Господь мой и Бог мой. Евангельские чтения. В помощь открывшим Евангелие - Дарья Валерьевна Сивашенкова
…да вот не сложилось. Иосиф умен, но он – умный политик и к 30-му году от Его Рождества уже, конечно, политик до мозга костей. Так что, когда Иисус становится в глазах политика опасен, решение принимается быстро. К черту человеческие чувства: опасности подвергается врученный Божьим промыслом Каиафе израильский народ! Этот Мессия сейчас или Сам согласится на упорно предлагаемую корону, или будет не в состоянии управлять окружившей Его толпой; вспыхнет восстание, воодушевленное видом этого вольного или невольного главаря из рода Давидова, и прокуратор с облегчением утопит страну в крови. Пострадают дети Божьи, пострадает страна. Нельзя этого допустить, никак нельзя!
«Пусть лучше один человек умрет за всех, чем из-за Него погибнут тысячи».
Среди своих Каиафа не скрывает, что притязания Христа на пророческий или еще повыше статус его не смущают. Точнее, просто не упоминает о том, что ему это хоть чем-то интересно. Каиафа даже не делает вид, что ситуация волнует его как первосвященника: неважно, творит Он там чудеса или не творит. Ни слова не звучит на том закрытом заседании и о богохульстве. Чистая политика. Ничего, как говорится, личного. Лучше бы там было личное – было бы человечнее.
Здесь, в этом болевом узле Евангельской истории, – урок всем нашим политикам и патриотам «от христианства». Грандиозная ошибка Каиафы в том, что за деревьями он не увидел леса, не смог поглядеть на Христа глазами первосвященника Божьего, не смог увидеть в Нем Того, Кто и дал ему, Иосифу, повеление хранить Его народ – хранить до Его прихода, в самый важный, судьбоносный миг истории Израиля.
Иосиф слишком политик, слишком реалист для своего священнического дара. Он проглядел Христа, не умея видеть целостно, не умея видеть в людях нечто иное и большее, чем материал для политической игры – опасный или полезный материал. Иисус оказался опасным. Каиафа послал Его на крест.
Мне кажется, это трагедия не только евангельская. Это подлинная трагедия человека, слишком хорошо вжившегося в свою социальную роль, но утерявшего дар духовный. Или не позволившего себе этим даром пользоваться.
Иисус на кресте простил Своим мучителям. Может быть, прощение касалось и того, кто так и не смог поднять глаза от политической карты страны. Кто свои незаурядные таланты и дарования не преобразил в духовные, а разменял целиком и полностью в мирских интересах.
Планерка у Каиафы
А «планерка» у Каиафы (Ин. 11:47–50) – ярчайшее подтверждение мысли, что чудеса никого ни в чем не убеждают. Более того, там, где стоит выбор между свершившимся чудом и грубой, нечудесной, но неприятной возможностью, внимание больше привлечет вторая.
«Что нам делать, этот Человек многие чудеса творит и за Ним люди идут?!» – «Да хрен с ними, с чудесами, нам сейчас римляне бошки пооткручивают, вот о чем думать надо!»
Чудеса Христовы важны для тех, кому важен Сам Христос. Тогда ими можно любоваться, как прекрасным проявлением Его характера, Его любви, как неотъемлемой частью Его Самого.
Чудеса важны тем, по отношению к кому они совершены. И то не всегда, тут пятьдесят на пятьдесят: слепорожденный, которому Христос вернул зрение, стойко исповедует Его, а исцеленный расслабленный совершенно спокойно «сдает» Его властям. Больше, конечно, по незнанию контекста – а откуда его знать человеку, 30 лет пролежавшему у купели, когда его парализовало, Каиафа еще под стол пешком ходил, – но сдал же. И Малх, которому отрубленное ухо на место приставили, тоже не защищать Его в Гефсимании начал, а выполнил приказ и отвел своего Целителя к начальникам.
А для людей, наблюдающих со стороны и равнодушных ко Христу, чудо точно не будет решающим фактором. Поэтому пусты все слова «сотвори чудо, и уверуем в Тебя». Так это не работает. На каждое чудо найдутся свои римляне, которые быстро вернут в реальность и отобьют охоту восхищаться и умиляться сверхъестественным.
Вход Господень в Иерусалим
На другой день множество народа, пришедшего на праздник, услышав, что Иисус идет в Иерусалим, взяли пальмовые ветви, вышли навстречу Ему и восклицали: осанна! благословен грядущий во имя Господне, Царь Израилев! (Ин. 12:12–13)
Странный, ох, какой же странный праздник – Вход Господень в Иерусалим. Устланная пальмовыми ветвями и одеждами царская дорога к смерти. Сам праздник, само торжество – как золотые распахнутые ворота в сумрак предсмертной тоски и тишины ближайших пяти дней.
Среди радостного хора, среди взлетающих к небесам «благословен грядый во имя Господне» – тишина, внутренняя напряженная тишина, вслушивающаяся в саму себя. Чем громче ликование, тем тягостнее давит на виски тишина.
И наше причастие в этот день – причастие смерти. Не душевной гибели, не осуждения, нет – причастие Его смерти. Обет быть рядом с Ним в эти страшные, мучительные дни, когда смерть близка и неотвратима, но пока вся – внутри Его сердца и мыслей, потому что разделить не с кем.
Так невыносимо смотреть, как Он, сидящий на ослике, оборачивается на иконе от ликующей толпы к Своим апостолам, к Своим пока-еще-двенадцати. Просто невыносимо больно от этого взгляда на тех, кто так близок и у кого Он – даже Он – ищет поддержки. А они ничего не понимают, когда Ему так нужно, чтобы понимали.
И невыносимо оттого, что эта дюжина так скоро перестанет быть дюжиной: пока еще двенадцать, но только на два дня.
Такой странный праздник, и странно в нем место христианина – одновременно в радостной толпе, с ветвями и осаннами встречающей Мессию, и следом за Ним, чуть более замкнутым, чем всегда. Следом за Ним, молча, потому что провожает Его на смерть.
С пальмовыми ветвями на иконе праздника только встречающие Христа люди – те, которые через несколько дней закричат: «Распни, распни Его!» Апостолы, верные, те, кто Его знает, идут за Ним без всяких веток.
Наше-то где место, Господи?..
Одновременно: скинуть плащ под копыта Его ослика и запахнуться в тот же плащ поплотнее, укутаться с головой, идти за Ним, ничего вокруг себя не видя.
Приложиться губами к Чаше после причастия – поцеловать Его на смерть. Приложиться,
