Том Холланд - В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю
Как видно, Святая Дева взялась за дело всерьез. Беды в полном смысле слова преследовали осаждавших, сменяя друг друга. Толстый слой снега, покрывший арабский лагерь зимой, голод и чума, поразившие его летом, – все это конечно же было результатом молитв христиан. И не только это. Когда коптские эскадры арабского флота, поддавшись уговорам горожан, дезертировали, а варвары с севера, получив взятку, атаковали арабов на суше, их успех был, по мнению христиан, свидетельством благоволения небес. К лету 717 г., когда осада длилась уже почти год, стало очевидно, что арабам не удастся взять Константинополь. В Сирии Сулейман уже умер, и новый халиф, желая сократить потери, приказал армии возвращаться. Маслама, хотя его весточки домой становились все более радостными по мере ухудшения ситуации, был вынужден подчиниться. Отступление, имевшее место во время сезона штормов, оказалось суровым испытанием. «С ними произошло много ужасных вещей, – злорадствовал монах, – так что они на собственной шкуре убедились, что Бог и Святая Дева хранят город и империю христиан»71.
Понятно, что мусульмане видели ситуацию совершенно иначе. Хотя осада действительно оказалась сущим бедствием, все могло быть намного хуже: не появился предвещающий несчастье двенадцатилетний цезарь, да и Куфа вовсе не была раздавлена. В течение десятилетия после неудачной попытки взять Константинополь мстительные мусульмане осуществляли безжалостные набеги, так глубоко проникая на территорию римлян, что арабская армия даже сумела на короткое время осадить Никею. Но в безудержной ярости их нападений была заметна обреченность. Яркое пламя мечты, которое долгое время любовно поддерживали Омейяды, о том, что весь мир окажется под их властью, постепенно угасало. Победы, которые Бог еще не так давно милостиво даровал их армиям, когда они встречались с неверными, больше не могли приниматься как должное. Например, в 732 г. в Галлии мусульманский налет на самую богатую и почитаемую святыню – церковь в городе Тур – уверенно отбило местное население. Арабы были вынуждены обратиться в бегство. Спустя восемь лет в районе города Акроин – за Тавром – римляне окружили мусульманскую армию и разгромили ее. 13 тысяч человек погибли, еще больше было взято в плен – серьезная потеря в живой силе. Эта первая победа, завоеванная «ненавистными» римлянами в генеральном сражении с мусульманской армией, казалось, подтвердила, что Бог в своей неиссякаемой мудрости действительно решил оставить часть своих созданий неверными. Впервые правоверные осмелились предположить (от этого кровь стыла в жилах), что человечество не придет целиком в «Дом ислама», а навсегда останется разделенным на две части. И благочестивые муджахирун, оставаясь в тени Тавра, взирали на мрачный горный пейзаж перед ними и видели не ворота, открытые для новых завоеваний, а скорее бастионы вечного «Дома войны». Падение Константинополя и конец света теперь не казались неминуемыми. Вместо этого мусульмане увидели в своей войне с римлянами тупик: безвыходная ситуация вполне могла растянуться на несколько поколений. «Они – люди моря и скал, – говорят, так утверждал сам пророк. – Увы, они ваши спутники до конца времен»72.
На фоне подобных пророчеств защитники «Дома ислама» стали считать Константинополь и все христианские государства за его пределами чем-то вроде призрачного двойника – злобного, хищного. Против такого врага нужны не только воины, но также законоведы, люди, которые могут посоветовать правоверным, как лучше обеспечить и сохранить милость Бога. К 740 г., когда произошло катастрофическое поражение под Акроином, на римском фронте появились люди, чьим истинным призванием была библиотека, а не поле боя73. Таким людям – ученым – мужества вполне хватало. Один из них, Али ибн Баккар, получив серьезное ранение в живот, заткнул дыру тюрбаном, чтобы не вываливались кишки, и продолжил сражаться, убив не менее тринадцати вражеских солдат. Кстати, в свободное время он развлекался, дрессируя страшных львов Киликии, – говорят, он превращал их в домашних кошек. Но истинное значение ученых для дела мусульман заключалось не в их участии в боях, и даже не в борьбе с хищниками. От них ожидали совершенно другого вклада в борьбу, которую мусульмане вели не на жизнь, а на смерть с «Домом войны». От них ждали заверения, что правоверные, взявшие в руки оружие, действительно исполняют волю Бога.
Оставаясь в тени Тавра, стражи границы халифата должны были не только возводить фортификационные сооружения из руин римских городов. Для них значительно важнее оказалось создание на границе с «Домом войны» идеи, которая автоматически стала бы чисто и несокрушимо исламской. Вот почему слово, которое пограничники использовали для обозначения укрепленной крепости – ribat, – также применялось к конкретной разновидности благочестивой деятельности, связанной с улемами: тенденции не разрешать верующим ничего, что не исходило бы прямо от пророка. «Именно он был тем, кто учил жителей пограничного региона, как себя вести. – Это написано об одном правоведе, жителе Куфы по имени Абу Исхак. – Он разъяснял им Сунну, приказывал и запрещал. Если в пограничный регион приходил человек, склонный к нововведениям, Абу Исхак вышвыривал его»74.
Но в присутствии таких фигур среди всех опасностей и лишений Киликии имелся весьма неудобный парадокс. Когда Абу Исхак рискнул использовать битье, чтобы наказать местного коменданта, а Али ибн Баккар рыдал, пока не ослеп, когда другие ученые постились, ели пыль, ходили в лохмотьях или отказывались мыться, они не следовали примеру Мухаммеда. Скорее, они подражали некоторым сирийским монахам, известным своим аскетизмом. Это, учитывая контекст непрекращавшейся войны с христианами, могло лишь усилить замешательство. Как мог ислам рассчитывать избавить мир от неверных, когда в душах его же собственных передовых войск жила испорченность, вскормленная врагами? К счастью для улемов, решение проблемы, испытанное и неоднократно проверенное, находилось под рукой. «Слова нашего пророка дошли до нас – верное и правдивое утверждение»75 – так сказал Ибн ал-Мубарак, турок, стремление которого сражаться с Римом привело его к Тавру из далекого Хорасана. Его можно назвать, пожалуй, самым грозным из воинов-ученых. Этот человек, почтительно именовавшийся «имамом мусульман», обладал не только редкой страстью к драке с римлянами, но и знанием хадисов, таким подробным и страстным, что мог дискутировать о них даже в разгар сражения. Кто тогда мог лучше и убедительнее, чем он, заверить мухаджирун, что умерщвление, требуемое от них на границе, является на самом деле целиком и полностью исламским и никак не связано с примером неверных. Почему тогда сам пророк, как неожиданно оказалось из обрушенного на мусульман Ибн ал-Мубараком потока хадисов, дал четкие инструкции не подражать монахам? «Каждая община имеет свое монашество – и монашество моей общины – jihad – джихад»76.
Правда, что именно означало это слово, при жизни Ибн ал-Мубарака оставалось неоднозначным. Буквальное значение слова – «борьба». В ссылке Корана джихад, требуемый от верующих, мог также подразумеваться хороший спор с мушрик, подаяние, или освобождение раба, или любая приверженность благочестивому насилию. У воинов-ученых, таких как Ибн ал-Мубарак, объявивших пророка примером для подражания, слово приобрело более узкое значение и стало обозначать войну за Бога. Путешествие на границу и убийство упрямых христиан подавалось не только как выбор исполнительных мусульман, но и обязанность. Лишенному воинственности оппоненту, который похвастался своими паломничествами в Мекку и Медину, Ибн ал-Мубарак ответил: «Увидев нас, ты бы осознал, что твое поклонение – простая игра. Для тебя запах специй, но для нас – запах пыли, и грязи, и крови, стекающей по нашим шеям, – намного приятнее»77.
Спустя сто и более лет после смерти пророка основания для такого грубого подхода к основным положениям ислама стали появляться в больших количествах. Сам Ибн ал-Мубарак составил целую книгу хадисов, посвященных единственной теме – джихаду. Другие ученые, обратившись к Корану, оказались в тупике – отрывки, требовавшие постоянных военных действий, чередовались с другими, призывавшими к обратному. Вот ученые и решили организовать стихи в хронологическом (по крайней мере, по их мнению) порядке, причем лицемерным мушрик было выделено место в самом конце жизни пророка. «Убивайте многобожников, где ни найдете их, старайтесь захватить их, осаждайте их, делайте вокруг них засады на всяком месте, где можно подстеречь их»78 – эти максимы имели очевидную ценность для тех, у кого имелась склонность к драке с римлянами. Поэтому для ученых стало особенно важным установить, что они действительно открылись пророку в конце его карьеры, – только так можно было правдоподобно объяснить, почему они заменили другие – ранние и менее воинственные отрывки. В результате благодаря военному энтузиазму улемов начали изменяться не только собрания хадисов, но и некоторые подробности биографии пророка. Для ученых, таких как Ибн ал-Мубарак, ставки вряд ли могли быть выше. Не сумей они продемонстрировать, что следуют примеру Мухаммеда, и не только их постоянно усложнявшаяся доктрина джихада, но и все их страдания на полях сражений Киликии были бы обесценены. А если все это эффектно связать с пророком, приз будет сказочным. Не только прошлое ислама станет принадлежать им, но и будущее тоже.
