Том Холланд - В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю
Тем временем вдоль восточной границы империи Юстиниана, где Хосров поспешно соорудил cordon sanitaire, чума вроде бы остановилась. Одна вспышка болезни в рядах армии шахиншаха была подавлена с помощью карантина, другая – имела место в Мидии. Но сдерживать чуму удавалось недолго. Она успешно преодолела защиту Ираншехра и двинулась на восток, проявляя еще большую свирепость (если это вообще было возможно), чем на западе. Особенно долго она злобствовала в Месопотамии, превратив все в «голод, безумие и ярость»42. От нее не было защиты. Со временем эпидемия добралась даже до Китая. Еще никогда в истории такая большая часть человечества не была объединена общим опытом – страданиями. Одни сообщества оказались полностью уничтоженными чумой, другие она чудесным образом обошла стороной. При тщательном анализе источников оказывается, что средний уровень смертности составил примерно одну треть43. Не полное уничтожение, конечно, а своеобразный естественный отбор.
После каждого посещения чумы в конце концов наступало время, когда даже «зловоние»44 от разлагающихся трупов исчезало и люди, протерев глаза, оказывались на улицах или полях, сплошь заросших сорняками. Ремесленники, торговцы, крестьяне нередко обнаруживали, что мир, в который они вернулись, полон неожиданных возможностей. Рабочая сила, которая раньше была для богатых чем-то само собой разумеющимся, стала пользоваться большим спросом. Требования, которые бедняки до чумы ни за что не осмелились бы выдвинуть, теперь казались естественными. Началась галопирующая инфляция. К 545 г., через три года после ухода чумы из Константинополя, Юстиниан с неудовольствием обнаружил, что заработная плата в столице удвоилась. Ответ императора на столь неудовлетворительное положение дел был привычным: он издал закон, согласно которому рабочим запрещалось платить больше, чем они получали до эпидемии. К полному недоумению и изрядному возмущению императора, этот законодательный акт не произвел никакого эффекта. Заработная плата продолжала расти. Создавалось впечатление, что мир больше нельзя вернуть в прежнее состояние с помощью тех или иных эдиктов.
По правде говоря, в громоздкой машине имперской администрации не осталось ни одного сухожилия, ни одного мускула, который не был бы ослаблен чумой. Доктора с интересом отметили, что на тех, кто заболел чумой и сумел выздороветь, осталась метка смерти. У одних появилась лысина, у других – шепелявость, у третьих стала нетвердой походка. Почти все чувствовали апатию, которая не проходила годами. Юстиниан стал исключением из этого правила. Тем не менее он знал: то, что характерно для отдельных индивидов, правда и для всей империи. В отличие от племен варваров и даже от империи Хосрова стабильное существование Римской империи всегда зависело от большого населения. Гражданское государство не могло процветать без обширной этой базы. Теперь же после чумы налоговой базе был нанесен огромный урон, возможно даже невосполнимый. Но это оказалось не самым страшным. В провинциях, которые еще пару лет назад с готовностью поставляли нужное количество рекрутов для императорской армии, опустели целые деревни. Это стало бы существенной проблемой и в самые лучшие времена, но, когда римские вооруженные силы заняты в изнуряющих конфликтах от Италии до Сирии, нехватка рекрутов могла обернуться катастрофой.
Что касается Юстиниана, его планам и стремлениям был нанесен такой неожиданный и сокрушительный удар, что он вполне мог сломаться. Только император не сделал этого. Он не сдался и принялся, стиснув зубы, спасать империю от полного развала. Начиная с лета 548 г. ему приходилось сражаться с трудностями в одиночку, без женщины, которая в течение двадцати лет была с ним рядом и в постели, и на заседаниях с советниками: в июне Феодора умерла. Юстиниан, до конца своих дней зажигавший свечи перед мавзолеем, построенным, чтобы стать их последней постелью, не смог взять другую жену. После смерти Феодоры его супругой стала работа. Днем и ночью – «он не испытывал потребности в длительном сне»45 – император посвящал себя неблагодарному труду. Он решил во что бы то ни стало как-то компенсировать самое резкое падение доходов из всех, с каким когда-либо сталкивалась империя. Были приняты самые жесткие меры экономии: урезана курьерская служба, прекращен ремонт дорог, рационализирован труд чиновников. Сбором налогов теперь занимались профессионалы, которые не допускали уклонения от уплаты. Даже производство шелка было национализировано. Такие меры принесли Юстиниану, вопреки всем прогнозам, достаточно средств, чтобы довести свои многочисленные войны до относительно удовлетворительного завершения. К моменту своей смерти в 565 г. он стабилизировал восточную границу, подписав очередной «вечный» мир с Хосровом, и нанес решающее поражение остготам на западе. Он даже присоединил к империи новую провинцию в Южной Испании. Поэтому вполне подобающе было накрыть тело мертвого императора покровом, на котором он был изображен уничтожающим царя варваров. Отсюда можно было сделать вывод, что счастливые дни еще вернутся.
Но покров рассказывал только часть истории. Изображение императора – юного и любимого Христом мечтателя, который в счастливом 534 г. одержал верх над вандалами, – закрывал усохший труп 83-летнего старика. Между образом императора во всем блеске своего величия, повелителя большей части Средиземноморья, и мрачной реальностью протянулась бездонная пропасть. По мнению критиков Юстиниана, которых – за закрытыми дверями, конечно, – было немало, исцеление императора оказалось таким же опасным, как и болезнь. В Италии, к примеру, хотя его сторонники отрицали это с пеной у рта, его «победа» сделала полуостров намного менее римским, чем он был при Теодорихе. Два десятилетия утомительных и кровавых усилий сбросить остготов привели к ликвидации консульства, бегству практически всех сенаторов в Константинополь, а зимой 550 г. – это было самым шокирующим из всех разрывов с прошлым – полному, хотя и временному обезлюдению Рима. Со времен Ромула Вечный город не был таким пустым, брошенным траве и болотам. Такая победа не слишком отличается от поражения. Почему же тогда Юстиниан так упорно к ней стремился? «Потому что он был кровожаден и жесток по природе»46, – утверждали некоторые. Тот факт, что во время его правления весь мир был залит кровью47, объяснялся не его отчаянной борьбой с тяжелыми обстоятельствами, а тем, что он, оказывается, являлся посланником ада. Даже то, что он бесконечно жег ночами масло и напряженно работал, трактовалось как свидетельство не его преданности римскому народу, а его дьявольской природы. Один слуга поведал, что видел Юстиниана однажды ночью без головы, другой – что лицо императора неожиданно превратилось в бесформенный кусок плоти. Значит, этот человек может быть только демоном48.
Понятно, что сторонники этой теории затачивали топоры49. Юстиниан и в лучшие времена никогда не пользовался популярностью среди традиционной элиты, и он вряд ли вырос в их глазах, принимая отчаянные меры по ликвидации бюджетного дефицита. В нем не было ничего инфернального, считали загнанные в угол неплательщики налогов, если не считать его «жадности». Тем не менее нужно ли верить, что имперский трон действительно занят «властелином демонов»50, чтобы опасаться распахнутых настежь ворот ада? Зороастрийские священнослужители были не в одиночестве, предупреждая свои паствы, что в титанической смертельной борьбе между добром и злом наступит конец времен. То же настроение (смесь страха и надежды), которое вдохновило Маздака на заявление, что горизонт не так уж далеко, что великая кульминация всего сущего приближается, посещало и христиан. Сам Христос говорил своим ученикам, чего ждать: Его собственного возвращения, «как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада»51; Его суда над живыми и мертвыми; наказания нечестивых и вознаграждения праведников. Когда же это все будет? Этого не знает никто, даже ангелы. Тем не менее верующие узнают о приближении Судного дня по определенным знамениям: «восстанет народ на народ, и царство на царство, и будут глады, моры и землетрясения по местам: все ж это – начало болезней»52.
После правления Юстиниана такое пророчество казалось более чем тревожным. Чума после своей первой опустошающей вспышки так и не прекратилась. Нанося удары в разное время в различных местах, вроде бы без какой-либо системы, она создавала устойчивое ощущение опасности. «Из-за ее постоянных возвращений, – писал юрист из Антиохии, – я потерял в разные времена детей, жену и многих родственников, не говоря уже о слугах – и в городе и деревне»53. Со временем он потеряет еще и внука. Аналогичные истории повторялись по всей империи и за ее пределами. Однако чума была только одним из предвестниц конца света, посланных римскому народу. До появления болезни – еще в 536 г. – странное пылевое облако погрузило мир во тьму на месяцы. В декабре 557 г. Константинополь потрясло ужасное землетрясение, такое сильное, что следующей весной рухнул купол Айя-Софии. На его восстановление нужны были годы ремонта. В 559 г. армия варваров перешла по льду Дунай и проникла так глубоко на юг, что угроза нависла над Грецией и самой столицей. Константинополь был спасен от казавшегося неминуемым разрушения только благодаря поспешному отзыву Велизария из отставки. Престарелый генерал, став немощным, не утратил способности одерживать победы. В других местах со стремительным наступлением варваров справиться было труднее. Многочисленные группы мигрирующих крестьян – славяне – начиная с 540-х гг. проникали на Балканы. Из-за Дуная угрожали особенно жестокие дикари – степные кочевники авары. Но самым деморализующим было наступление на Италию бритоголовых и длиннобородых людей, которые называли себя лангобардами (ломбардами). Им с воистину удивительной быстротой удалось отобрать у Константинополя с таким трудом завоеванный полуостров. Прошло меньше десяти лет после смерти Юстиниана, и имперский контроль был ограничен нешироким коридором между Равенной и Римом. Так много крови, так много разрушений, и все зря.
