Мирча Элиаде - История веры и религиозных идей. Том 1. От каменного века до элевсинских мистерий
Из анализа извилистых линий — в резьбе или в рисунке на стенах пещер, — Маршак заключает, что эти меандры тоже составляют систему, поскольку в них можно разглядеть некую последовательность и умысел. Подобные линии уже находили в Пеш-де-л'Азе (Дордонь), в раскопках ашельского уровня (ок. 135 тыс. лет до н. э.), т. е. по меньшей мере за 100 тыс. лет до таких же находок верхнего палеолита. Линии идут вокруг и поверх изображений животных, указывая на определенный ритуал ("акт индивидуального участия", по выражению Маршака). Смысл их определить затруднительно, но с какой-то точки отсчета (например, с рисунка в Петерсфельде под Баденом) линии приобретают характер "бегущих углов" и сопровождаются изображением рыб. Акватическая символика здесь очевидна. Однако, по мнению ученого, это не просто символы воды; многочисленные отпечатки пальцев и изображения разных орудий говорят об "акте индивидуального участия", в который акватическая символика или мифология входят составной частью.[42]
Анализ ученого высвечивает ритуальную функцию палеолитических знаков и фигур. Эти образы и символы явно касаются «историй», т. е. событий, соотносимых с временами года, с повадками животных, с сексуальной жизнью, со смертью, с таинственной силой сверхъестественных существ и некоторых людей ("знатоков" сакрального). Можно рассматривать эти находки из палеолита как код, которым зашифрована символическая (а значит, магико-религиозная) ценность образов и в то же самое время их функция в церемониях, связанных с «историями». Причем «кусты», в которые сгруппированы разные символы, помогают угадать их место в магико-религиозных практиках палеоантропов — тем более что отчасти эти «кусты» перешли в охотничьи общества.
Как мы заметили выше (§ 4), допустимо реконструировать некоторые аспекты доисторических религий по ритуалам и верованиям, типичным для первобытных охотников. Тут не обойтись одними этнографическими параллелями — методом, который более или менее успешно применяли все исследователи, кроме Леруа-Гурана и Лэминг-Эмперэра.[43] Имея в виду пропасть, пролегшую между доисторической культурой и культурой первобытной, можно все же очертить некоторые фундаментальные конфигурации, потому что до недавних времен сохранялся целый ряд архаических культур, основанных на охоте, рыбной ловле и собирательстве — на «окраинах» земного шара (на Огненной Земле, в Африке среди готтентотов и бушменов, в Арктике, в Австралии и т. д.) или в чаще тропических лесов (у бамбути и пигмеев и т. д.). Несмотря на земледельческое окружение, их общественное устройство (по крайней мере, в некоторых случаях) хранило свою первозданность до конца XIX в. Эти культуры, застывшие на стадии, сходной с верхним палеолитом, представляют собой род живых ископаемых.[44]
Разумеется, не стоит буквально переносить модель религиозных практик и мифологий с первобытнообщинных народов на людей древнего каменного века. Однако, судя по всему, экстаз типа шаманского, как мы уже отметили, был зафиксирован в эпоху палеолита. Это говорит, во-первых, о вере в существование «души», способной покинуть тело и свободно путешествовать по миру, а во-вторых, в то, что во время этого путешествия душа может встретить сверхъестественные существа и попросить их о помощи или о благословении. Шаманский экстаз включает в себя и «одержимость», т. е. способность входить в тела других людей или впускать в себя душу умершего, какой-либо дух или божество.
Другой момент: раздельное бытие мужчин и женщин (§ 6) позволяет предположить существование тайных обрядов, в которых могут принимать участие только мужчины и которые совершаются перед уходом на большую охоту. Такие ритуалы являются прерогативой взрослых — как в "мужских союзах" (Männerbünde); «тайны» открываются подросткам через ритуалы инициации. Некоторые авторы усматривали образы инициации в рисунках пещеры Монтеспан, но эта концепция была оспорена. Тем не менее, древность инициатического ритуала сомнений не вызывает. Сходство между собой целого ряда церемоний, описанных исследователями самых отдаленных уголков Земли (в Австралии, в Южной и Северной Америке),[45] свидетельствует об общности традиции, развитой уже в эпоху палеолита.
Если говорить о монтеспанском «хороводе» (какое бы толкование ни давали отпечаткам стоп молодых мужчин на глиняном полу пещеры), то Курт Закс, например, не сомневается, что такая ритуальная хореография была хорошо известна людям палеолита.[46] Но хоровод распространен исключительно широко (по всей Евразии, в Восточной Европе, в Меланезии, среди индейцев Калифорнии и т. д.). Везде охотники водят хороводы — либо чтобы успокоить душу убитого животного, либо чтобы обеспечить умножение добычи.[47] Так или иначе, преемственность религиозной идеологии охотников палеолита тут очевидна. Ко всему прочему, мистическая солидарность отряда охотников и их жертвы наводит на мысль о профессиональных тайнах, известных только мужчинам: и эти «тайны» передаются подросткам средствами инициации.
Хоровод в современных архаических культурах замечательно иллюстрирует устойчивость доисторических обрядов и верований. Примеры ждут нас впереди. Пока упомянем, что «расшифровать» наскальную живопись Хоггара и Тассили позволил миф об инициации пастухов пеул — миф, который один образованный мали пересказал африканисту Жермену Дитерлену, а тот его опубликовал.[48] Со своей стороны, X. фон Зикард в монографии о боге Лиуба и его ономастических аналогах пришел к заключению, что этот африканский бог представляет самые ранние религиозные представления евро-африканских охотников — по мнению шведского ученого, они существовали восемь с лишним тыс. лет до н. э.[49]
В общем и целом, с большой долей вероятности можно утверждать, что ряд мифов был знаком людям палеолита — прежде всего, космогонические мифы и мифы о происхождении (человека, животного, смерти и т. д.). Возьмем лишь один пример. Космогонический миф повествует о первоначальных Водах и о Творце, который предстает либо в антропоморфном виде, либо в виде акватического животного, ныряющего на дно океана за материалом, необходимым для сотворения мира. Широчайшая распространенность этой космогонии и ее архаическая структура указывают на традицию, восходящую к самым древним временам.[50] Столь же широко, по всем континентам, от Австралии и Южной Америки до Арктики, распространены мифы, легенды и ритуалы, связанные с восхождением на небо и "магическим полетом" (крылья и перья убитой птицы — орла, сокола).[51] В основе этих мифов — сновидческий и экстатический опыт, чисто шаманский, и в их древности сомневаться не приходится.
Не менее широкое хождение имеют мифы и символы, касающиеся радуги и ее земного аналога — моста — главных средств связи с иным миром. Возможно, существовало и нечто вроде космологической системы с основополагающей концепцией Мирового Центра, вокруг которого организовано пространство. В 1914 году В. Гэрте сгруппировал большое число доисторических знаков и изображений, которые можно истолковать как космические горы, пупы земли и парадигматические реки, определяющие четыре стороны света.[52][53]
Если брать мифы о происхождении животных и о религиозных отношениях между охотником, жертвой и Владыкой диких зверей, то они, по всей вероятности, входят в иконографический комплекс палеолита криптограммами. Трудно представить общество охотников и без мифов о происхождении огня, тем более что большинство этих мифов отводит лидирующую роль отношению между полами. Наконец, мы должны всегда помнить о восприятии сакральности неба, небесных и атмосферических явлений: само по себе созерцание неба принадлежит тому редкому опыту, который дает спонтанное откровение о трансцендентности и величии. Кроме того, экстатическое восхождение шаманов, символика полета, мысленное переживание высоты как освобождения от веса, способствуют созданию образа неба — богатейшего источника и обиталища сверхъестественных существ: богов, духов, культурных героев. Но так же важны и значительны другие «откровения»: ночь и темнота, убийство животного и смерть члена семьи, космические катастрофы, внезапные вспышки одержимости, безумия или братоубийства, заражающие все племя.
Нельзя недооценивать и магико-религиозную подоплеку речи. Даже некоторые жесты уже указывают на эпифанию священной силы или космического «таинства». Не исключено и то, что жесты антропоморфных фигур, запечатленные в доисторическом искусстве, не только несли в себе смысловую нагрузку, но и наделялись реальной силой. Религиозный смысл «жестов-эпифаний» продержался в некоторых первобытных обществах до конца XIX в.[54] A fortiori фонетическая изобретательность должна была послужить неисчерпаемым источником магико-религиозных сил. Еще до появления артикулируемой речи человеческий голос обладал способностью не просто передавать информацию, приказы или желания, но и вызывать к жизни новые миры — взрывными звуками, акустическими изысками. Достаточно вспомнить об альтернативных мирозданиях, не только парамифологических и парапоэтических, но также и иконографических, которым дают жизнь либо подготовительные упражнения шаманов перед экстатическими путешествиями, либо повторение мантр во время йогических медитаций, включающих как ритмизацию дыхания (пранаяму), так и визуализацию "мистических слогов".
