Критика евангельской истории Синоптиков и Иоанна. Том 1-3 - Бруно Бауэр
Протестантский толкователь совсем плох, если хочет обосновать законность развода не в концепции, а в библейском отрывке, а может быть, и в том, и в другом. «В том, что Иисус, говорит де Ветте, допускает одно фактическое основание для развода, он также допускает несколько». Странно! Ведь словами «кроме прелюбодеяния» Иисус описывает развод как таковой, как незаконный для всех остальных случаев, кроме этого единственного!
Как же велико смущение апологета! — Как велико должно быть смущение апологета, если совершенно точно известно, что изначально не было известно ни одного случая, в котором Иисус разрешил бы развод, и что только самый последний из синоптиков попытался смягчить суровый приговор оговоркой, которую он вставил от своей руки! Ни Лука, ни Марк ни словом не обмолвились о том, что Иисус разрешил развод в одном случае; согласно их рассказу, Он вообще запретил его. Матфей, который в кругу синоптической историографии был наиболее смелым и развитым догматиком, обиделся на безусловный запрет развода и оба раза, заимствуя это изречение у Луки и доходя до того места, где ему приходится по приказу Марка вводить его вновь, добавляет оговорку, что на основании блуда, т. е. на основании фактического прелюбодеяния, муж может отстранить жену.
Теперь пусть апологет буквализма помогает себе как хочет или может!
6. Клятва.
Закон запрещал только лжесвидетельство и требовал, чтобы клятвы, которые давались, исполнялись в точности; «но Я повелеваю вам», — говорит Иисус, — «не клянитесь вовсе, ни кем и ничем, но да будут слова ваши «да, да» или «нет, нет», а что сверх этого, от лукавого».
И здесь мы должны видеть в словах «Дайте клятву Господу!» «обещание» книжников, но для нас это невозможно, так как это простая заповедь закона, чтобы клятвы, которые даются, также искренне исполнялись. А о том, что книжники лишь «следили за тем, чтобы клятвы исполнялись должным образом, из предпочтения к иерархии, а в остальном оставляли ложную клятву безнаказанной», мы ничего не читаем в нашем тексте, поскольку находим здесь лишь антитезу священной заповеди не лжесвидетельствовать и новой заповеди не клясться вообще.
Мы также не можем найти в нашем тексте ничего, что Иисус имел бы только «намерение» «исключить неосторожную клятву»; так же мало мы можем забыть текст до такой степени, чтобы утверждать, что, поскольку закон разрешает клятву и даже повелевает ее, Иисус должен выражать здесь тот же взгляд на клятву; Если же, наконец, Бенгель говорит, что в этом изречении запрещена как ложная, так и истинная клятва, но не истинная клятва вообще, то все мысли проходят мимо нас, и мы приходим в себя только тогда, когда возвращаемся к святому Терту и признаем, что здесь излагается абстрактный постулат правдивости, постулат, возникший из революционного положения общины по отношению к позитивным условиям мира.
Конечно, евангелист вплел в это изречение, призванное запретить клятвы вообще, мысль, которой здесь не место и которая имеет совершенно иной смысл, а именно мысль о том, что не следует различать клятвы, как будто одни из них слабее клятв, данных Богу, и будто ими можно пренебрегать с меньшей опасностью. Против этого различия евангелист позволяет Господу полемизировать с фарисеями и книжниками и разрушать лицемерное различие, пока не станет ясно, что клятва, данная храму или небу, не отличается от клятвы, данной Богу, потому что храм и небо могут иметь значение только как место обитания и престол Бога.
В Нагорной проповеди евангелист лишь добавляет новый пример, показывая на примере клятвы, принесенной голове, что она тоже приносится вещи, которая настолько мало зависит от человека, — ведь кто может сделать волос белым или черным, — что она составляет для него нечто абсолютно неизменное, и клятва, принесенная ей, столь же значима, как если бы она была принесена самому Абсолюту.
Таким образом, евангелист соединил разные моменты, но объединил их в один и лишил апологета оснований не признавать запрет на клятву в этом изречении. Он позволяет Господу говорить на одном дыхании: «А Я говорю вам: не клянитесь ни небом, ибо оно есть престол Божий, ни землею и т. д.». Конечно, если снова употребить это слово, евангелист все еще не привел к полному единству. Если он сначала запрещает клятву вообще, то при переходе ко второй мысли ему следовало бы сказать: поэтому нельзя «клясться и небом», ибо это было бы то же самое, как если бы вы клялись Богом. Он несколько неудачно соединил эти две мысли. Но то, что его занимает только одна мысль, только мысль о том, что всякой клятвы следует избегать, он показывает совершенно ясно, когда завершает разрешение этого ложного различия клятв словами: Но речь твоя — Да, да! Нет, нет!
7. Возмездие.
Если старые комментаторы, такие как Бенгель, озабоченные тем, насколько их объяснение соответствует Терту, просто пишут, что возмездие является наиболее подходящим наказанием, то новому апологету приходится прилагать больше усилий, чтобы устранить видимость того, что Иисус выступает против ветхозаветного закона. Так, Толук находит, что Иисус «не обращается здесь к властям», но и не говорит о позитивном законе и справедливости — поэтому следует «предположить, что плотский ум книжников сделал эту судебную норму возмездия нормой и для обычной жизни, да, для удовлетворения беспорядочного желания отомстить. Но что книжники, злоупотребляя этой судебной нормой, превратили всю жизнь в побоище — для того, чтобы записать столь своеобразное примечание без лишних слов, недостаточно, но необходимо было бы хотя бы какое-то доказательство, несколько цитат и т. п.». Карикатура, которую рисует апологет в своем бессознательном страхе, слишком плоха!
Иисус направлен против ветхозаветного закона и завершает его тем, что запрещает своим собственным чувство мести и раздражительный характер, которые все еще были присущи этому закону.
