Роберт Райт - Эволюция бога: Бог глазами Библии, Корана и науки
Можно допустить, что Павел просто не слишком хорошо знаком с изречениями Иисуса, но это маловероятно. По словам самого Павла, он провел две недели в Иерусалиме, где виделся с апостолом Петром, а также с братом Иисуса, Иаковом[829]. Если уж на то пошло, Павел слишком долго вращался в кругах, где из уст в уста передавали слова Иисуса. Наверняка он мог услышать одно из самых поразительных высказываний — конечно, если эти слова действительно произнес Иисус.
Тот же вопрос вызывает учение о братской любви. К тому времени, когда в Евангелии от Иоанна Иисус объявляет своим последователям: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга»[830], заповедь уже не нова; Павел начал распространять тот же призыв среди последователей Иисуса еще за несколько десятилетий до того. Подобно этому, раньше, чем три других евангелия рассказали, как Иисус повелел народу исполнять иудейский закон и любить ближнего как самого себя, Павел объяснял галатам, что «весь закон в одном слове заключается: „люби ближнего твоего, как самого себя“». Павел и в этом случае не упоминает, что Иисус говорил то же самое[831].
Мы уже видели практическую ценность братской любви и как могло случиться, что на это наставление Павла вдохновил не Иисус. А как же быть с «любовью к врагу»? Если Иисус не говорил этих слов, откуда же тогда Павел позаимствовал саму идею?
Возможно, увидел благодаря фактам, усмотрел мудрость в пассивной стойкости перед лицом вражды. Павел был представителем религиозного меньшинства, вызывавшего у многих недовольство, и если бы оно не сдерживалось, несмотря на провокации, то могло подвергнуться гонениям вплоть до истребления[832]. В этом смысле положение Павла заметно отличалось от положения Филона, еще одного приверженца вызывающей сомнение веры в Римской империи I века. Филон, как мы уже видели, адаптировался, призывая других евреев не злить языческое большинство и отыскивая в иудейских писаниях учение о межрелигиозной терпимости.
Несомненно, Павел знал, что проявление доброты способно вызвать у врага раздражение, лишив его того, к чему он стремится — оправдания ненависти, предлога для нападения. Призывая христиан давать еду и питье врагам, Павел добавляет: «Делая сие, ты соберешь ему на голову горящие уголья»[833].
ПАВЕЛ ЗНАЛ, ЧТО ПРОЯВЛЕНИЕ ДОБРОТЫ СПОСОБНО ВЫЗВАТЬ У ВРАГА РАЗДРАЖЕНИЕ, ЛИШИВ ЕГО ТОГО, К ЧЕМУ ОН СТРЕМИТСЯ — ОПРАВДАНИЯ НЕНАВИСТИ, ПРЕДЛОГА ДЛЯ НАПАДЕНИЯ
В сущности, Павел был не первым, кто понял, что дружба с врагом может быть эффективной контратакой. Его слова про «горящие уголья» заимствованы из Притчей, где им предшествует совет: «Если голоден враг твой, накорми его хлебом; и если он жаждет, напой его водою»[834]. Вводя учение о доброте к врагам в христианство, Павел не просто проявляет мудрость: он делает это под руководством еврейской литературы мудрости.
Развитие Бога (продолжение)
В прошлый раз мы сталкивались с литературой мудрости в богословском контексте. В теологии Филона — и, как я предполагал в главе 9, в оправданной современной теологии, — накопление человеческой мудрости обозначает проявление божественного замысла. Направление истории, заложенное базовой динамикой культурной эволюции, практично подталкивает людей к полезным учениям, которые, как это ни удивительно, содержат элементы нравственной истины. По мере того как люди все чаще оказываются в ситуациях с ненулевой суммой с большим количеством людей, удаленных географически и культурно, разумное стремление к своей выгоде предписывает признавать интересы, а значит, и качества все большего количества других людей.
Или же перефразируем теологическую мысль в наиболее смелой форме, как в главе 7: возможно, развитие «Бога» означает его существование. То есть если история естественным образом подталкивает людей к нравственному совершенствованию и к нравственной истине, а их Бог, каким они его себе представляют, в соответствии с этим растет, становится более богатым нравственно, тогда, возможно, этот рост — свидетельство некой высшей цели, и можно предположить, что источник данного замысла достоин именоваться божественным.
ЕСЛИ ИСТОРИЯ ЕСТЕСТВЕННЫМ ОБРАЗОМ ПОДТАЛКИВАЕТ ЛЮДЕЙ К НРАВСТВЕННОМУ СОВЕРШЕНСТВОВАНИЮ И К НРАВСТВЕННОЙ ИСТИНЕ, А ИХ БОГ, КАКИМ ОНИ ЕГО СЕБЕ ПРЕДСТАВЛЯЮТ, В СООТВЕТСТВИИ С ЭТИМ РАСТЕТ, СТАНОВИТСЯ БОЛЕЕ БОГАТЫМ НРАВСТВЕННО, ТОГДА, ВОЗМОЖНО, ЭТОТ РОСТ — СВИДЕТЕЛЬСТВО НЕКОЙ ВЫСШЕЙ ЦЕЛИ
Основная линия развития «Бога», которая прослеживается в этой главе, — эволюция учения о межэтнической любви. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что оно не так оригинально, как кажется поначалу, не так впечатляет и не обладает истинным универсализмом. Тем не менее кое-что в ней есть. Идея, согласно которой все люди, независимо от расы и национальности, — равные претенденты на любовь Бога (пока они не упустили такую возможность!), — одна из форм этнического эгалитаризма. А этнический эгалитаризм, вероятно, ближе к нравственной истине, нежели альтернатива.
Значит, для теологических целей было бы неплохо знать: было ли нравственно-прогрессивное учение действительно весьма вероятным итогом исторического процесса? Или это чистая случайность, продукт эксцентричного толкования одним человеком эксцентричной пророческой карьеры другого? В первом случае, если мы имеем дело с естественным результатом истории, скорее всего, «развитие Бога» означает его существование, или, по крайней мере, существование того, что можно назвать божественным, даже если оно отличается от древних представлений о Боге.
Эти вопросы я пытался прояснить, рассматривая Павла лишь в одном ракурсе, как очередного сообразительного и честолюбивого человека, который нашел свое место в религиозном бизнесе. В каком-то смысле любой такой человек рано или поздно начал бы проповедовать межэтническую терпимость и даже любовь, и тогда эти учения можно было бы рассматривать как результаты социальных, политических и экономических обстоятельств тех времен. И в том смысле, в каком эти обстоятельства — проявление естественного сдвига истории к расширению социальных организаций, учения можно рассматривать как отражение самой истории.
Можно осторожно утверждать, что именно так, похоже, и обстояло дело в нашем случае. По мере расширения социальной организации, по мере того, как римские дороги пересекали границы территорий новых народов, а экономические интересы приводили людей в космополитический и многонациональный мир, «Бог любви» развивался в соответствии с этим фактом. Если бы Павлу удалось реализовать свои организационные стремления в масштабах Римской империи, тогда ценности организации были бы приспособлены к этническому разнообразию империи.
Но это еще не все вопросы. Например: имелась ли вероятность осуществления организационных стремлений Павла в масштабе Римской империи? Могла ли Павлова версия христианства очутиться на обочине, не выдержав жесткой конкуренции с другими религиями империи? А если бы христианство Павла действительно сдалось и превалировала какая-нибудь другая религия, какими свойствами обладала бы победительница? Эти вопросы побуждают искать ответ на другой, еще более важный: было ли учение о межэтнической братской любви всегда возможным, обещающим рано или поздно достичь процветания. Определенного ответа на этот вопрос мы не дадим никогда: он предполагает слишком много параметров, не поддающихся учету. Однако следующая глава подведет нас ближе к ответу.
Глава 12
Выживание самого достойного христианства
• Открытая платформа • Евреи для Иисуса • Серебряный призер • Был ли на самом деле необходим Иисус? • Обращение Константина • Смысл упражнения • Возвращение Логоса
Христианам не понадобилось много времени, чтобы начать раздражать окружающих. Еще в 64 году н. э., до того, как были написаны все книги Нового Завета, император Нерон приказывал обмазывать последователей Иисуса смолой, распинать на крестах и поджигать[835]. Экономному гонителю Нерону, согласно римскому историку Тациту, пылающие тела «служили факелами, когда наступал вечер»[836]. Непосредственной целью императора было превратить христиан в козлов отпущения, возложить на них вину за опустошительный пожар, в котором некоторые винили его самого. Но существовал и менее эфемерный источник конфликтов между христианами и правителями Рима. Как и у евреев, христианское учение не вписывалось в представления римлян о религии.
Римское правительство позволяло народу поклоняться любым богам — главное, чтобы он не забывал отдавать должное официально признанным богам империи. Христиане отказывались чтить государственных богов и не могли искренне признать законность богов, которым поклонялись другие народы. По сути дела, христиане активно оспаривали эту законность, так как были не просто монотеистами, а монотеистами, склонными к прозелитизму.
