На пиру богов - Сергей Николаевич Булгаков
Светский богослов. Заработала апокалипсическая мельница, и, к удивлению, все-таки на славянофильской гуще. Я думаю, что после того, как вы сдадите матушку-Россию Коллегии de propaganda fide[103], от нее уже ничего не останется, кроме восточного экзархата, да и не осталось бы, конечно, если бы Господь за нечестие наше попустил бы такое бедствие, чего воистину да не будет!
Беженец. Так неужели вы полагаете, чтобы для Вселенской Церкви осталось без последствий преодоление тысячелетнего раскола и воссоединение с русским народом? Ведь это и догматически даже не допустимо.
Светский богослов. Вы забываете, кажется, что Православие на земле не ограничивается русским народом, и если бы он совершил такую измену, так уж греки-то, от которых мы имеем Православие и которые выстрадали его в вековой борьбе с происками Католичества, ему не изменят, а это с церковной точки зрения важнее даже, чем образ действия русских.
Беженец. В XV веке, после Флорентийской унии, в Москве думали об этом иначе. Но я действительно мало считаюсь с греками и еще меньше – с арабами и славянами. Разумеется, теперь, как историческая сила, Православие имеет значение только в России, да и Греческая Церковь едва ли долго продержится одна, или по крайней мере будет подтаивать, отдавая Католичеству свои самые живые и творческие силы. То же думаю и о других народах.
Светский богослов. Откровенно! Но каким же образом вы можете считать, что полнота Католической Церкви получит какой-либо прирост вследствие присоединения русских? Едва ли в этом согласятся с вами католики, которые со своей непогрешимостью Папы ex sese не могут этого допустить.
Беженец. Думаю, что это неверно. Ватиканское определение ex sese, sineconsensu ecclesiae не значит sine ecclesia, и непогрешимость не есть свойство оракула, по которому производится гадание, это есть благодатная сила безошибочного и окончательного ответа на вопросы церковного сознания и, стало быть, участие тела Церкви, а в частности, и его полнота или неполнота имеют для этого значение. И потому для догматического творчества Церкви, разумеется, имеет значение, что в ее состав войдет целый новый даровитый народ. Ведь вы только устраните мысленно участие греков в церковной жизни первых семи веков, и что же бы тогда осталось от творчества Вселенских соборов? Пустое место! А Папа тогда был так же непогрешим, как теперь и, конечно, ex sese. Повторяю, эта власть не заменяет, не вытесняет, не ограничивает творчества Церкви.
Светский богослов. Какое там творчество! Просто отцы иезуиты скушают вас и всех ваших, как жареных павлинов, и только и всего. Но скажите мне следующее. Вот все эти новые последние слова – что оставляют они из прежнего вашего идейного инвентаря и мистического лексикона? Насколько понимаю, над всей русской религиозной мыслью, насколько она движется вне круга католических идей, то есть фактически, кроме Чаадаева и Владимира Соловьева, вы ставите крест, в частности, и над самим собой? Так или нет?
Беженец. Этот испытующий вопрос позвольте вам возвратить: вас и единомышленников ваших я спрошу, что уцелело и уцелело ли что-либо из ваших верований и надежд, из православно-славянофильского катехизиса? Я иногда вспоминаю об отшедших за последние дни представителях русского славянофильского самосознания, как милосерд был к ним Господь, что, призвав их, освободил от тяжкого удела – пережить крушение всех своих идеалов.
Светский богослов. Вот именно крушение идеалов-то и не произошло, вернее, не должно произойти, и говорить так есть грех маловерия. Разумеется, все происходящее вокруг нас есть тяжелое испытание веры, и, очевидно, наказание за наши грехи. Но мы должны верить, что теперешняя катастрофа временна и русское солнце снова засияет на русском горизонте.
Беженец. Вера есть, конечно, великая богословская добродетель, без которой невозможно истинное ведение. Но она имеет свою собственную область и является злоупотреблением верой, то есть, в сущности, замаскированным маловерием, если она распространяется на несоответственные области, где нужно не только верить, но и видеть и знать, иначе вера становится только зажмуриванием глаз перед действительностью. Ну если, например, пред лицом совершившегося предательства Иуды мы бы пытались утверждать свою веру, что он есть истинный апостол Христов, мы бы просто лгали и косвенно компрометировали бы и саму веру. Вера всегда превышает данность знания, но она его не заменяет и ему, по крайней мере, не противоречит. Словом, спасаться от страшной действительности голословной ссылкой на свою веру, не имеющую в ней никакой точки опоры, и бесполезно, и недостойно. Все-таки истина превыше всего, и она требует скорее отказаться от самых дорогих верований, нежели трусливо хвататься за их обломки. Да что об этом говорить. Слишком тяжело мы страдаем от этого крушения. Итак, если вы хотите утверждать, что можно остаться при старых верованиях без всякого их пересмотра, обманываете сами себя. Из старого ничего нельзя теперь оставить без пересмотра. Революция оказалась, действительно, так глубока, что ничего не оставила на месте, все требует пересмотра и даже, если можно сохранить старые верования, они должны быть по-новому мотивированы, проведены чрез испытание огнем революции.
Светский богослов. Что же, вы полагаете, что революция заставляет проверять религию, что ли? Слишком много чести, хотя и для такой знатной особы. Суетна же наша вера, если ее проверяет всякая волна […] и грязи, которая может нахлынуть в истории.
Беженец. С грозными явлениями природы не справляются презрительным порицанием, и извержение вулкана, меняющее лицо земли, тоже представляет волны грязи. Кроме того, я и не говорил и не думал даже говорить о пересмотре нашей христианской веры, которая, конечно, испытывается для каждого из нас и утверждается в огненном испытании («огненного испытания веры не чуждайтесь» – учит апостол), так высоко, конечно, и теперешняя революция не досягает, но она требует пересмотра наших верований, особенно же религиозно-национального характера, потому что все наши учители, писатели и «пророки» – одни в большей, другие в меньшей степени – устарели, перестали быть нашими современниками, отдалены от нас историческими событиями, которых они не предполагали и не включали в свои построения, даже как будто исключали их и подвергали их уничтожающей критике. Мы теперь находимся как будто на пожарище… лишились всей своей утвари, идейного своего багажа, остались идейными нищими…
Светский богослов. Абсолютно этого не чувствую, никакого пожара идей не было и нет, все находится на своих местах и на старой божнице, по крайней мере для тех, кто не хочет совершить измену.
Беженец. Не знаю, что в вас говорит сейчас: упрямство или отчаяние, но разве вы не видите, что славянофильство разрушено с начала и до конца, от него ничего не
