Эволюция бога: Бог глазами Библии, Корана и науки - Райт Роберт
Некоторым людям, склонным к детерминизму Священного Писания, свойственно придерживаться чрезвычайно мрачных взглядов на будущее. Они отмечают, что в писаниях всех трех монотеистических религий приемлемым считается убийство неверных. Если эти писания будут признаны истиной в последней инстанции, какая только есть в мире ядерного и биологического оружия, мы увидим бойню, по сравнению с которой крестовые походы покажутся образцом кротости.
ЕСЛИ ПИСАНИЯ ИУДЕЕВ, ХРИСТИАН ИЛИ МУСУЛЬМАН БУДУТ ПРИЗНАНЫ ИСТИНОЙ В ПОСЛЕДНЕЙ ИНСТАНЦИИ, КАКАЯ ТОЛЬКО ЕСТЬ В МИРЕ ЯДЕРНОГО И БИОЛОГИЧЕСКОГО ОРУЖИЯ, МЫ УВИДИМ БОЙНЮ, ПО СРАВНЕНИЮ С КОТОРОЙ КРЕСТОВЫЕ ПОХОДЫ ПОКАЖУТСЯ ОБРАЗЦОМ КРОТОСТИ
К счастью, есть и другое толкование истории Филона, в котором перевод Исхода, содержащийся в Септуагинте, не играет определяющей роли. Ведь Филону не требовалось останавливаться и задумываться над смыслом этого стиха. Ему не требовалось усматривать в этом стихе повод для маленькой проповеди о том, что для сохранения «мира» и «достоинства» обязательно проявлять уважение к мнению окружающих[582]. Возможно, какие-либо обстоятельства побуждали его обращать особое внимание на подобные вопросы. И, может быть, он все равно нашел бы их — если не в Исходе, тогда в какой-нибудь другой книге Библии.
Что же это были за обстоятельства? В чем заключалась притягательность толерантности для Филона, несмотря на то, что некоторые другие иудеи были менее склонны к ней? И если уж на то пошло, в чем притягательность толерантности для некоторых современных иудеев, христиан и мусульман, несмотря на то, что их братья по вере осуждают или убивают неверных? Оказывается, ответы на оба эти вопроса практически одинаковы. История Филона содержит типичные обстоятельства, приводящие людей к мирному сосуществованию; она поможет нам выйти на новый уровень детализации «закона религиозной терпимости», в общих чертах изложенного в главе 6.
При этом история Филона демонстрирует ингредиенты нравственного развития бога. Боги говорят устами своих последователей, поэтому когда преобладающие толкования бога меняются, меняется и сам характер бога. Яхве вполне мог быть склонен к наказанию неверных во времена реформ царя Иосии и ориентирован на возмездие в момент рождения монотеизма, но его дальнейшее пребывание в скверном настроении зависело от того, какого мнения придерживались о нем люди, которые верили в него. Филон верил в Яхве всем сердцем и душой, верил, что Яхве — единственный истинный бог, и не верил, что это бог нетерпимости и отмщения. В зависимости от степени распространенности этих взглядов Бог мог развиваться, становиться все более нравственным и даже приобретать большую духовную глубину.
И в той же степени, в какой было вероятным распространение этих взглядов при благоприятствовании основных тенденций истории человечества, развитие Бога является в некотором смысле «естественным», неотъемлемым компонентом истории людей, несмотря на несомненную импульсивность, подверженность этапам застоя и даже регресса. История Филона свидетельствует, что именно с таким случаем мы имеем дело. Она показывает, почему силы, способствующие нравственному развитию Бога, в действительности зачастую были сильнее сил застоя или регресса. А также объясняет, почему в XXI веке силы добра могли бы вновь победить.
Казалось бы, такая наглядная — в сущности, символичная — нравственная направленность, содержащаяся в истории, должна быть достаточным достижением для одного человека. Но этим наследие Филона не ограничивается. Если нравственное направление действительно содержится в истории, возникают три вопроса. Во-первых, свидетельствует ли оно о некой «высшей цели», замысле, осуществляемом с участием человечества, — замысле, кульминацию которого мы видим? Во-вторых, действительно ли этот замысел в некотором смысле божественный? И если да, нельзя ли сочетать его с какой-либо современной теологией, в которой нет антропоморфного божества, восседающего на троне, зато есть более абстрактные высшие силы, теологией, оставляющей на этой планете место для господства научных законов? Примечательно, что Филон, тексты которого написаны примерно за два тысячелетия до того, как современная наука создала насущную потребность в такой теологии, предложил ее черновой набросок.
Но обо всем по порядку. Прежде чем мы посмотрим, как Филон помогал нам обрести интеллектуально современного Бога, поговорим о том, как с его помощью у нас появился нравственно современный Бог.
Интерпретационный дрейф
Жизненно важной для способности бога развиваться является семантическая гибкость писаний. В определенных рамках люди могут посмотреть на свои священные тексты и увидеть в них то, что им хочется видеть — то, что отвечает их психологическим, социальным и политическим потребностям. У этого интерпретационного дрейфа есть несколько источников, все вместе они имеют огромное значение.
Один источник — неоднозначность в чистом виде. Во всех языках слова могут иметь более одного значения, поэтому при чтении приходится делать выбор. Когда контекст исходного произведения кардинально отличается от контекста, в котором существует читатель — из-за дальности, давности или по обеим причинам, — сделанный выбор может привести к тому, что смысл текста не будет соответствовать заложенному автором. В одном из эпизодов «Сумеречной зоны» земляне слишком поздно обнаруживают, что священное писание, привезенное инопланетянами и озаглавленное «То Serve Man» («Как служить человеку», или же «Как сервировать человека»), на самом деле не филантропический манифест, а поваренная книга.
По крайней мере, эти земляне наконец преуспели, угадывая заложенный в названии смысл, и обрели оправданную уверенность в том, что правильно истолковали его, незадолго до того, как их съели. Но гораздо чаще уверенность навсегда остается ускользающей. Наглядный пример — Исх 22:28, отправная точка этики Филона. В древнееврейском слово «элохим» — это и «бог», и «боги», в единственном и множественном числе. Если в предложении «элохим» выступает в качестве подлежащего, прояснить эту двусмысленность помогает форма глагола (точно так же, как в английском языке форма глагола creates подразумевает подлежащее в единственном числе, а форма create — во множественном). Но в Исх 22:28 «элохим» — не подлежащее, а дополнение («не поноси элохим»). Следовательно, здесь переводчику предоставлена свобода действий[583].
Воспользовался ли этот переводчик, переводивший данный стих на греческий для Септуагинты, предоставленной свободой действий, чтобы продемонстрировать личное пристрастное отношение к межрелигиозной терпимости? Возможно. Но даже без этой форы, даже если бы переводчик выбрал «бога», а не «богов», Филон, вероятно, нашел бы способ подчеркнуть терпимость и миролюбие Бога. Во-первых, переводческая изобретательность была ему отнюдь не чужда. (Так, он утверждал, что название «Иерусалим» означает «видение мира», тогда как на самом деле город был скорее всего назван в честь древнего бога Шалима)[584]. Во-вторых, двусмысленность — далеко не единственный инструмент, доступный креативному экзегету.
Еще один — избирательное запоминание. Забывать некоторые фрагменты наследия, доставшегося нам в виде священных писаний, порой бывает очень удобно. Во время крестовых походов христиане, расположенные к истреблению неверных, были прекрасно осведомлены о том, что в некоторых текстах Библии Богом разрешены массовые убийства на основании религиозной принадлежности. Во времена холодной войны, когда США входили в международный многоконфессиональный союз наряду с мусульманскими и буддийскими странами, эту тему замалчивали; целые поколения американских христиан выросли на обманчиво жизнерадостных подборках библейских преданий.
