Роберт Райт - Эволюция бога: Бог глазами Библии, Корана и науки
«ПРОБЛЕМА ЗЛА» НЕ ВСТАЕТ В ОСТРОЙ ФОРМЕ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА НЕ УВЕРУЕШЬ В ЕДИНОГО ВСЕСИЛЬНОГО И ДОБРОГО БОГА
И кроме того, подобное описание теологической революции Израиля — как «осмысление» страданий, как «обдумывание» проблемы зла — придает этому действию более абстрактный и философский и менее насущный характер, нежели тот, каким оно обладало в те времена. Почти наверняка «теологический дискурс», породивший монотеизм, возник в виде всплеска политических обвинений: разные фракции, каждая со своей теологией, обвиняли друг друга во всех неудачах.
Библия излагает один связанный с пленением эпизод поиска виновных. После вавилонского завоевания группа израильтян, в том числе и пророк Иеремия, отправляются не в Вавилон, а в Египет. В споре о причинах бед мнения расходятся. Иеремия утверждает, что Яхве покарал израильтян потому, что слишком многие среди них поклонялись другим богам. И если они будут продолжать в том же духе, если и впредь станут «кадить богине неба», тогда Яхве перебьет их всех — либо мечом, либо голодом[523]. Приверженцы богини неба придерживались иных взглядов. Они, по-видимому, считали корнем бед Израиля иеремий, сторонников «только Яхве». И они в один голос заявляли: «Тогда мы были сыты и счастливы, и беды не видели, а с того времени, как перестали мы кадить богине неба и возливать ей возлияния, терпим во всем недостаток и гибнем от меча и голода»[524].
И этих людей можно было понять! Если Иеремия прав и если поклонение одному Яхве — путь к величию страны, как вышло, что страна начала разваливаться вскоре после монолатрических реформ Иосии? Обратим внимание: смерть самого Иосии, верховного приверженца «только Яхве», стала вступлением к этому крушению государства. Поневоле задумаешься о предпосылках «только Яхве» в целом — о том, что Яхве как божество мог заботиться и заботился о своих подопечных лишь до тех пор, пока безраздельно пользовался их преданностью.
Как Яхве удалось выдержать этот мощный риторический натиск? С небольшой помощью своих друзей. За два десятилетия, разделявшие смерть Иосии и сожжение храма, движение «только Яхве», по всей видимости, сохранило активность, хотя и утратило политическую силу, которым обладало во времена правления Иосии[525]. Так что Иеремия был не одинок: в Вавилоне находились и другие израильские мыслители, в основе репутации которых лежала идея сильного, опекающего Яхве. Выдающиеся умы страны искали теологию, способную примирить израильскую катастрофу с величием израильского бога.
ВЫДАЮЩИЕСЯ УМЫ СТРАНЫ ИСКАЛИ ТЕОЛОГИЮ, СПОСОБНУЮ ПРИМИРИТЬ ИЗРАИЛЬСКУЮ КАТАСТРОФУ С ВЕЛИЧИЕМ ИЗРАИЛЬСКОГО БОГА
Отчасти решение было простым. Иосия действительно проделал большую работу по реформированию официальной религии Израиля, но как теперь, так и в Древнем мире, между официальной религией и реальными верованиями простого народа была существенная разница. Хотя в Библии говорится, что Иосия истребил «богов домашнего очага»[526], изобилие статуэток богинь, найденных археологами в израильских домах, свидетельствует о том, что в этом деле он не слишком преуспел. Поэтому Иеремия и другие монолатристы могли утверждать, что упрямое бытовое неверие и было грехом, за который Яхве покарал Израиль.
Известно также, что преемники Иосии, несколько царей, правивших в период между его смертью и изгнанием, по-видимому, не разделяли его преданности Яхве. Если неверие назревало и на высшем, и на низшем уровнях, неудивительно, что Яхве не спешил встать на защиту Израиля!
Разумеется, ни одно из этих проявлений отступничества в период после правления Иосии не объясняет преждевременную смерть самого Иосии. Но в этом случае полезной оказывается идея отсроченного правосудия. Иосии предшествовали цари-политеисты, среди которых примечателен нечестивый и могущественный Манассия. Полвека теологического промискуитета Манассии завершились лишь за два года до начала правления Иосии и оставили слишком глубокий отпечаток зла, стереть который было не под силу даже Иосии. 4 Цар объясняет нам, что Иосия «обратился к Господу всем сердцем своим, и всею душею своею, и всеми силами своими», но «Господь не отложил великой ярости гнева Своего, какою воспылал гнев Его на Иуду за все оскорбления, какими прогневал его Манассия»[527].
Пока что все логично. Эти грехи, эпическое неверие до Иосии плюс продолжающееся неверие после Иосии теоретически могли объяснить, почему Яхве допустил покорение своего народа. И действительно, таким было официальное объяснение во Второзаконнической истории, которая заканчивается рассказом о вавилонском пленении (изгнании) в 4 Цар.
Два порядка возрастания масштаба
В приписывании геополитических бедствий гневу национального божества не было ничего нового ни для Израиля, ни, если уж на то пошло, для всего Ближнего Востока[528]. Именно так моавитяне в IX веке до н. э. объясняли причины, по которым их местный бог Хамос (Кемош) оставался в стороне, пока израильтяне порабощали их. Как оправдывался моавитский царь Меса (Меша) в надписи на Моавитском камне, Израиль «угнетал Моав много дней, ибо Хамос гневался на свою землю»[529]. Однако моавитяне не дошли до заключения, что Хамос — единственное существующее божество. Израильтяне также не дошли до такой крайности в предшествующих попытках объяснить неудачи божественным гневом. Что заставило их иначе воспринять вавилонское бедствие? Его масштабы, по крайней мере, в двух смыслах этого слова.
Во-первых, вавилонское завоевание было отнюдь не мелкой и проходящей сварой с каким-нибудь крошечным государством. Все происходило не так, как в те времена, когда, согласно Библии, Яхве разгневался на израильтян и «предал их в руки Хусарсафема, царя Месопотамского, и служили сыны Израилевы Хусарсафему восемь лет». И не так, как в те времена, когда Яхве «укрепил Еглона, царя Моавитского, против Израильтян», обрекая Израиль на восемнадцатилетнее служение[530]. На этот раз речь шла не о вассальной зависимости, а о пленении, и не от рук какого-нибудь ханаанского племени, а по вине величайшей из империй, существовавших в мире, известном Израилю.
Эти масштабы не привели плененных мыслителей Израиля к неизбежной идее единственного всемогущего божества, но легко представить себе, как некоторых из них подталкивают в этом направлении. Ведь любой бог, который пользуется целой империей как орудием наказания, должен быть весьма могущественным. Эта парадоксальная логика — чем страшнее угроза твоему народу, тем могущественнее должен быть твой бог, — вновь всплыла в VIII веке, когда великая Ассирийская империя изводила весь Израиль и опустошала его часть. Когда Исайя мимоходом ссылается на слова Яхве «о, Ассур, жезл гнева Моего», он изображает вовсе не заурядное божество[531]. Этот бог предположительно держал в кулаке самого Ассура, грозного бога ассирийской империи.
Книга Исайи была написана в сравнительно комфортных условиях юга, в Иуде — царстве, которому ассирийцы досаждали, но не разоряли его, подобно северному Ефрему. И напротив, основополагающая теологическая реакция на подчинение вавилонянам исходила от людей, выдержавших основную тяжесть удара при завоевании, а затем в роли пленников в чужой земле, обдумывавших последствия этого завоевания. Вот еще в каком отношении израильский монотеизм стал следствием «масштабности» вавилонского завоевания: монотеистическую теологию сформировали люди, которые прочувствовали на себе всю серьезность последовавшей травмы. Они не просто увидели, как завоевали их землю: у них на глазах их земля исчезла, вдобавок после того, как они стали свидетелями разрушения самого материального из символов их государственности — храма официального бога их народа. После этого им пришлось жить среди людей, говорящих на ином языке, и поклоняться другим богам. Это был кризис не просто национальной безопасности, но и национального самосознания.
Эти два показателя масштабности — значительность геополитического поражения Израиля и глубина психологической травмы — предоставили на выбор два базовых варианта теологии и сделали один из них неприемлемым. Во-первых, израильтяне могли просто прийти к выводу, что их бог проиграл бой; Яхве приложил все старания, но был вынужден подчиниться могущественному Мардуку, государственному богу вавилонян. Однако идея поражения национального бога никогда не прельщала ни израильтян, ни моавитян, ни народы в целом, а в данном случае была почти невыносима. Ибо если Яхве проиграл эту битву, то самым унизительным образом. Его храм, его дом, был разрушен, его народ похищен. Представлять своего бога после столь унизительного проигрыша — почти что считать этого бога мертвым. А в те времена и в той части мира отношение к национальному божеству как к мертвецу означало, что мертва и его нация. Божественная, национальная и этническая принадлежность были, в сущности, неразделимы.
