Монах Лазарь (Афанасьев) - Торжествующий дух
Часть вторая
1Рим ликует. Зрителей без счетаУж с утра стеклося в Колизей;Христианам вновь грозит охота, —Под ареной слышен вой зверей.И до зрелищ жадный, в нетерпенье,Ожидает цезаря народ…Вдруг раздались клики в отдаленье:«Тише, тише! Он идет!»
2Распахнулась дверь. Цветов кошницыВысоко держа над головой,Дев прекрасных сходят вереницыМеж колонн по лестнице крутой.Из дворца идут они, как тени,Устлан путь узорчатым ковром;Их цветы на гладкие ступениПестрым сыплются дождем.
3Движется дружина за дружиной:Здесь и дак косматый, и сармат,Здесь и скиф под шкурою звериной.Блещут медь, железо и булат,Рог и трубы воздух оглашают,И проходят пращники, стрелки;Серебром и золотом сияютСтражи цезарской полки.
4Свищут флейты, и гремят цевницы,Скачет шут, и вертится плясун.Вот певцов проходят вереницыИ под звуки сладкогласных струнВоспевают в песне величавойВечный Рим с владыками его,Их полки, увенчанные славой,И знамен их торжество.
5Звонких лир бряцанье заглушаетГрохот бубнов и кимвалов звон,Горделиво цезарь выступает,Облеченный в пурпур и виссон.Скиптр eгo из драгоценной костиИ орлом украшен золотым;Дорогой венец на длинной тростиЧерный раб несет над ним.
6Вдруг кимвалы стихли, смолкли бубны,И застыл кифар и гуслей звук,В отдаленье замер голос трубный,Все кругом недвижно стало вдруг.Цепенея в ужасе безмерном,Цезарь глаз не сводит со стены,И к стене той в страхе суеверномВзоры всех устремлены.
7Там в окне, над мраморного аркой,Между двух порфировых колонн,Полосою света залит яркой,Полунаг, изранен, изможден,Словно призрак иль жилец загробный,Отстрадавший юноша предстал.Красотой небесной, бесподобнойЯсный взор его сиял.
8Волоса на плечи упадалиЗолотистой шелковой волной,Кроткий лик, исполненный печали,Выражал величье и покой;Бледны были впалые ланиты,И прошла морщина вдоль чела:Злая мука пытки пережитойКак печать на нем легла.
9Посреди молчанья гробовогоОн, вздохнув, отверз уста свои;Полилось восторженное слово,Как потока вешние струи:«Цезарь! О, возьми меня с собою!В Колизее ждет тебя народ…Христиан, замученных тобою,Кровь на небо вопиет.
10Уж песок арены зверь взрывает…Медлишь ты, бледнеешь и дрожишь!Иль тебя то зрелище пугает?Что ж смущен ты, цезарь, и молчишь?Содрогнешься ль ты перед страданьем?Иль твой слух еще не приученК детским крикам, к воплям и стенаньямСтарцев, юношей и жен?
11Мало ль их, смерть лютую приявших?Мало ль их, истерзанных тобой?Одного из тех перестрадавшихНыне видишь ты перед собой.Эта грудь – одна сплошная рана,Вот моя кровавая броня!Узнаешь ли ты Севастиана?Узнаешь ли ты меня?
12Но сильней любовь и милосердьеЖала стрел убийственных твоих:Я уход, заботу и усердьеБлиз твоих чертогов золотых,Под одною кровлею с тобоюНаходил у праведных людей;И их доброй, ласковой семьеюОт руки спасен твоей.
13О, как тяжко было пробужденьеПосле казни той, когда я ждал,Что очнуся в небе чрез мгновенье.Осушив страдания фиал.Но не мог расстаться я с землею,Исцелела немощная плоть,И ожившим, цезарь, пред тобоюМне предстать судил Господь.
14Страха чужд, тебе отдавшись в руки,Я пришел принять двойной венец.Претерпеть опять готов я мукиИ отважно встретить свой конец.Цезарь, там, я слышу… гибнут братья.С ними смертью пасть хочу одной!К ним иду я кинуться в объятья,Цезарь! Я иду с тобой!»
15Недвижимо, притаив дыханье,Как волшебным скованные сном,Тем словам, в томительном молчанье,Все внимали трепетно кругом.Он умолк, и как от грез очнулсяЦезарь, а за ним и весь народ;Гордый дух в нем снова встрепенулсяИ над страхом верх берет.
16«Надо мной ты смеешь издеватьсяили мнишь, что кары ты избег?Червь со львом дерзает ли тягатьсяИли с Зевсом смертный человек?Испытай же гордой головою,Что мне гнев громов небес грознейИ что казнь, придуманная мною,Когтя львиного страшней!
17Пусть потрачены те стрелы даром.Но палач мой справится с тобой:Под тяжелым палицы ударомРазмозжится жалкий череп твой.И погибнешь – миру в назиданье —Ты за то, что вел безумный спорС тем, кто власть свою могучей дланьюНад вселенною простер!»
18Он шагнул вперед; и всколыхаласьСловно море пестрая толпа.В колоннадах снова песнь раздалась,Свищут флейты, и гудит труба,Плясуны вновь пляшут по ступеням,Вновь грохочут бубны и кимвал,И вдоль лестниц с кликами и пеньемЛязг оружья зазвучал.
19Но в последний раз борца ХристоваС вышины послышались слова, —И мгновенно все умолкло снова,Как объято силой волшебства.Над немой, смятенною толпоюСловно с неба слово то гремитИ ее, как Божьею грозоюРазражаяся, громит:
20«Ты ужели страхом новой казниВозмечтал слугу Христа смутить?Воин твой, о, цезарь, чужд боязни,Казнь одну успел он пережить, —Верь! Приму вторую так же смело,Умирая с радостью святой:Погубить ты властен это тело,Но не дух бессмертный мой.
21.О, Господь, простивший иудеям,На кресте их злобою распят,Отпусти, прости моим злодеям:И они не знают, что творят.Пусть Христовой веры семенамиВ глубине поляжем мы земли,Чтоб побеги веры той с годамиМощным деревом взошли.
22.Верю я! Уж время недалеко:Зла и лжи с земли сбегает тень,Небеса зарделися с востока,Близок, близок правды яркий день!Уж вдали стекаются дружины,Юный вождь свою сбирает рать,И ничем его полет орлиныйВы не можете сдержать.
23.Константин – тот вождь непобедимый!Он восстанет Божиим послом,Он восстанет, Промыслом хранимый,Укрепленный Господом Христом.Вижу я: в руке его державнойСтяг, крестом увенчанный, горит,И богов он ваших в битве славнойЭтим стягом победит.
24.Тьму неправды властно расторгая,Словно солнце пламенной зарей,Засияют истина святаяИ любовь над грешною землей.И тогда, в день радости и мира,Осенятся знаменьем крестаИ воспрянут все народы мира,Славя Господа Христа!»
Павловск, 22 августа 1887
К. Р. в 1909–1910 годах
Часть зимы 1909–10 года К. Р. проводил с детьми в Осташеве, – ему хотелось более глубокого уединения, чем оно бывало в Павловске. «Жизнь здесь, среди тишины – наслаждение», – пишет он в январе. Сделанные в течение нескольких лет пробы для «Царя Иудейского» его не удовлетворяли. Много раз он начинал драму сначала. И опять в Осташеве – сначала: «Попытаюсь приступить сегодня к давно задуманной евангельской поэме», – пишет того же 1-го числа. 3 января: «В первые два дня наступившего года подвинул немного «Царя Иудейского». Но очень опасаюсь, что это будет слабое, неудачное произведение».
Погода была теплая: то легкий мороз, то метель… «Ходили на лыжах, – пишет К. Р. – И что был за вечер: на бледно-голубом небе сиял узкий серп нового месяца и горела вечерняя звезда. А внизу, везде, белый, белый снег».
«Последний вечер в дорогом Осташеве! Сегодня опять оттепель, с утра мело… Днем показывалось солнце, в 4-м часу оно уже было на закате, и с реки было видно, как отливали золотом окна нашего дома. Между облаков кое-где проглядывало бледно-голубое небо, а снег ослепительно-белый. Так красиво! После чая, когда уже темнело, прокатился с Татьяной в Колышкино в одиночных санях на коне Артиллеристе, а за кучера был Игорь. Он здесь ведает конюшенной частью. Молодой месяц светил с неба, и мы отбрасывали легкую тень на снег».
Однако академические дела звали в Петербург. С большой неохотой К. Р. покинул Осташево. 9 января он уже вел общее собрание в Академии наук. Дело было важное: мануфактур-советник купец Алексей Александрович Бахрушин, собиратель театральных и литературных достопамятностей, создавший в 1894 году свой театральный музей в Москве, жертвовал его Императорской Академии наук. Но дома – черновая тетрадь, перо…
«С Нового года я очень одушевлен своей Евангельской драмой, – пишет К. Р., – и она не выходит у меня из головы… Вечером в Павловске до поздней ночи с жаром и увлечением писал монолог Никодима, в котором переложил стихами слова Спасителя из третьей главы Евангелия от Иоанна». 15-го в Мраморном дворце: «Так хочется справиться со своей драмой, чтобы она была и порядочным художественным произведением, и в то же время сценической пьесой, т. е. смотрелась без скуки. Не имея опыта, руководствуюсь знатоком сцены Ростаном[7], стараюсь приноровиться к «Принцессе Грёзе», конечно же не в содержании, а в чередовании выходов действующих лиц и в продолжительности речей».
