Гностические евангелия - Элейн Пейджелс
… видящий Его, как Он есть, во всех образах, или, если есть некто, кто расскажет о Нем, что Он является чем-то как знание, он нечестив перед Ним ибо он не познал Бога.[627]
Силы наставляют его: «не ищи ничего более, но иди… не должно тебе более рассеиваться, доискиваясь много раз».[628] Аллоген говорит, что записал это «ради тех, кто станет достойным».[629] Детальное описание опыта посвящаемого, включающее разделы молитв, песнопений, наставлений, прерывающееся погружением в медитацию, предполагает, что текст фиксирует настоящий обряд посвящения для достижения самопознания, то есть познания божественной силы внутри.
Но значительная часть гностического учения о духовной дисциплине осталась незаписанной. Ведь каждый может прочесть записанное — даже недостаточно «зрелые». Гностические наставники обычно сохраняли свои тайные наставления, передавая их лишь устно, чтобы убедиться, что каждый кандидат способен принять их. Такое наставление требовало от каждого наставника очень разборчивого, индивидуального отношения к каждому кандидату. И от кандидата, в свою очередь, оно требовало посвятить силы и время — зачастую годы — этому процессу. Тертуллиан саркастически сравнивает валентинианское посвящение с Элевсинскими мистериями, которые сначала преграждали всякий доступ в свою группу мучительными условиями; требовали долгой подготовки прежде, чем внести в список своих членов, наставления в течение пяти лет, так что они могли воспитать их мнения, отказывая в полном знании, и, очевидно, повысить ценность своих мистерий пропорционально длительности ожидания. Затем следовала обязанность молчания…[630]
Очевидно, эта программа дисциплины, подобно высшим уровням буддийского учения, была обращена лишь к немногим. Хотя основные темы гностического учения, такие, как открытие божества внутри, были обращены к столь многим, что представляли собой угрозу для ортодоксальной доктрины, религиозные представления и методы гностиков не были пригодны для создания массовой религии. В этом отношении они не могли сравниться с весьма эффективной системой организации вселенской церкви, которая выражала унифицированные религиозные представления, основанные на каноне Нового Завета, предлагала символ веры, требовавшей от верующего исповедовать только самые простые и общие положения, совершала такие простые и глубокие обряды, как крещение и евхаристия. Эту же структуру доктрины, обряда и организации сегодня поддерживают почти все христианские церкви, будь то римо-католическая, православная или протестантские. Едва ли можно вообразить, как без этих элементов христианская вера смогла бы выжить на протяжении двадцати столетий и обрести много миллионов последователей по всему миру. Идеи сами по себе не делают религию могущественной, хотя без них она не может достигнуть успеха; столь же важны общественные и политические структуры, объединяющие людей.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Историю пишут победители — по-своему. Неудивительно, что во всех традиционных рассказах о возникновении христианства господствует точка зрения победившего большинства. Церковные христиане первыми определились с понятиями (назвав себя «ортодоксами», а своих противников «еретиками»); затем они продолжали демонстрировать — по крайней мере, к своему собственному удовлетворению, — что их триумф был исторически неизбежен или, в религиозных понятиях, «вдохновлен Святым Духом».
Но открытие в Наг-Хаммади вновь поставило фундаментальные вопросы. Оно предполагает, что христианство могло развиваться в очень разных направлениях — или что христианство, каким мы его знаем, могло не сохраниться вовсе. Оставшись многообразным, оно могло исчезнуть из истории вместе с десятками соперничавших религиозных культов античности. Я считаю, что выживанием христианской традиции мы обязаны организационной и богословской структуре, разработанной зарождающейся церковью. Некто, столь же сильно привязанный к христианству, как я, мог бы счесть это главным достижением. Не следует удивляться, что религиозные идеи, сохраненные в символе веры (от «верую во единого Бога», который «Отец-Вседержитель», и воплощения, смерти и телесного воскресения Христа «в третий день» до веры в «святую, соборную и апостольскую церковь») связаны с социальными и политическими вопросами в формировании ортодоксии.
Более того, поскольку сами историки интеллектуалы, неудивительно, что большинство интерпретировало противостояние между христианами-гностиками и ортодоксами в понятиях «истории идей», как будто сами идеи, признанные основной движущей силой человеческой деятельности, сражались (вероятно, в каком-то бесплотном состоянии) за превосходство. Так Тертуллиан, высокообразованный человек, любящий абстрактную мысль, жаловался, что «еретики и философы» занимаются отними и теми же вопросами. Он говорит, что «вопросы, создающие еретиков», таковы: откуда человек и каким образом? откуда зло и почему? Тертуллиан, по крайней мере, до своего разрыва с церковью, утверждал, что кафолическая церковь победила потому, что предложила «правильные» ответы на эти вопросы.[631]
Но большинство христиан, гностиков и ортодоксов, подобно религиозным людям любой традиции, интересовалось идеями прежде всего как выражениями или символами религиозного опыта. Подобный опыт остается источником и испытательным полигоном для любых религиозных идей (как, например, мужчина и женщина очень по-разному склонны воспринимать идею, что Бог мужествен). Таким образом, гностики и ортодоксы высказали очень разные стороны человеческого опыта; подозреваю, что и обращались они к очень разным личностям.
Когда гностики задавали вопрос о происхождении зла, они, в отличие от нас, не рассматривали это понятие как исключительно нравственное зло. Греческое слово какиа (подобно английскому слову «ill-ness») изначально означало «то, что плохо» — то, чего стремятся избежать: физическая боль, болезнь, страдание, несчастье, любой вред. Спрашивая об источнике какиа, последователи Валентина имели в виду эмоциональное зло — страх, смущение, горе. Согласно Евангелию Истины, процесс самопознания начинается, когда человек испытывает «испуг и страх»[632] человеческого существования, как будто он потерялся в тумане или видит во сне ужасающие кошмары. Как мы уже видели, миф Валентина о происхождении человечества описывает предчувствие смерти и уничтожения как основанное на опыте начало гностического поиска. «По словам их, вещественная сущность произошла из трех страстей: страха, печали и смущения (апориа, буквально «беспутие», незнание, куда идти)».[633]
Поскольку подобный опыт, особенно страх смерти и исчезновения, пребывает, в первую очередь, в теле, гностик с подозрением относится к телу, считая предателем, неизбежно увлекающим его в страдание. Не доверят гностик и слепым силам, господствующим во вселенной; помимо прочего, это силы, составляющие тело. Что может принести освобождение? Гностики пришли к убеждению, что единственным путем освобождения от страданий является осознание истины о месте и судьбе человечества во вселенной. Убежденные, что единственные ответы могут быть найдены внутри, гностики отправлялись в личное внутреннее странствие.
Тот, кто опытным путем познает, что его собственная природа — человеческая природа — как таковая является «источником всех вещей», первичной реальностью, достигнет просветления. Осознавая сущностное Я, божество внутри, гностик радостно смеялся, освобожденный от
