Алексей Фомин - Доказательства существования ада. Свидетельства переживших смерть
Л. Н. Толстой, ужасаясь, писал: «сорок лет работы, муки и успехов для того, чтоб понять, что ничто не существует, и от меня останутся только гниль да черви…»
Толстой впоследствии изменил своё отношение к смерти, и эта запись его нам тем более интересна, хотя бы для сравнения, которое мы сделаем ниже.
Устрашённый смертью Блок писал, желая, должно быть, скорей увидеть финал:
«Когда ж конец? Назойливые звукиНе станет сил без отдыха внимать.Как страшно всё! Как дико!— Дай мне руку,Товарищ, друг! Забудемся опять…»
Итак, мы видим, что страх в непомерной степени присутствует при столкновении со смертью, даже при мысли о ней.
Причём мы видим, что этот страх обескураживает людей, делает их покорными, робкими, беспомощными. Он обезоруживает и делает их ещё более податливыми смерти.
Как сказано у Шекспира:
«…Страх смерть влечёт,Но смерти мы покорные рабы,От страха ей отдавшисьбез борьбы…»
Это есть точные и верные слова. Страх лишает возможности бороться. Он ускоряет гибель. Быстрей, стремительней ведёт к концу.
Заставая же нас врасплох или в болезненном состоянии, страх тем более беспощаден. Именно он более, чем что другое, «влечёт нас к смерти».
Это отлично знают люди, которые были на войне. Я помню в ту войну солдаты, усмехаясь, говорили: «Пуля найдёт труса». И это, в самом деле, так. Ибо устрашённый человек поступает неразумно, бестолково. Он тычется, как слепой, без учёта обстановки. Страх парализует его, лишает гибкости, сопротивления. Такой человек делается физически слабым, беспомощным, суетливым. И тогда пуля скорей находит его.
И это в одинаковой мере относится и к условиям обычной мирной жизни. Устрашённые, трусливые люди погибают скорей. Страх лишает их возможности руководить собой.
Значит, и в этих случаях, так сказать — «в норме», разум должен прийти на помощь. Он должен уничтожить страх.
Да, но как это делается? Легко сказать: не надо бояться смерти. Извольте уговорить человека, что смерть не так страшна. Не поверит. Поднимет на смех. И будет, пожалуй, ещё больше страшиться своего конца.
Какой же путь находит разум для того, чтобы уничтожить страх, для того, чтобы не страшиться смерти? А он находит его. Мы убеждаемся в этом на многочисленных примерах абсолютного бесстрашия, удивительного мужества и на тех примерах, которые говорят нам о презрительном отношении к смерти, пренебрежении к ней.
Здесь нет нужды вспоминать прошлое. Мы видим это на многих примерах наших дней.
Можно вспомнить хотя бы комсомольца Александра Матросова, который своим телом прикрыл вражеский пулемёт. Он сделал это сознательно. Он пренебрёг собой. Страх перед смертью исчез, когда возникло желание помочь товарищам, спасти их, добиться победы.
Один офицер Красной Армии рассказал мне не менее поразительный случай.
В землянке, в блиндаже, находилось двенадцать офицеров и два телефониста. Один из офицеров случайно выронил на пол ручную гранату. Граната зашипела. Страшная его небрежность могла погубить его товарищей. Дверь землянки была закрыта. И не имелось возможности тотчас выбросить эту гранату.
Как поступил этот советский офицер? Только несколько секунд оставалось ему для размышления. Он упал на эту гранату. Прикрыл её своим животом. И она, взорвавшись, буквально уничтожила этого офицера. Причём ни один человек в землянке больше не пострадал. Весь удар и всё осколки офицер принял на себя.
Он спас товарищей. Страх перед смертью был ничтожен в сравнении с тем чувством, которое было в сердце этого замечательного человека.
Нет сомнения, таких фактов можно найти немало из истории прошлого и из истории наших дней.
Эти факты говорят о том, что разум, идеи и высокие чувства нередко побеждают страх.
Но ведь мы, говоря о страхе смерти, имели главным образом в виду не исключительные случаи, не те случаи, когда смерть была необходимой для достижения высокой цели. Мы имели в виду не героическую смерть, а смерть обычную, так сказать, повседневную.
Среди случаев этой обычной смерти мы хотели узнать, как поступал разум этих людей для того, чтобы уничтожить страх.
Такие примеры бесстрашного и мужественного отношения к смерти мы находим в большом количестве.
Ломоносов писал перед смертью: «Я не тужу о смерти: прожил, потерпел и знаю, что обо мне дети отечества пожалеют…»
Своему другу по Академии (Штелину) он сказал: «Я вижу, что должен умереть, и спокойно и равнодушно смотрю на смерть. Жалею только, что не мог я совершить всё то, что предпринял для пользы отечества, для приращения наук и для славы Академии».
Мужественно и просто умирал Суворов. Уже на смертном ложе он, улыбнувшись, спросил Державина, какую эпитафию тот напишет на его могиле.
Наполеоновский министр, знаменитый Талейран, один из умнейших (как мне кажется) людей, писал: «Я понемногу слабею и знаю, как всё это может кончиться. Я этим не огорчаюсь и не боюсь этого. Моё дело кончено. Я насадил деревья, я выстроил дом, я наделал много и других глупостей. Не время ли кончить?»
Л. Н. Толстой (по словам Гусева) сказал: «Почти чувствую возможность радостно умереть».
Репин за несколько месяцев до смерти писал (К. И. Чуковскому): «Пожалуйста, не думайте, что я в дурном настроении по случаю наступающей смерти. Напротив я весел… Прежде всего, я не бросил искусства. Все мои последние мысли о нём… Больше полугода я работаю над картиной «Гопак». Такая досада: не удастся кончить…»
Далее Репин пишет: «В моём саду никаких реформ. Скоро буду копать могилу. Жаль, собственноручно не могу, не хватит моих ничтожных сил, да и не знаю, разрешат ли…»
Таких примеров спокойного и даже деловитого отношения к смерти можно привести немало.
Однако как же поступали эти люди, чтобы уничтожить страх? Что для этого они делали? Как они добились бесстрашия?
Одна история, с которой я когда-то столкнулся, подсказала мне решение этого вопроса.
Много лет назад, возвращаясь с охоты, я зашёл в крестьянскую избу. Я зашёл, чтобы выпить кружку молока.
В сенях я увидел крест. Обычный берёзовый крест, который устанавливается на могилах. Видимо, кто-то умер в этой избе. И вот приготовлен крест для покойника.
Я, было, хотел уйти, считая, что я зашёл сюда не ко времени. Но вдруг открылась дверь избы, и какой-то человек, весьма немолодой, босой и в розовых портах, предложил мне войти в дом.
Выпив кружку молока, я спросил хозяина, кто именно здесь умер и где покойник.
Хозяин, усмехнувшись в бороду, сказал: — Никто не умирал. И нет покойника. Что касается креста, то это я для себя приготовил.
Вид у хозяина был далеко не предсмертный. Глаза его светились весело. Походка была твёрдая. И даже на пухлых щеках его играл румянец.
Посмеявшись, я спросил, зачем понадобилось ему такая торопливость.
Снова усмехнувшись, хозяин ответил: — Так. Был исключительный момент. Но потом миновал.
Когда, попрощавшись, я снова вышел в сени, хозяин, похлопав ладонью по кресту, сказал:
— А знаешь, милый человек, когда сей крест мною приготовлен? Семнадцать лет назад.
— Тогда хворал, что ли? — Зачем хворал. Маленько испужался смерти. И сделал себе крест в напоминание. И можете себе представить — привык к нему.
— И страха теперь нет? — И страха нет. И смерти нет. В другой раз интересуюсь умереть — нет, не идёт, проклятая. В свою очередь, должно быть, испужалась моего характера…
И вот, вспоминая эту историйку, я с точностью понял, в чём заключается борьба этого человека со своим страхом. Она заключалась в привычке. В привычке относиться к смерти, как к чему-то обычному, естественному, обязательному. Мысль о смерти перестала быть случайной, неожиданной. Привычка к этой мысли уничтожила страх.
Мы говорили о том, как Гоголя ужаснула смерть. Окружающие увидели эту реакцию. По словам В. С. Аксаковой, окружающие, желая переменить строй мыслей Гоголя, заговорили «о возможности с малых лет воспитать так ребёнка, чтобы смерть не была для него нечаянность».
Вот это отсутствие «нечаянности» — вот это и есть основной мотив борьбы со страхом.
Нет сомнения, люди, столь спокойно относящиеся к смерти, заблаговременно о ней думали. Мысль о ней не явилась для них неожиданной.
Они видели в смерти естественное событие, закономерность всё время обновляющейся жизни. Они привыкли думать о ней, как об обычном конце. И поэтому умирали так, как должен умирать человек, — без растерянности, без паники, с деловым спокойствием. И это придавало их жизни какую-то величавость, даже торжественность.
Такое разумное отношение к смерти, быть может, даже удлиняло жизнь этих людей, ибо в их жизни отсутствовал основной противник — животный, не всегда осознанный страх.
