Барт Д. Эрман - Тайны Иисуса и Марии Магдалины

— Во времена слияния двух религий Константину нужно было укрепить новую христианскую традицию, и он созвал знаменитый Вселенский собор. На этом собрании обсуждались, принимались и отвергались многие аспекты христианства — дата Пасхи, роль епископов, церковные таинства и, конечно, божественность Христа.

- Что-то я не понимаю… Божественность Иисуса?

— Моя дорогая, — торжественно объявил Тибинг, — до этого исторического момента Иисус рассматривался Его последователями как смертный пророк… человек, безусловно, великий и влиятельный, но всего лишь человек. Простой смертный.

— Не сын Бога?

— Да, — радостно воскликнул Тибинг. — Только на этом Вселенском соборе Христос был провозглашен и официально признан Сыном Божиим. В результате голосования.

— Погодите. Вы что же, хотите сказать, что божественная сущность Иисуса стала результатом голосования?

— Причем выиграл Он лишь с небольшим преимуществом голосов, — сказал сэр Тибинг… — Официально провозгласив Иисуса Сыном Божиим, Константин тем самым превратил Его в божество, существующее как бы вне мира людей, чья власть над ними вечна и незыблема (с. 282).

И опять в речи Тибинга смешиваются элементы реальности и вымысла. Константин действительно созвал Никейский собор, и одним из обсуждавшихся вопросов была божественность Иисуса. Но собор созывался вовсе не для того, чтобы решить, был или не был Иисус Богом, как утверждает Тибинг. Совсем напротив: все участники собора — и фактически почти все христиане — уже были согласны в том, что Иисус — Бог, Сын Божий. Обсуждавшийся вопрос заключался в том, как понимать божественность Иисуса в свете того, что Он был также и человеком. А также как могут и Иисус, и Бог быть Богом, если Бог един? Именно это обсуждал Никейский собор, а вовсе не вопрос о божественности Иисуса. И уж конечно, не было никакого голосования, для того чтобы подтвердить эту божественность: это уже было общим убеждением христиан, утвердившимся еще в годы зарождения этой религии.

Рассуждая на тему божественности Христа, Тибинг рисует Софи довольно противоречивую картину. С одной стороны, он отмечает, что до Никейского собора в 325 году Иисуса не признавали Богом; с другой стороны, он утверждает, что Константин включил в канон Священного Писания только те евангелия, в которых Христос представал божеством, уничтожив все остальные евангелия, изображавшие Его человеком. Но если христиане не признавали божественность Иисуса до Никейского собора (точка зрения Тибинга), то как уже в первом столетии Евангелия от Матфея, Марка, Луки и Иоанна могли изображать его Богом (что также является точкой зрения Тибинга)?

Даже без учета этого противоречия позиция, изложенная Тибингом, неверна по всем ключевым пунктам: христиане признали Иисуса Богом еще до Никейского собора; в Евангелиях Нового Завета Он предстает настолько же человеком, насколько и божеством; евангелия, не включенные в Новый Завет, изображают Его божеством настолько же — или даже больше, — насколько и человеком. В этой главе я остановлюсь на первых двух пунктах, а третий рассмотрю в последующих.

Для исследователей, изучающих историю христианской теологии, звучит по меньшей мере абсурдно заявление Тибинга о том, что христиане до Никейского собора не считали Иисуса Богом. Наиболее ранний из известных нам христианских авторов — апостол Павел; некоторые из его писаний содержатся в Новом Завете. Павел писал свои послания приблизительно через двадцать-тридцать лет после смерти Иисуса (за 250 лет до Никейского собора), и из них становится совершенно очевидным, что Павел видит в Иисусе Христе в некотором роде Бога. В одном из своих ранних писем, Послании к филиппийцам, он пишет:

Ибо в вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе: Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек… (Флп 2:5–7).

Для Павла — и предположительно для филиппийцев — Христос был «образом» Божиим и в некотором роде равным Богу, пусть даже и сделавшись человеком.

Сходные представления можно обнаружить и в других писаниях Нового Завета. Одно из обычных для этих писаний именований Иисуса — «Сын Божий». Вряд ли этот эпитет был придан Христу на основании голосования узкого круга лиц на Никейском соборе, состоявшемся сто лет спустя! Самое раннее Евангелие — от Марка — начинается с объявления его темы: «Начало Евангелия Иисуса Христа, Сына Божия» (Мк 1:1)[5]. Последнее из канонических Евангелий, Евангелие от Иоанна, еще более определенно. Здесь

Иисус не просто Сын Божий — хотя и это также (см. Ин 1:18, 3:16, 18), — но в некотором роде и сам Бог.

Об этом говорится в стихе, начинающем это Евангелие:

В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть (Ин 1:1–3).

А кем для Иоанна является это «Слово», которое было в начале у Бога и которое фактически Само было Богом? Остается мало сомнений по этому поводу, поскольку, как он говорит в конце этого стиха:

И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца…благодать же и истина произошли чрез Иисуса Христа (1:14, 17).

Для этого автора, уже в первом столетии, Иисус Христос — Бог сущий («Слово»), через которого Бог создал этот мир, Тот, кто полностью явил Бога своему народу, поскольку Сам Он был Богом, сошедшим с небес и облекшимся плотью.

Вот почему в этом Евангелии Иисус может утверждать свое тождество с Богом. Как Он говорит в одном месте: «Я и Отец — одно» (10:30). И вот почему в этом Евангелии Его божественную сущность признают Его ученики, включая Фому неверующего в конце повествования, который, увидев восставшего из мертвых Христа, воскликнул: «Господь мой и Бог мой!» (20:28)

Однако это видение Иисуса как Бога можно встретить не только в посланиях Павла и евангелиях. Это распространенное среди христианских писателей первых столетий представление. Один из ранних писателей, не включенных в Новый Завет, христианский мученик Игнатий Антиохийский (ум. 110 г. н. э.), изложил это в свойственной ему поэтической манере:

Есть только один врач, телесный и духовный, рожденный и нерожденный. Бог во плоти, в смерти истинная жизнь, от Марии и от Бога, сперва подверженный, а потом не подверженный страданию, Господь наш Иисус Христос (Игнатий. Поэма «К эфесянам», 7.2).

С самого начала — насколько мы можем судить по дошедшим до нас первым писаниям христиан — для всех было очевидным, что Иисус в некотором роде является божеством. Но всегда существовало смущающее препятствие, поскольку большинство христиан знало также, что одновременно Иисус был человеком. Как Он мог быть человеком, если был Богом? Над этим вопросом христиане бились столетиями, и в некотором смысле именно этот вопрос призван был решить Никейский собор.

Однако прежде чем говорить о проблеме, послужившей непосредственным поводом к созыву этого собора, мне бы хотелось подчеркнуть тот факт, что большинство ранних христиан воспринимало Христа и как человека, и как Бога. Я вынужден остановиться на этом потому, что в «Коде да Винчи» Тибинг замечает, что все христиане до Никейского собора видели в Христе человека, а не Бога, — за исключением, по-видимому, авторов четырех Евангелий, вошедших в Новый Завет, где Он изображается, в соответствии с Тибингом, только лишь Богом. Как уже говорилось, это неверно по всем пунктам. Но в особенности неверно то, что в Евангелиях Нового Завета Иисус не рассматривается как человек. Совсем напротив: Иисус очень человечен в этих книгах, что становится ясным даже при простом прочтении Евангелий.

В самом раннем новозаветном Евангелии от Марка Иисус, конечно, назван Сыном Божиим. Но в целом Он изображается как иудейский пророк, мало отличающийся от других иудейских пророков. Он ведет исключительно человеческую жизнь (именно в этом евангелии нет ни слова о чудесном рождении), Он ест, пьет, гневается, испытывает муки, страдает, истекает кровью, наконец умирает. Кто же Он здесь, если не человек? То же можно сказать и об остальных рассматриваемых евангелиях, даже в Евангелии от Иоанна, который заходит дальше в изображении Иисуса божеством. Даже здесь Иисус вполне человек, испытывающий усталость, голод, печаль и так далее.

Принимая во внимание тот факт, что самые ранние наши источники изображают Иисуса одновременно и Богом и человеком, зададимся вопросом: как они обходят эту трудность? Как, иными словами, Иисус может быть Богом, если Он также и человек? Эта проблема не давала христианам покоя, поскольку они признавали, что человеческое и божественное — совершенно разные вещи: Бог не может быть человеком, как человек не может быть камнем.