Александр Мень - История религии. В поисках пути, истины и жизни. Том 3. У врат Молчания. Духовная жизнь Китая и Индии в середине первого тысячелетия до нашей эры.

Но мало того. В этом пункте учение Будды подстерегает еще одна трудность. Для того чтобы понять ее смысл, обратимся к конкретному случаю.

В конце прошлого века в старом буддийском храме близ Осаки в Японии подвизался молодой, красивый жрец. Он пользовался почетом и уважением как человек ученый и благочестивый. Но одно роковое свойство мучило его: он помимо своей воли зажигал женские сердца. Это превращало жизнь в пытку; он постоянно должен был терпеть страстные взгляды, нескромные речи, получать письма с заманчивыми предложениями. Знатные японки сулили ему богатство и все земные радости. Наконец один случай потряс его настолько, что в нем что-то надорвалось и он, написав объяснительное письмо своему наставнику, ночью бросился под колеса экспресса.

Известный знаток Востока Лафкадио Хёрн, живший в то время в Японии, был взволнован и заинтересован этой трагедией и обратился к своему другу, ученому буддисту, чтобы узнать его взгляд на случившееся. Самому Хёрну поступок монаха казался геройством, но японец сурово осудил его.

— Он в смерти искал спасение от греха, — оправдывал самоубийцу Хёрн.

— Если так, то ему суждено возрождаться еще много раз, ему предстоят все те же искушения, те же терзания и муки, доколе он не научится побеждать свои желания. Самоубийство же не ограждает от вечной необходимости одолевать самого себя… [11]

Заметим, это говорит не малосведущий крестьянин, а «ученый буддист», и он говорит о перевоплощении как о сохранении некоего «я», которое должно много раз «страдать», «учиться», «побеждать». И в то же время никакого «я» не существует; о том, что таков буддийский догмат, свидетельствует не раз в своих сочинениях тот же Хёрн. Не чувствуется ли здесь безысходный тупик мысли?

Самоубийство, которое так строго осуждено буддистом, стоит перед учением Будды как огромный камень преткновения. Если нет «я», то именно самоубийство должно было бы стать основой проповеди Будды. Ведь если после смерти сознание мое исчезнет, если меня как такового нет, то значит, в смерти я нашел избавление от этого проклятого мира. Зачем тогда бояться массового уничтожения, против которого теперь с благородной непоследовательностью выступают буддийские монахи? Ведь если глобальный взрыв сметет с лица земли все жалкое человечество, то вместе с ним исчезнет и страдание. Чем совершенствовать трудную практику духовного самоумерщвления, не лучше ли сразу отдаться в руки смерти? И тогда конец всем вопросам. Как верно заметил по этому поводу Вл. Соловьев, «если единство самосознания ограничивается каждый раз пределами одного воплощения, то ими же ограничивается и действительное страдание для каждого существа» [12].

Пусть мятутся и пульсируют дхармы, нас нет — нет и нашего мучения, а следовательно, цель, поставленная Буддой, достигнута.

Скажут: если все человечество исчезнет с лица земли, оно останется блуждать по томительным кругам между адом и небесными сферами. Но ведь мы об этом ничего не будем знать, ибо кружиться в этих проблематических областях будут существа, к нам никакого отношения не имеющие. Пусть несут они последствия наших ошибок, а мы, живущие, освобождены смертью.

Чего стоит аргумент Шопенгауэра, который писал: «Самоубийца отрекается только от индивидуума, а не от вида»? Ведь если все индивиды вида будут истреблены, то сам вид превратится в нуль. А если и не превратится, то какое нам до него дело? Когда царевич Сиддхарта покинул дом, он не о виде беспокоился и не о волнении дхарм думал, а прежде всего был поражен картиной человеческих страданий и понял, что ему их не избежать. Он объявил жизнь недолжным злом, несчастьем и в то же время не признавал, что после смерти «я» сохраняется. Следовательно, он должен был бы учить о величии самоубийства, указывать на него как на действенное и радикальное средство обрести покой.

Но что же мы видим? Будда не только его не проповедует, но и осуждает людей, наложивших на себя руки. Он продолжает настаивать на теории сансары, говорит о ней в таких выражениях, как будто бы «я» после смерти остается.

Какой же видит буддизм выход из этого клубка противоречий? Он пытается искать его в двух направлениях. Обращаясь к широким массам, он не настаивает на учении о несуществовании «я», говорит о сансаре в ее общепринятом понимании. Когда же он обращается к философам, то на сцену выступает учение о сантане, о некоем замкнутом индивидуальном единстве, в каждом потоке дхарм образующем живое существо. Это предполагаемое единство обособленного потока и попытались использовать буддисты, чтобы увязать теорию «я» с учением о сансаре. «Я» не сохраняется по смерти, но сохраняется сантана, и именно ее постигают все приключения в дольнем и горнем мирах.

Этот взгляд был разработан гораздо позже. Одним из его создателей может считаться буддийский философ Васубандху, живший почти через тысячу лет после Будды [13].

Сам же Гаутама так и не пришел к определенному решению, как устранить это противоречие. В данном случае, как и во многих других, он, очевидно, остановился на полдороге, ограничиваясь намеками, умолчаниями, туманными фразами. Он старался, чтобы его последователи не фиксировали свое внимание на этих слишком отвлеченных, по его мнению, вопросах, а шли за ним как за Просветленным, нашедшим путь к освобождению от страданий.

ПРИМЕЧАНИЯ

Глава двенадцатая

КОЛЕСО БЫТИЯ

1. С. Радхакришнан. Индийская философия, т. I, с. 314.

2. См. работу Б. Смирнова «Санхья и йога» (в приложении к VII тому перевода Махабхараты), а также: Р. Грабе. Введение в перевод трактата «Лунный свет Санхья-истины», с. 66.

3. Mahavagga, I, 1; Махапариниббана, I, 23; Асвагоша, гл. 14; О. Розенберг. Ук. соч., с. 223; С. Чаттерджи и Д. Датта. Ук. соч., с. 110.

4. Дхаммапада, 126.

5. В особой беседе, сохраненной в Дигха-Никайе, Будда подчеркивал творческую роль Виджняны, или первоначального жизненного порыва эмбриона. При этом он, вероятно, считал, что Виджняна нового существа не тождественна с «порывом» — прежнего (см.: Г. Ольденберг. Будда, с. 320 сл.). Учение о Виджняне дает повод сближать этот пункт буддизма с философией «?lan vital» Бергсона.

6. Дхаммапада, 334, 338, 347.

7. Б. Келлерман. Малый Тибет, Индия, Сиам. 1930. с. 39 сл.

8. См. описание ада в Буддхачарите: Асвагоша, 149.

9. Здесь произошло нечто аналогичное с тем, что имело место в брахманизме. Ведическая традиция вначале также не знала учения о сансаре, но оно было, вероятно, заимствовано из туземных представлений.

10. О. Розенберг. Ук. соч., с 228.

11. Лафкадио Хёрн. Закон Кармы. В его книге «Душа Японии», с. 193.

12. Вл. Соловьев. Пессимизм. — Собр. соч., т. X, с. 256; т. VIII, с. 10.

13. Васубандху (V в.н. э.) был автором трактата «Абидхарма-Коша», который основывался на Абидхарме-Питаке. Он принадлежал к школе «вайбхашика», делавшей упор на теории дхарм, и стремился вывести буддийскую мысль из внутреннего тупика. См.: О. Розенберг. Ук. соч., гл. III.

Глава тринадцатая

ОБРЕТЕНИЕ ВЕЧНОГО ПОКОЯ

Когда в небе гремят барабаны грома,И потоки дождя заполняют пути, по которымследуют птицы,а бхикшу, укрывшись в пещере, размышляет,Есть ли в мир большее наслаждение?..Когда ночью в безлюдном лесуДождь шумит и дикие звери рычат,А бхикшу, укрывшись в пещере, размышляет,Есть ли в мире большее наслаждение?Когда, обуздавши мысли свои,Среди гор, в расселине горной укрывшись,Он без страха и без препятствия для мысли размышляет,Есть ли в мире большее наслаждение?

Сущность проповеди Гаутамы сосредоточена в третьей благородной истине: «Прекращение страданий возможно». И она логически вытекала из учения Будды о природе и происхождении зла. Если «проявленное бытие» по самой своей сути есть нечто тягостное, мучительное, сотканное из скорбей, если это бессмысленное, отвратительное существование поддерживается неведением и глупой, обольщающей жаждой жизни, то истребление этой жажды и просветление духа принесет человеку освобождение. Он уйдет из этого призрачного мира и сольется с Тишиной и Покоем. На первый взгляд кажется даже, что последователю Будды неважно, что его ждет в таинственной сфере «Бытия непроявленного». Главное будет достигнуто, кончится цепь возрождений, сознание угаснет, и «озаренный мудростью, ничем не потрясенный на свете, тихий, не тоскующий, не опьяненный угаром страсти, ничего не ждущий, пресечет здесь старость и рождение» [l]. При жизни он станет святым архатом, а по смерти перейдет в Нирвану.