Мирча Элиаде - История веры и религиозных идей. Том 3. От Магомета до Реформации
Странствия шамана в иной мир, испытания, переносимые им во время экстатических инфернальных нисхождений и небесных восхождений, напоминают нам приключения персонажей народных сказок и героев эпической литературы. Вполне возможно, что многие эпические сюжеты, темы, действующие лица, образы и клише, в конечном счете, имеют экстатическое происхождение — в том смысле, что они заимствовались из историй, которые шаманы рассказывали о своих захватывающих путешествиях по иным мирам. Подобные заимствования прослеживаются, к примеру, в легенде о бурятском герое Мумонто, спустившемся в загробный мир вместо своего отца и поведавшем по возвращении на землю о мучениях грешников. Обширная литература на эту же тему сохранилась у татар. Юная героиня эпоса степных саянских татар отважная Кубайко спускается в мир мертвых, чтобы принести оттуда на землю голову своего брата, отсеченную чудовищем. После многочисленных приключений, увидев своими глазами, как пытают грешников, девушка предстает перед самим Царем Преисподней. Тот обещает отдать ей голову брата, если она выйдет победительницей из предложенного ей испытания. Другие герои татарского эпоса тоже проходят через обряды посвящения, обязательный элемент которых — нисхождение в Преисподнюю.[45]
Возможно также, что эйфория, предшествующая состоянию экстаза, возбуждала творческое вдохновение создателей лирической поэзии. Приготовляясь к трансу, шаман бьет в бубен, призывает своих духов-помощников, общается с ними на "тайном языке" или на "языке животных", имитирует пение птиц или звериный рык. Затем он впадает во "второе состояние", стимулирующее вербализацию и поэтические ритмы. Следует отметить наличие элементов театральности в шаманском действе, превращающих его в несравненный спектакль на фоне повседневной рутины. Использование элементов магии (кружение с огнем и другие "чудеса") переносит зрителя в другой мир, мир богов и волшебников, где, кажется, нет невозможного. В этом мире мертвые оживают, а живые умирают и вновь воскресают; здесь можно стать невидимкой и моментально появиться снова; здесь отменяются "законы природы", а высшая «свобода» прославляется и блестяще осуществляется. Можно понять, каков эффект подобного спектакля в «примитивном» обществе. «Чудеса» шаманизма не только утверждают и укрепляют основы традиционной религии, но и стимулируют и питают воображение верующего, сметают барьеры между грезами и действительностью, распахивают окно в мир богов, духов и мертвых.[46]
§ 248. Религии североазиатских и финно-угорских народов
Объем данной работы, главной целью которой является анализ религиозного творчества, не позволяет нам подробно изложить религиозные системы народностей, принадлежащих к палеосибирской, уральской и финно-угорской языковым группам. И не потому, что эти религии не интересны нам. Причина в том, что многие элементы этих религий (небесные боги и dei otiosi, миф о космогоническом нырке и закрепление его дуалистического содержания, шаманизм как явление) сходны с элементами религий алтайских народностей.
Вспомним, например, божество Есь у живущих на берегах Енисея кетов; его имя одновременно обозначает «небо» и "небесный бог" (ср. Тэнгри). По данным Анучина, Есь — невидимый бог, т. е. никто и никогда его не видел, потому что тот, кто взглянет на него, навсегда ослепнет. Есь — творец и хозяин Вселенной, он создал человека; это добрый и всемогущий бог, но мирские дела его не интересуют, "он оставляет их второстепенным духам, героям или большим шаманам". У него нет культа, ему не делают жертвоприношений и не возносят ему молитв. Однако он охраняет мир и помогает людям.[47] Кутху ("небо"), бог юкагиров, тоже доброжелателен к людям, но не играет роли в религиозной жизни.[48] Высшее божество коряков называется "Тот, кто наверху", "Владыка высоты", «Всевидящий», "Сущий";[49] но он довольно инертен.
Более значительное и известное божество — бог самоедов [самодийцев] Нум. По сведениям самого раннего автора, A.M. Кастрена, Нум обитает на небе, правит ветрами и дождями, видит все происходящее на земле. Он вознаграждает людей за добрые дела и наказывает грешников.[50] Другие авторы отмечают его доброту и могущество, подчеркивая то обстоятельство, что, сотворив мир, жизнь и человека, Нум передал свою власть менее значительным божествам. Есть и другие сведения о Нуме: он живет на седьмом небе; его глаз — Солнце; у него нет изображений; ему приносят в жертву оленей.[51] После христианизации самоедов (1825–1835) миссионеры уничтожили тысячи антропоморфных идолов, некоторые из них имели от трех до семи лиц. Поскольку известно, что Нум не изображался в виде рисунков и изваяний, стали считать, что эти идолы были статуями предков и духов. Возможно, однако, что поликефалия, подразумевающая дар все-видения и всезнания, на каком-то этапе перешла к Солнцу, главному воплощению Нума.[52][53]
Самый универсальный космогонический миф, популярный также в Центральной и Северной Азии, — легенда о сотворении мира посредством «ныряния» в воду орнитоморфного существа — помощника либо соперника Бога. Нум посылает по очереди за частицей земли на дно моря лебедей, гусей, нырковую утку и птицу лгуру. Лишь последней удается выполнить поручение: она приносит Нуму немного ила, из которого тот создает Землю. «Откуда-то» приходит «старик» и требует, чтобы Нум разрешил ему отдохнуть в его владениях. После колебаний Нум уступает просьбе и, проснувшись поутру, видит, что старик разрушает сотворенный накануне земляной остров. Нум прогоняет старика, но тот требует — и получает — ту землю, которой он сможет коснуться концом своей палки. Ударив палкой о землю, он пробивает в ней отверстие, исчезает в нем, заявив предварительно, что отныне будет жить внизу и похищать людей. Нум, потрясенный таким коварством, сожалеет о своей ошибке: он-то думал, что старик хотел обосноваться на Земле, а не под ней.[54] В этом мифе Нум, как видно, уже не является всемогущим: он не сумел заранее предвидеть появления и намерений «старика» (Злодея, принесшего в мир смерть). В некоторых вариантах этого мифа, бытующих у черемисов [мари] и вогулов [манси], наблюдается «дуализм» при Сотворении мира.[55] Подобный «дуализм» еще ярче проявляется в легендах финнов, эстонцев и мордвы: «ныряльщиком» в них является сам дьявол; он погружается в воду по приказанию Бога, но утаивает во рту частицу ила, из которого впоследствии вырастают горы и болота.[56]
Что касается шаманизма народностей Северной Азии и финно-угров, то он сохраняет главные особенности азиатского шаманизма, которые мы ранее описали (§§ 245–247). Заметим, однако, что только в Финляндии достигает значительных высот литературное творчество, навеянное шаманизмом. В национальном эпосе финнов, «Калевале», собранном финским фольклористом Э. Ленротом (первое издание — 1832 г.), главный герой — "вечный мудрец" Вяйнямейнен, демиург, ясновидец и волшебник, одаренный сверхъестественными способностями. Сверх того, он поэт, певец и музыкант. Приключения его и его спутников — кузнеца Ильмаринена и воина Лемминкяйнена — во многом напоминают подвиги шаманов и колдунов в мифах народов, населяющих Азию.[57][58]
В обществах, основными занятиями членов которых были охота 0 рыболовство, главная роль отдавалась духам-покровителям животных и Владыкам диких зверей. Считалось, что животное подобно человеку, что у каждого есть душа. Некоторые народы (например, юкагиры) считали, что прежде чем убить животное, нужно завладеть его душой.[59] Охотники айны и гиляки посылали душу убитого медведя на его "первую родину". Владыка хищных зверей одновременно покровительствует и дичи, и охотникам. Охота сама по себе является сложным ритуалом, так как дикие животные — объекты охоты — рассматриваются как существа, наделенные сверхъестественной силой.[60] Ценность этих верований и ритуалов состоит, помимо прочего, и в том, что они относятся к глубокой древности (они также встречаются в Южной и Северной Америке, в Азии и т. д.) и напоминают нам о мистическом единстве человека и животного. Это магико-религиозное воззрение было известно уже охотникам палеолита (см. § 2). Знаменательно, что вера в духов-покровителей животных и во Владык диких зверей, почти исчезнувшая в культурах с преобладающим земледелием, сохранилась только в Скандинавии. Более того, образы сверхъестественных существ и некоторые мифологические темы, построенные на магико-религиозных способностях животных, прослеживаются в верованиях скотоводов и даже в фольклоре земледельцев в остальной части Европы и в Западной Азии. Это явление имеет важное следствие: оно подтверждает жизнестойкость архаических концепций в некоторых сельскохозяйственных общинах Европы, по крайней мере, вплоть до начала XX в.
