Рене Жирар - Козел отпущения
Все эти пассажи мы находим в сцене прощания Иисуса с учениками, которое составляет кульминацию Евангелия от Иоанна. Современным христианам, я думаю, немного не по себе оттого, что Сатана упоминается в такой торжественный момент. А говорит Иоанн следующее: оправдание Иисуса в истории, свидетельствование о нем — это то же самое, что уничтожение Сатаны. Это единое и двойное событие представлено нам как уже совершившееся в Страстях и одновременно как еще не совершившееся, все еще имеющее произойти, поскольку оно пока что остается невидимым даже для глаз самих учеников:
…И Он <Параклет>, придя,
обличит мир
о грехе
и о правде
и о суде:
о грехе,
что не веруют в Меня;
о правде,
что Я иду к Отцу Моему,
и уже не увидите Меня;
о суде же,
что князь мира сего осужден (Ин 16, 8-11).
Между Отцом и миром есть пропасть, происходящая от самого мира, от насилия этого мира. Тот факт, что Иисус возвращается к Отцу, означает победу над насилием, преодоление этой пропасти. Но поначалу люди этого не воспринимают. Для них, пребывающих в насилии, Иисус — лишь один из мертвых. Никакая поразительная весть не придет ни от него, ни от Отца, когда он вернется к Отцу. Даже если Иисуса обожествят, то это обожествление останется обожествлением в традиции прежних богов, в непрерывном цикле насилия и священного. В таких условиях победа гонительской репрезентации кажется обеспеченной.
И тем не менее, говорит Иисус, все будет происходить иначе. Сохранив слово Отца до конца и умерев ради него и против насилия, Иисус преодолевает пропасть, отделяющую людей от Отца. Он сам становится их Параклетом, то есть их защитником, и он им пошлет другого Параклета, который будет непрестанно действовать в мире, чтобы истина стала очевидной.
Наши ученые и умники усматривают здесь один из тех воображаемых реваншей, которые те, кто побежден в ходе истории, пытаются взять на страницах своих сочинений.
И тем не менее — пусть даже этот язык нас поражает, пусть у автора текста иногда кружится голова от размаха его видений, — тем не менее мы не можем не узнать здесь того же самого, о чем мы сами только что говорили. Дух трудится в истории, чтобы открыть то, что уже открыл Иисус, — механизм козла отпущения, генезис всякой мифологии, ничтожество всех богов насилия, — говоря на евангельском языке, Дух довершает разгром и осуждение Сатаны. Будучи построен на гонительской репрезентации, мир, разумеется, не верит в Иисуса или верит слабо. Он не может постичь разоблачительную силу Страстей. Ни одна система мышления не может по-настоящему помыслить ту мысль, которая способна ее разрушить. Следовательно, для того чтобы ошеломить мир и показать, что вера в Иисуса как в того, кто послан Отцом и кто возвращается к Отцу после Страстей, то есть как в божество, несоизмеримое с божествами насилия, — что такая вера в него разумна и справедлива, — для этого нужен Дух в истории, который работает над разложением мира и постепенной дискредитацией всех богов насилия. Может даже показаться, что он дискредитирует и самого Христа в той мере, в какой христианская Троица, по нашей общей, неверующих и верующих, вине, кажется замешанной в насильственной сакральности. На самом же деле, лишь незавершенность исторического процесса продлевает и даже укрепляет неверие мира — то есть иллюзию, будто Иисус демистифицирован прогрессом знания, устранен историей одновременно с другими богами. Стоит истории продвинуться еще немного, и мы поймем, что она подтверждает истинность Евангелия; дискредитирован окажется Сатана, а Христос — оправдан. Таким образом, победа Иисуса в принципе достигается сразу же, в момент его Страстей, но для большинства людей она конкретизируется лишь в конце долгой истории, тайно руководимой откровением. Она становится очевидна в тот момент, когда мы констатируем, что благодаря — а не вопреки — Евангелиям мы наконец можем показать тщету всех насильственных богов, разъяснить и обречь на ничтожество всякую мифологию.
Сатана правит лишь благодаря гонительской репрезентации, до Евангелий полновластной. Таким образом, Сатана есть по сути своей «обвинитель» — тот, кто обманывает людей, уверяя их в виновности невинных жертв. Кто же тогда Параклет?
Parakleitos по-гречески — точный эквивалент французского слова «avocat» или латинского «advocatus» — «призванный (на помощь, для защиты)». Параклет призван на помощь подсудимому, жертве, чтобы говорить вместо него и от его имени, чтобы служить ему защитником. Параклет — это всеобщий ходатай, заступник всех невинных жертв, разрушитель любой гонительской репрезентации. Таким образом, он действительно есть дух истины, тот, кто рассеивает туман любой мифологии.
Следует задать вопрос, почему Иероним, поразительный переводчик, у которого обычно нет недостатка в смелости, отступил перед переводом столь обычного имени нарицательного, каким является parekleitos. Он буквально поражен изумлением. Он не видит уместности этого термина и выбирает его простую транслитерацию — Paracletus. Его примеру благоговейно последовало большинство современных языков, что дало нам Paraclet (фр.), Paraclete (англ.), Paraklet (нем.) и т. п. С тех пор эта таинственная вокабула не прекращала своей неясностью воплощать не непонятность на самом деле совершенно понятного текста, а непонятливость толкователей — ту самую, в которой Иисус упрекает своих учеников и которая продолжается, часто даже усиливается, у евангелизированных народов.
О Параклете, разумеется, есть множество исследований, но ни в одном не дано удовлетворительного решения, поскольку все они определяют проблему в узко богословских категориях. Колоссальное значение — историческое и культурное — этого термина остается непостижимым, и обычно в итоге делается вывод, что если Параклет и служит чьим-то заступником, то заступником учеников перед Отцом. Это решение опирается на пассаж из Первого послания Иоанна: «А если бы кто согрешил, то мы имеем ходатая пред Отцем, Иисуса Христа, праведника» (1 Ин 2,1) — ходатая, то есть Parakleitos.
Этот текст Иоанна превращает в Параклета самого Иисуса. В его же Евангелии Иисус действительно предстает как первый Параклет, посланный людям:
И Я умолю Отца,
и даст вам другого Параклета,
да пребудет с вами вовек,
Духа истины,
Которого мир не может принять,
потому что не видит Его и не знает Его… (Ин 14,16–17).
Христос — это главный Параклет в борьбе против гонительской репрезентации, так как всякая защита и всякая реабилитация жертв основана на разоблачительной силе его Страстей, но, когда Христос уйдет, то Дух Истины, второй Параклет, зажжет для всех людей свет, который уже здесь, в мире, но который люди стараются не замечать как можно дольше.
Ученикам, конечно же, не нужен еще один заступник перед Отцом, раз у них уже есть сам Иисус. Людям и в историю послан другой Параклет; не следует избавляться от него, благочестиво отправляя его в трансцендентность. Имманентная природа его действия подтверждается текстом синоптических Евангелий:
Когда же поведут предавать вас, не заботьтесь наперед, что вам говорить, и не обдумывайте; но что дано будет вам в тот час, то и говорите, ибо не вы будете говорить, но Дух Святый (Мк 13, 11; ср.: Мф 10, 19–20; Лк 12, 11–12).
Сам этот текст проблематичен. Он говорит не совсем то, что хочет сказать. По видимости, он говорит, что мученикам не нужно заботиться о своей защите, потому что Святой Дух придет и их оправдает. Но речь не может идти о немедленном триумфе. Жертвы не посрамят своих обвинителей по ходу самого процесса; они станут мучениками; нас убеждает в этом множество текстов; Евангелия нисколько не воображают, будто они сразу прекратят гонения.
Нет, о посюсторонних индивидуальных процессах речь здесь не идет. Но речь не идет и о каком-то трансцендентальном процессе, в котором Отец играл бы роль Обвинителя. Считать так — значило бы снова превращать Отца (с самыми лучшими намерениями, которыми вымощен ад) в сатанинскую фигуру. Таким образом, речь здесь может идти лишь о промежуточном — между небом и землей — процессе, процессе «небесных» или «мирских» властей и самого Сатаны, процессе гонительской репрезентации в целом. Так как евангелисты не всегда способны определить место этого процесса, они нередко его делают либо слишком трансцендентным, либо слишком имманентным, и современные комментаторы так и не смогли расстаться с этим двойственным колебанием, поскольку так и не поняли, что в битве между Обвинителем, Сатаной, и представителем защиты, Параклетом, решается судьба всей насильственной сакральности.
Что именно скажут мученики — не так уж важно, потому что они свидетельствуют не (как принято думать) о своей непреклонной вере, а о страшной готовности собравшихся в группу людей проливать невинную кровь, чтобы воссоздать единство своего сообщества. Гонители пытаются похоронить всех мертвецов в могиле гонительской репрезентации, но чем больше гибнет мучеников, тем слабее эта репрезентация, тем разительнее их свидетельства. Именно поэтому мы всегда используем термин martyr [фр. «мученик» от др. греч. martys «свидетель, мученик»], буквально означающий «свидетель», для всех невинных жертв, без учета различий, вер или догматов, как это и возвещают Евангелия. Как и в случае с «козлом отпущения», обыденное употребление слова «мученик» идет дальше, чем ученые интерпретации, и говорит богословам о вещах, которых они еще не знают.
