Том Холланд - В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю
Вот только был намек, слабый намек на проблему. Словно тончайшее пятнышко сухой гнили, оно сразу не было заметно, но даже тот, кто его увидел, не обращал внимания. Когда Гиббон в скромной сноске робко заметил, что ни один из историков, к которым он обращался для консультации относительно биографии Мухаммеда, не был автором «первого века хиджры»40, он предпочел не делать выводов. Однако спустя сто лет после строгой критики, которой подверглось происхождение иудаизма и христианства, некоторые авторы начали понимать, что ислам тоже, возможно, имеет проблемы с источниками. Объектом пристального внимания стала широкая сеть стоек и опор, на которую опиралась Сунна, а с ней и понимание большинством мусульман своего пророка – хадисы. Видимо, этого и следовало ожидать. В эпоху, когда иудейские и христианские теологи отважились подвергнуть сомнению фундаментальные догмы собственных религий, те из них, кто обращался к исламу, были попросту обязаны удивиться огромному объему высказываний, посмертно приписанных Мухаммеду. Вопрос, который они задавали, оказался несложным, но мог иметь ошеломляющие последствия: действительно ли хадисы были подлинными?
Этот же вопрос тревожил многих выдающихся мусульманских авторов тысячелетием раньше. Их исследования были тяжелыми, а выводы – суровыми. Они свободно признали, что бесчисленные хадисы зачастую являлись поддельными, многие из них противоречат друг другу, а халифы, правоведы и еретики создали их волей-неволей для разных целей. Тем не менее мусульманские теологи настаивали, что в куче мусора есть золото, бесценное золото. Соответственно, желая определить, какие из высказываний пророка могут считаться подлинными, а какие следует отбросить, они объехали все земли уммы, собирая хадисы везде, где только могли их найти, а потом подвергли каждый самому тщательному и строгому анализу. Об ал-Бухари – самом известном охотнике за хадисами – говорили, что он собрал около 600 тысяч предполагаемых высказываний пророка и отбросил все, кроме 7225. Его коллекция хадисов, вместе с коллекциями еще пяти знаменитых собирателей, составляет Сунну. Подвергать сомнению ее ценность – значит сомневаться в фундаментальных основах исламских законов. Это в конечном счете касается вопроса истинности описания самого пророка. Риск ереси очевиден. Неудивительно, что большинство мусульман всегда опасались предпринимать такой скандальный и богохульный шаг (не все мусульмане безоговорочно принимали аутентичность коллекций Сунны: некоторые отвергали их еще в прошлом, а у других и сегодня есть собственные коллекции; многие мусульмане в IX в. утверждали – совсем как сегодняшние западные авторы, – что все хадисы ненадежны и сфабрикованы).
Но все это не повлияло на скептицизм сегодняшнего Запада. Начиная с 1890 г. и до сегодняшнего дня ученые нанесли ряд сокрушительных ударов по достоверности хадисов как записей того, что действительно мог сказать Мухаммед. Даже в самых знаменитых коллекциях, таких как собрание ал-Бухари, не удалось найти путеводную нить. Были сделаны героические попытки найти золото в куче мусора, но все они оставались тщетными, поскольку для того, чтобы отделить истину от подделки, необходима некоторая дистанция. Современным авторам было легче определить, в отличие от ал-Бухари, что большинство даже по всем признакам аутентичных хадисов слишком часто если и являются золотом, то самоварным: это не мнения Мухаммеда, и на самом деле на них безошибочно видна печать противоречий, характерных для двух столетий после хиджры. Снова и снова пророк превращался в глашатая враждующих и часто антагонистических традиций. Многие из них не только не шли от Мухаммеда, но даже не были арабскими, уходя корнями в законы, обычаи и предрассудки язычников. Правоведам раннего халифата удалось посредством выдумки, возможно не имеющей себе равных в истории человеческой мысли41, невероятное: они проявили захватывающие дух творческие способности, собрав из отдельных деталей правовую основу для новой империи. Эти предприимчивые ученые приписали свои правила не своей инициативе, а самому авторитетному из существующих авторитетов – пророку. Сухая гниль подделки характерна для всей Сунны. Йозеф Шахт, германский профессор, воспитанный в строгих тевтонских традициях критического отношения к тексту, в 1950 г. написал революционный труд о том, как составлялись сборники хадисов. Он писал прямо и резко о том, что следует отказаться от неуместных фраз вроде «он прямо заявил», «изначально существовало аутентичное ядро информации, восходящее ко временам пророка»42. Иными словами, как источник для изучения истоков ислама хадисы совершенно бесполезны.
А как насчет «стоек и опор» – иснадов, которые были расставлены с такой тщательностью и вниманием, чтобы подкрепить высказывания пророка? Их функция – засвидетельствовать подлинность хадисов: обеспечить мусульман проверенными передаточными цепочками, абордажными крюками, переброшенными через суету и беспорядки веков, якорями, помогающими им швартоваться у времен жизни пророка. Однако если высказывания сфабрикованы, само собой разумеется, что подделкой являются и иснады. Но это не самое худшее. Даже допустив, что хадис действительно относится к времени Мухаммеда, это не слишком усиливает его значение для будущих биографов пророка. Для любого историка главное – это контекст, но ни один мусульманский ученый или правовед, цитировавший пророка, никогда не проявлял ни малейшего интереса к установлению, каким мог быть аутентичный исторический контекст его высказываний. Выставить напоказ хадис – значило принять как должное, что содержащийся в нем совет универсален и вне времени. То, что мусульмане в период расцвета халифата жили при обстоятельствах, которые были бы невообразимыми для Мухаммеда, никогда не приходило в голову творцам хадисов. В результате там, где иснады не маскировали вульгарную подделку, они служили для того, чтобы стереть память о среде, в которой впервые прозвучали высказывания пророка. Как в романах Агаты Кристи, убийцей неизменно оказывается подозреваемый с самым прочным алиби, так и в области изучения хадисов оказывается, что нет более четкого признака подделки или искажения, чем придирчивое внимание к деталям. Шахт с разочарованием Пуаро писал, что чем совершеннее иснад, тем более поздней является традиция43. Обилие ссылок – признак отнюдь не достоверности, а как раз противоположного.
Все это для любого человека, искренне верящего, что все, содержащееся в мусульманской традиции относительно истоков ислама, правда, крайне тревожно и неприятно. Известный пакистанский либерал Фазлур Рахман спустя десятилетие после выхода в свет труда Шахта заметил, что если отказаться от всех хадисов, останется только зияющая пропасть в четырнадцать веков между сегодняшними людьми и пророком44. Его тоска понятна. Рахман понимал, что не только правоведы раннего халифата старались построить мост через «зияющую пропасть» между ними и веком Мухаммеда, беспорядочно разбросав иснады. Историки тоже это делали. Как, например, мог Ибн Хишам подтвердить свою весьма эффектную историю о вкладе ангелов в победу Мухаммеда при Бадре? Он определенно оказался не первым, кто писал об этом. На самом деле он даже не отрицал факт плагиата, свободно заявляя, что его книга – это переработка биографии, написанной полувеком раньше человеком по имени Ибн Исхак, который был сыном внуков людей, принадлежавших к поколению пророка. Но это вызывает лишь еще один вопрос: как получил информацию Ибн Исхак?
«Когда вы просили помощи у Господа вашего, Он, услышав вас, ответил: „Я поддержу вас тысячью ангелов, идущих рядами одни за другими“»45 – так написано в Коране. Мусульманские ученые установили, что это могло быть только намеком на сражение при Бадре. Очевидцы – их свидетельства Ибн Хишам переписал из книги Ибн Исхака – подтвердили этот вердикт. Один из них утверждал, что если бы он вернулся в Бадр и снова обрел зрение, то мог бы показать узкую горную долину, из которой появились ангелы46. Разве недостаточно свидетельств, чтобы удовлетворить даже самого закоренелого скептика? И все же, все же… Доказательства опираются только на иснады. Именно они подтвердили, что стих в Коране действительно относится к победе при Бадре (утверждение ветерана). Убери их – и свидетельств не будет вообще. Неудивительно, что Фазлур Рахман так опасался «зияющей пропасти». Он видел ничем не прикрытый скептицизм Запада по отношению к своей вере. В пустоте этой пропасти Коран не только выскользнет из рук, писал он, но и само существование и целостность Корана, и даже существование пророка станут ничем не подтвержденным мифом47.
Его тревога была обоснованной. В течение последних сорока лет достоверность того, что мусульманская историческая традиция может поведать нам о происхождении ислама, подверглась жестокой атаке. Дошло до того, что многие историки усомнились в ее значимости в целом. Конечно, есть те, кто считает сражение при Бадре таким же историческим эпизодом, как, скажем, сражение при Ватерлоо, анализирует стратегию мусульман, подсчитывает численность противоборствующих сил и иллюстрирует тактику противников стрелками на карте48. Однако для многих других все это лишь смешение исторических данных с чем-то совершенно другим: литература. Войска и их преданность, грабежи и погони, испытания и батальные сцены49; об этом писал Ибн Хишам в повествовании о сражении при Бадре, и о том же – Гомер в Илиаде пятнадцатью веками раньше. Один изобразил ангелов, другой – богов. Тогда с какой стати мы должны верить, что рассказ о первой великой победе пророка более достоверен, чем легенда об осаде Трои?
