Между тулузцами не было никого, кто не потерял бы в этот день друга или родственника. Ни Раймонда, ни его верных друзей не было видно. Но вот группа всадников, обрызганных кровью, остановилась у капитула. Консулы, с важностью сановников великой общины, не прекращали даже в эти страшные часы своих заседаний. В залу капитула вошел Раймонд, его сопровождали графы де Фуа и Комминг. Раймонд был в слезах. Он переживал страшные минуты. Ему было совестно перед этими почтенными людьми, повелителями этого города, который он привел к гибели своими обещаниями, своей опрометчивостью. Теперь оставалось проститься со всеми мечтами, и, собрав все присутствие духа, граф произнес роковое слово:
— Друзья мои, мы погибли, покоряйтесь Монфору, а я, будь что будет, паду к ногам папы и скажу ему, что всего лишился из-за него. Печаль моя хуже лезвия меча[4_59].
Капитул Тулузы принял предложение графа. Действительно, при настоящих критических обстоятельствах это казалось единственным исходом. Страшный Монфор был под стенами; крестоносцы, гордые своей блистательной победой, могли поступить как хотели с несчастным и бессильным городом. Быть может, все было бы не так, если бы в армии не присутствовали легаты. Только они мешали осуществлению политических расчетов Монфора, особенно в последнее время.
Из города была отправлена депутация в лагерь крестоносцев с предложением покорности. Депутации поручено было именем города отречься от Раймонда и обещать перед лицом легатов послушание и подчинение католической Церкви. Легаты в залог потребовали двести заложников. Им обещали шестьдесят; это казалось мало для такого большого города.
«Наконец прелаты, — рассказывает Петр Сернейский, — дабы лишить всякого предлога уличать их в пристрастии, ответили, что охотно согласятся и на шестьдесят заложников, которых им предлагают, и что даже при этих условиях они примут тулузцев в Церковь и даруют им мир ради единства католической Церкви» [4_60].
Но когда тулузцам оставалось только вручить заложников, произошло непредвиденное затруднение. У капитула появилась смелость отказать в утверждении заключенных условий. Легаты не получили ничего; переговоры были прерваны. Настояние победителей не уважается... Откуда такая смелость взялась у погибавшей Тулузы? Вероятно, первая паника прошла; стены царственного города, видавшие врагов более страшных, были крепки по-прежнему, а у городских сановников проявилось римское присутствие духа. Во всяком случае, произошло нечто малопонятное.
Во время этих переговоров главнокомандующий объезжал радостные ряды крестоносцев. Он уже знал о смерти дона Педро. Герольды, монахи и лекари еще с ночи искали труп короля. Монфор сам принимал в том участие, чтобы оказать телу героя должные почести. Среди груды убитых, обезображенных и обнаженных тел трудно было признать кого-либо. Сброд бродяг из разных стран жил в лагере крестоносцев только для грабежа; они всегда дожидались лишь окончания сражения, как знака начинать свой промысел; их рук не миновал и король.
«Наши пехотинцы, — простодушно рассказывает очевидец, — лишь только увидели победу рыцарей, выбежали из замка и ограбили все, что только нашли на земле».
Король еще дышал, когда эти злодеи добили его и раздели донага. Труп признали только по величественному росту славного воителя. Подъехав к трупу своего врага, с которым ему не довелось встретиться в честном бою, Монфор сошел с коня и преклонился перед телом королевским, «как второй Давид перед Саулом» [4_61]. Он оплакивал павшее величие знаменитого короля.
Дон Педро не был отлучен от Церкви, он далеко не питал сочувствия к религиозным убеждениям еретиков, сражаясь за них, он думал рыцарски защищать угнетенных и гонимых. Монфор велел с честью похоронить тело короля и передал его на руки госпитальеров. Те привезли его в Арагон и похоронили в сиксенском монастыре. В 1555 году крышку гробницы вскрывали; тело короля сохранилось, только нос был несколько поврежден. Сын его, знаменитый Иаков Завоеватель, очевидец битвы под Мюрэ, посвятил страницу своих воспоминаний личности своего отца.
«Мой отец умер героем и в день битвы явил себя с такой славой, как все мои предки; его девизом было победить или умереть».
Воин, поэт, страстный поклонник женщин, он и на последнюю свою битву смотрел весело. В то время, как его счастливый противник проводил ночь в молитвенном бдении, король от неумеренных чувственных наслаждений был наутро так утомлен, что на мессе не был в состоянии стоя слушать Евангелие[4_62].
