Эрнст Мулдашев - В объятиях Шамбалы

— Нелепости! Нелепости! — я даже причмокнул губами, шагая вперед.

Я вспомнил, что по жизни я делал очень много нелепостей, очень много… и каждый раз, делая нелепость, густо краснел, что я… вообще-то, умею делать «на полную катушку», как стыдливая девочка. Я вспомнил, что каждый раз, когда краснел из-за нелепости, перед моим взором вставал горделивый «мэн» (мужчина) с непроницаемым выражением лица, который никогда не допустил бы нелепости и которому я так бы… хотел подражать. Но подражать не удавалось — нелепости преследовали меня.

— Да что это! — говорил я, допуская очередную нелепость и краснея при этом.

Ой, ой, ой! Смотри-ка, покраснел как рак! — «заботливо» подмечал кто-то из присутствующих, вгоняя меня в еще большую краску, когда лицо начинало уже полыхать огнем.

Постепенно я стал относится к нелепостям, которые допускал по жизни, как к естественным поведенческим неудачам человека и даже стал меньше краснеть при этом, заменяя «процесс покраснения» на нервное курение или опрокидывание рюмки водки. А на людей, которые допускали нелепости при мне, я стал глядеть с чувством глубокого понимания, стараясь ободряюще похлопать по плечу или сказать что-то типа «Бывает! Через минуту эти дураки все забудут».

Но у меня осталось странное чувство уважения к тем людям, которые способны краснеть как рак.

— Какой молодец, покраснел ведь, а! — порой думал я. Я стал даже анализировать свою симпатию к «процессу покраснения» и в ходе этого анализа заметил, что люди, умеющие краснеть, обычно лучше, чище и дружелюбнее, чем ничем не пробиваемые «человеческие манекены», умеющие, так сказать, «держать марку».

А потом, через много-много лет, я понял, что нелепости есть Богом определенное противоядие от главного греха — считать себя Богом, поскольку нелепости осаживают, а вернее «самоосаживают» человека, не давая ему вознестись слишком высоко от удачно подобранного галстука или сиюминутного внимания куклоподобной женщины. Счастлив тот человек, кто делает нелепости, поскольку в его менталитет «встроен» механизм борьбы с «Самим Собой Великим». Не каждого Бог наделяет счастливой способностью делать нелепости и густо краснеть при этом! Не каждому дано такое право — покраснеть за самого себя и, ощущая при этом чувство стыда, тренировать свою Совесть. Тренировкой Совести можно назвать вереницу нелепостей, сопровождающих нас по жизни. А человек с тренированной Совестью может даже пойти в Долину Смерти, где его ожидает Великий Суд Совести Царя Смерти Ямы.

— Совершайте, пожалуйста, нелепости и краснейте при этом! Это так важно — тренировать свою Совесть! — чуть — и не вслух воскликнул я.

Я понимал, что, наверное, всем людям Бог дает эту способность — совершать нелепости и, реагируя на них, ограждаться от греха самовозвеличивания. Но люди по дурости борются с этой «нелепой привычкой делать нелепости» и очень часто достигают в этом успеха, превращаясь в хорошо нам известных «манекенов», которым.. .уготована судьба «избиваться судьбой» на Этом Свете, а еще хуже — избиваться со скрежетом и маятой на Том Свете — только за то, что они отучили себя краснеть… Да и женщины — более чувственные создания с материнским элементом в душе — любят, почему-то, не «манекенов», своим напыщенным обликом поганящих какой-либо рекламируемый напиток, а просто нормальных парней, сила которых состоит не в «отштампованном имидже», а в искреннем взгляде и умении иногда сказать: «Извини!», густо покраснев при этом. А те девушки, которые «канают под манекенов», сами являются манекенами, да и «разбираться с ними» надо, не тратя на них чувств… «по-манекенски» иногда показав, что и парень с искренними глазами и умеющий нелепо краснеть может быть мощнее и сильнее каких-то там «манекенов», капающих под Бога. Ведь они, «манекены», с дурости переборовшие все свои нелепости, перед Богом являются самыми натуральными импотентами. А если говорить о любви, а не о потенции, то женщины любят немножко нелепых мужиков, поскольку они узнают в них детей, которых надо не только кормить, поить и обстирывать, но и… как повелел Бог, любить… еще раз повторяю, любить, как повелел Бог.

— Шеф, пойдем! Чо стоять-то? — послышался голос Равиля.

— Пойдем, пойдем… — ответил я.

— О чем думал-то, шеф?

— Да мысль такая нелепая пришла, что ангелоподобный человек есть… человек есть… радужка глаза… в биополевом или голографическом варианте, — сказал я и почувствовал, что покраснел.

А потом опять «посыпались» пирамиды, древние пирамиды, которые кто-то и когда-то для чего-то построил.

Две пирамиды (№87, 88) были видны очень хорошо. Одна из них, более высокая — метров этак 300 высотой, имела остроконечную вершину и две широкие ступени. Другая пирамида была раза в три ниже первой и имела четкие ступенчатые очертания и срезанную вершину. Я понимал, что из-за бугра выглядывают только части этих пирамидальных конструкций, но бежать на бугор, чтобы разглядеть все, не было сил.

Морщась от боли, я сделал зарисовку. Мы с Равилем все отсняли. Камень, на котором я сидел, был хотя и холодным, но уютным и удобным. Не хотелось вставать и идти дальше.

— Мертвые ведь тоже на камнях сидят, — пронеслась мысль. — Странное счастье — быть Мертвым! Оно непонятно нам — Живым! И только те люди, которые умеют медитировать и мысленно входить в пространство Мира Мыслей, называемом Тем Светом, и превращаясь там в Человека-Мысль, могут знать, что быть свободным Человеком-Мыслью и есть истинное счастье — высшее и вечное Счастье, данное Богом. О, как велико это счастье — быть Человеком-Мыслью! Как счастливы, наверное, йоги, умеющие освобождаться от гравитационных и прочих тягот своего тела и взмывать вверх, забыв на время о своем теле и чувствуя себя составной частью прекрасного и страстного Мира Мыслей! Как счастливы, наверное, Мертвые, все время живущие на Том Свете в Мире Мыслей и любующиеся оттуда на свои неподвижные тела, которые молчаливо свидетельствуют о том, что главным полем деятельности Мертвых определен Мир Мыслей планеты Земля, где живем и… мыслим мы, простые люди, даже не заботясь о чистоте своих помыслов.

И, наверное… это тоже счастье, необычное счастье, — сидеть на каменном полу пещеры и… быть все время там, где когда-нибудь все мы будем.

Вскоре мы увидели еще одну группу пирамидоподобных конструкций (№96, 97). Две громадные пирамиды высотой метров по 500-600 высились вдали. Одна из них была ступенчатой, а вторая — без ступеней, со срезанной верхушкой, на которой была установлена огромная каменная пластина. Уже темнело, поэтому на фото и видео эти пирамиды получились плоховато, но глазом они были видны достаточно хорошо.

Рядом мы заметили еще одну пирамидоподобную конструкцию (№ 112), тоже имеющую ступенчатый характер поверхности, но значительно меньшую по высоте (ориентировочно 80— 100 метров ). Темнело, да еще на нее упала тень от облака, — я еле успел зарисовать эту небольшую пирамиду.

Вечером в кухонной палатке я отказался от ужина, вернее… я поужинал горстью желудочных таблеток. Боль утихла. Я пошел в палатку и крепко уснул. Храпел ли кто-нибудь рядом или нет — я не слышал.

Утром, по пути, снова стали встречаться пирамиды. Группу из трех пирамидоподобных образований (№107-109) обнаружил Равиль, который попросил разрешения подняться на одну из возвышенностей, за которой он издалека вроде бы заметил что-то необычное, не вписывающееся в пейзаж обычных тибетских гор.

Когда Равиль помахал мне рукой, я тоже поднялся на эту возвышенность и оттуда зарисовал три небольшие пирамидки (высотой 150— 200 метров ), две из которых были ступенчатыми, а одна остроконечной.

Еще одна пирамидальная конструкция (№111) выглянула из ущелья. Она была довольно большой (высотой 300— 400 метров ) и имела форму ровной пирамиды, на вершине которой виднелось трапециевидное образование с какой-то шишкой наверху.

И, наконец, мы увидели длинную (длиной около 700 метров ) конструкцию (№142) со срезанной вершиной, около 300 метров высотой, на которой была установлена небольшая прямоугольная плита. Рядом торчала трапециевидная каменная плита (№143) высотой не менее 100 метров , похожая на отражатель. Какая-то необычная изогнутая конструкция (№144) дополняла весь этот странный ансамбль.

Мы вышли в широкую долину. Пройдя еще километра три, я остановился, снова огляделся вокруг и сказал:

— Братцы! По-моему, мы уже вышли из гигантской мандалы. Города Богов.

— Похоже, что так… — согласился Равиль, — пирамид больше не видно.

Я оглянулся и посмотрел на Равиля. Сзади него расстилались обычные тибетские горы, хаос ущелий и хребтов которых был так привычен на вид. В них, этих обычных тибетских горах, все линии плясали произвольный бессистемный танец, и не было ни одной ровной линии, ни одного красивого угла, ни одной ступени, за которую мог бы зацепиться взгляд. А мне хотелось… видеть пирамиды… уже просто по привычке.