Критика евангельской истории Синоптиков и Иоанна. Том 1-3 - Бруно Бауэр
Иисус еще не дал повода для возникновения предубеждения среди учеников или народа, которому Он должен был противопоставить слова: «Не думайте, что Я пришел упразднить закон». Если бы он действительно так далеко зашел в диалектике закона и нового принципа, то борьба, которую пришлось выдержать Павлу, была бы ненужной и невозможной. Только впоследствии, когда возникла опасность антиномианства, можно было сказать: «Не думайте так» и т. д..
Если в этой параллели Ветхого и Нового, проведенной Матфеем, мы уже не видим личного действия Иисуса, то, тем не менее, мы можем увидеть в ней действие Его Духа, продолжающего действовать в общине. Да, как учит нас Евангелие от Луки, его изречение о ветхозаветном положении о разводе и об истинном единстве брака дало первый повод для этой параллели, так как та же необыкновенная мысль об упразднении сосуда в высшей идее нравственности проводится им лишь в ряде нескольких примеров. Возможно, что, как и здесь, в вопросе о праве на развод, Матфей взял и обработал реальные высказывания Иисуса и в других пунктах параллели: так ли это, будет задачей следующего исследования: но уже сейчас можно с уверенностью сказать, что диалектическая конструкция, которую мы видим перед собой в этом отрывке, является замечательной работой Матфея.
2. Последовательная ценность Евангелия.
Иисус сказал, что завершение Евангелия должно быть выполнено так тщательно, чтобы ни один штрих в нем не упал. «Итак, «кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малым наречется в Царстве Небесном; а кто исполнит и научит, тот великим наречется в Царстве Небесном». Уайт, исходя из своего предположения, что перед нами реальные изречения Иисуса, конечно же, должен утверждать, что маловероятно, что это предложение «было сказано в прямой связи с предыдущим, потому что такое выкручивание из этой смелой парадоксальности более чем справедливо дало бы видимость возврата к буквальному смыслу». Но предыдущее изречение не есть изречение Иисуса, а данное предложение — свободное исполнение евангелиста, и он может быть уверен, что не вызовет этим исполнением никакого длительного недоразумения, так как в последующем он достаточно подробно показывает, в каком смысле должна быть соблюдена и в то же время исполнена каждая отдельная заповедь.
Не принадлежит Иисусу и следующее изречение, ст. 20: «Ибо говорю вам: если праведность ваша не будет лучше праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное». Как могло сохраниться в памяти учеников и общины такое единственное изречение, которое само по себе не имеет никакого особого смысла? Да и нужно ли было это изречение, чтобы мы знали, что Иисус думает о праведности фарисеев? Разве не было общеизвестно, что Иисус думает о них, и разве не было других изречений, из которых ясно, что Он считает их ничтожными? Только на основании других знаний о взглядах Иисуса Матфей составил это изречение и поместил его здесь.
Но он сделал это в неподходящее время и поместил его в неподходящее место, даже если он использует частицу «за» в качестве оправдания предыдущего изречения. Если бы он хотел оправдать предыдущее, ему следовало бы показать, какую бесконечную ценность имеет каждое отдельное положение Гез, но для чего фарисеям рефлексия? Да, что вообще должны делать книжники и фарисеи в этом месте, где речь идет совсем о другом, где речь идет о йотах и штрихах геше? В последующей диалектике Ветхого и Нового, докажем мы это, фарисеи и их толкование благословения не рассматриваются, но благословение как таковое втягивается в диалектику в своем историческом своеобразии. Затем, только в С. 6, 1-18, где затрагивается совершенно новая тема, упоминается праведность лицемеров. Что же делать фарисеям здесь, где речь идет только о благословении как таковом? Им здесь не место, евангелист вспомнил о них в неподходящий момент, он подумал о них слишком поспешно и по невинной оплошности своего прагматизма, не сумев подавить мысль о фарисеях в рассуждении о благословении, вызвал неправильные объяснения отрывка, в котором он ни единым слогом не поминает фарисеев и их объяснение благословения.
Апологеты упирают на эту неуместную рефлексию евангелиста, утверждая, что в следующей параллели Иисус «имеет дело с ветхозаветным учением в той форме, которую ему придало фарисейство». Даже Неандер, признающий, что в этом отрывке Иисус «выдвигает контрмеру против позиции гесеев в целом», вынужден, в угоду евангелисту, снова навязывать отрывку ссылку на фарисеев и говорить, что Иисус «в то же время подчеркивает оппозицию фарисейской концепции и применению гесеев». Но кризис освободил нас от этой путаницы, и правильное объяснение следующего отрывка подтвердит результат критики.
3. Смертельный удар.
Иисус опровергает ветхозаветное предписание «Не убивай, но кто убьет, подлежит суду», говоря, что всякий, гневающийся на брата своего, подлежит суду, но кто скажет брату своему: «Дурак», будет осужден на синод, а кто скажет ему: «Дурак», будет осужден на геенну огненную.
Где же здесь можно найти следы фарисейских предписаний? Да, говорит де Ветте: «но убивающий виновен в осуждении»; это «пасха книжников» (Павел), даже называет ее «ослабляющей» пасхой. Как будто закон не требовал, чтобы убийца был осужден, как будто Иисус не добавил это враждебное положение только для того, чтобы противопоставить ему то усиление, которое лежит на пути от осуждения к адскому огню.
Действительно ли Иисус сочинил и произнес это и подобные ему изречения, с которыми мы еще столкнемся в этой связи, решить невозможно, да и безразлично для дела. Всегда остается несомненным, что бесконечность самосознания, вошедшая в мир вместе с ним, породила эту мысль о бесконечности нравственных определений. Только не надо ссылаться на то, что в этом изречении упоминается Синедрион, ибо как легко могло возникнуть противоречие ситуации, когда позднейший рефрен был сообщен как изречение Иисуса, так и чаще всего могло случиться, что в такое изречение были включены положения, соответствующие предвиденной ситуации, и поскольку они были еще общеизвестны, то были использованы со свободным сознанием для исторического контекста.
Что касается смысла поговорки, то мы лишь вкратце отметим, что она, как и все последующие, похожие на нее, имеет вполне серьезный смысл. Но серьезность эта не та постыдная, как если бы речь шла о том, что тот, кто, например, называет своего брата дураком, должен предстать перед судом; в поговорке гораздо больше совершенного сознания несоответствия обеих сторон, только эта серьезность и это сознание несоответствия не сведены вместе в виде вразумительного размышления. Однако само по себе выражение таково, что оно выходит за пределы самого себя в
