Меир Шалев - Впервые в Библии
У этих двоих, у Михали и Давида, была явная склонность к театральности. У Михаль она проявилась здесь впервые. У Давида уже давно — в его речах перед битвой с Голиафом, и когда он притворялся безумцем у Анхуса, царя Гефского, и когда стоял перед Саулом в пустыне, после того как отрезал полу его плаща и тайком забрал его копье и фляжку. Не сговариваясь друг с другом, они сочинили, срежиссировали и разыграли сцену этой ссоры, и каждый из них исполнил свою роль великолепно.
Легко представить себе даже их позы: Михаль стоит, прямая и жесткая, Давид расслаблен, вихляет всем телом. Легко услышать и интонацию их речей. За все время этой ужасной ссоры они ни разу не повысили голоса. Они наверняка говорили негромко и спокойно, что еще более подчеркивало накал их слов, пропитанных ядом и ненавистью. Читатель может проверить сам. Сразу же становится очевидно, что громкое прочтение этого диалога намного уменьшает его силу. Эти слова звучат куда выразительней, когда произносятся змеиным шепотом, а не гремят, как львиный рык.
Мне самому, когда я читаю эти ужасные по смыслу и прекрасные по стилистике строки, совершенно очевидно, что они написаны очень талантливым автором. Возможно, тем же человеком, который придумал диалог между Фамарью и Иудой в 38–й главе книги Бытия. А может быть, тем, кто воссоздал разговор слуг и состарившегося Давида, когда обсуждался вопрос, не пригласить ли молодую женщину, чтобы она согрела его бессильное тело.
Ибо нужен большой талант, чтобы рассказывать не в третьем лице, а характеризуя героев их собственной речью, и не только содержанием этой речи, но и посредством ее интонации. Но что потрясает более всего, так это страшное добавление, как бы мельком брошенное в самом конце: «И у Михаль, дочери Сауловой, не было детей до дня смерти ее».
Михаль не была бесплодной. В другом месте Библия упоминает, что у нее было пятеро детей — те пять сыновей, которых Давид позже отдал на смерть по требованию жителей Гаваона. И хотя некоторые комментаторы считают, что то были дети ее сестры Меровы, и для этого тоже есть основания, но вполне возможно, что это были дети Михали от Фалтия, сына Лаиша, того мужчины, которому Саул отдал ее после побега Давида.
Есть комментаторы, которые говорят, что Михаль, дескать, была наказана небом. Бог запечатал ее чрево за дерзость, которую она проявила в день прибытия ковчега в Иерусалим. Я вижу это иначе. По — моему, добавление, которое завершает ссору Михали с Давидом, свидетельствует о полном разрыве отношений между супругами. Давид больше не приближался к Михали, и Михаль — первая и единственная в Библии женщина, любившая мужчину, — больше не спала с мужем, которого любила. Было ее воздержание навязанным или добровольным — Библия и этот вопрос оставляет без всякого ответа.
«Иувидел с кровли
купающуюся женщину»
Но Михаль, а позднее пятеро ее сыновей, выданных гаваонянам, не были единственными жертвами Давида. По сторонам его пути лежат и многие другие. Одних он лишил жизни, других — радости, третьих — надежды, и все эти истории свидетельствуют о том, что его отношения с другими людьми, что с мужчинами, что с женщинами, всегда оставались в инструментальной плоскости. Иными словами, все они были для него лишь орудиями.
Я не имею в виду таких, как Голиаф, которые вполне заслужили свою смерть, я говорю о жертвах невинных. Например, о Рицпе, дочери Айи, наложнице Саула, и двух ее сыновьях, которые вместе с пятью сыновьями Михали были отданы на казнь гаваонянам. Или об Ахимелехе, священнослужителе из Номвы, которого Давид, бежавший от Саула, обманул, сказав, что послан к нему самим царем (1 Цар. 21, 2). Ахимелех дал ему оружие и пищу, и за это он и все жители его города были казнены воинами Саула. Или о Мемфивосфее, сыне Ионафана, о котором Давид вначале заботился, а потом бросил его, хромого калеку, на произвол судьбы. А также о Иоаве, сыне Саруи, самом преданном из всех, которого он тем не менее завещал Соломону убить, — если, разумеется, он вообще оставил завещание, потому что, на мой взгляд, оно было попросту сфабриковано Соломоном.
Но самой известной жертвой Давида был Урия Хеттеянин. Этот прославленный воин упоминается во 2–й книге Царств (23, 39) в почетнейшем «списке Давидовых героев». К большому сожалению, главная известность пришла к нему не в силу его героизма, а потому что он был мужем красивой женщины. Ее звали Вирсавия[71], и она забеременела от Давида в то время, когда сам Урия воевал под началом Иоава с армией аммонитян.
История эта изложена во 2–й книге Царств (главы 10–12), и я очень советую читателю не ограничиваться моим кратким изложением, а прочитать ее целиком. Рассказ начинается с упоминания о дипломатической делегации, которую Давид послал в соседний Рабат-Амон (Равву), чтобы выразить наследнику аммонитского престола соболезнование по случаю смерти его отца. Аммонитяне почему-то заподозрили членов делегации в шпионских намерениях. Они сбрили у каждого по половине бороды, обрезали наполовину одежду и изгнали обратно в Израиль. На такое оскорбление можно и даже должно ответить, но из всех возможных вариантов ответа — от погружения аммонитского посла в смолу и обкатывания его в перьях и до закрытия пограничных переходов и применения экономических санкций — Давид выбрал именно полномасштабную войну. Кампания, однако, усложнилась и затянулась, и история с Урией и Вирсавией произошла, когда война уже вступила в свой второй год. Иоав в это время осаждал аммонитскую столицу.
Надо заметить, что эта война с аммонитянами имела еще одну особенность. То была первая война Давида, в которой он не принимал личного участия. Еще до нее и в другом месте воины Давида потребовали однажды, чтобы царь не подвергал себя опасности на поле боя, и теперь он вдруг надумал выполнить их требование, да с такой рьяностью, что не отправился даже навестить своих солдат для поддержания их боевого духа. Он остался в своем дворце в Иерусалиме, и это внятно свидетельствует, что из шести его былых достоинств — храбрости, ума, красоты, воинского искусства, умения играть на гуслях и того, что «с ним Господь», теперь остались только четыре: его разумность, как показало само решение начать войну, уже не столь велика и впечатляюща, как раньше, и храбрость его тоже слегка сомнительна. А под конец всей этой печальной истории он утратит и самое главное из этих достоинств: «с ним Господь», — без которого не имеют никакой ценности и все остальные.
То обстоятельство, что Давид остался в Иерусалиме, автор намеренно упоминает дважды. В начале 11-й главы 2–й книги Царств он говорит: «Через год, в то время, когда выходят цари в походы, Давид послал Иоава…», — а затем: «Давид же оставался в Иерусалиме». А следующий стих снова подчеркивает этот факт: «Однажды под вечер, Давид, встав с постели, прогуливался на крыше царского дома». И действительно, это нечто новое в биографии Давида: его военачальник, его воины, слуги и вообще «весь Израиль» воюют с аммонитянами из-за глупого дипломатического инцидента, а он сам почивает в это время в своих покоях и, сладко поспав после обеда, выходит на плоскую крышу дворца насладиться прохладным и чистым иерусалимским воздухом.
Стоя на высокой дворцовой крыше, Давид увидел внизу купающуюся женщину, «а та женщина была очень красива». Красота незнакомки, ее нагота, да и подглядывание исподтишка пробудили в нем желание. Царское положение, власть, избалованность человека, привыкшего, что его все любят, — все это давно освободило Давида от любых сдерживающих начал, даже если он их имел когда-то. «И послал Давид разведать, кто эта женщина?» То бишь велел одному из слуг выяснить, кто она. Слуга выяснил и вернулся с ответом: «Но ведь это Бат-Шева, дочь Элиама, жена Урии Хеттеянина»[72].
В формулировке ответа и в его интонации слышатся удивление и некая попытка предостеречь. Удивление звучит в слове «ведь», которое словно говорит: да как ты осмелился даже думать об этом? А предостережение — в самой информации: это ведь жена одного из твоих героев, который как раз сейчас сражается за тебя на поле боя. Возможно даже, что здесь говорит не один человек, а двое, а то и трое взволнованных прислужников, — они дополняют друг друга, не осмеливаясь открыто сделать замечание царю, но осторожным намеком предостерегая его от сластолюбивых намерений и возможных последствий.
Царь, однако, не испугался и не отступил. Сообщение о том, что муж этой женщины находится на поле битвы, не вызвало у него смущения, а лишь убедило в том, что ему представляется редкий случай. Он тут же снова послал своих слуг, но на этот раз, чтобы «взять ее». «И она пришла к нему, и он спал с нею» (2 Цар. 11, 4). Глагол «взять» показывает, что инициатива принадлежала Давиду: что же касается Вирсавии, нам трудно что-либо сказать. Вполне возможно, что она «пришла к нему» добровольно, но лично мне в этом глаголе «взял» слышится грубое насилие с его стороны и безвыходность — с ее. Глагол «взять» многократно появляется в Библии, когда мужчина берет женщину в жены, но здесь ситуация совершенно другая. Здесь речь идет о мужчине, который берет себе женщину, принадлежащую другому мужчине: «И она пришла к нему, и он спал с нею».
