Миф о Христе. Том II - Артур Древс
Насколько мы познакомились теперь с теми основаниями, которые приводят теологи, они доказывают все, что хотите, но только несуществование исторического Иисуса. Прежде всего они доказывают, что «предвзятые идеи» и желание их распространения как раз на их стороне, а вместе с тем они доказывают и то, как низко оценивают теологи умственный уровень своей публики, если думают, что с помощью цитат из Павловых посланий, вроде вышеприведенных, можно произвести на кого бы то ни было впечатление. Что они, конечно, в этом не промахнутся, — я это слишком хорошо узнал из дискуссий и выступлений в прессе, где против меня все еще приводятся указанные теологические «доводы», и их приходится слышать не только из уст церковных апологетов, из пастырских листовок, но и из «научных» лекций ученых теологов-специалистов. И это не удивительно, так как ни в какой области несамостоятельность и вера в авторитет так не укоренились, а бессмысленное преклонение перед тем, что учат профессора, так не распространено, как в области теологической. А вместе с тем это, ведь, является также и печальным показателем фальсификации нашей культуры и науки теологией, раз аргументы, вроде вышеприведенных, просто повторяются, а те, которые выдвигают их, осмеливаются даже претендовать на свою «научность» и упрекать своих противников в отсутствии «исторического ума» и «дилетантизме». Или, какой крик о «дилетантизме» подняли бы, — быть может, и справедливо, — теологи, если бы кто-нибудь с нашей стороны против историчности Иисуса выдвинул доводы такого же сорта и качества, как проводимые теологами за его историчность!
Фактически рассмотренные до сих пор образцы доводов теологов доказывают только то, что уже было отмечено выше, т. е., что у теологов существование исторического Иисуса и подлинность евангельских сообщений считается установленной и несомненной еще раньше всякого исследования, а вследствие этого все те места, которые у Павла трактуют о человеческой природе Христа, они сразу же, без критики, относят к историческому человеку и все, что говорится об этом человеке, ничтоже сумняшеся, толкуют в духе евангельских повествований. Вейс упрекает меня, что я признаю только то, что подходит к моей философии, а остального вообще не вижу и не желаю видеть. Он говорит, моей «большой эгэегетически-исторической ошибкой» является то, что я из двух различных элементов идей Павловой христологии: из метафизической и исторической, последнюю вычеркиваю (110 сл.). Я должен признать, что его собственная эгзегеза, поскольку она затрагивает указанные вопросы, отнюдь мне не внушает доверия, ибо она берет свой материал не из текста, а втискивает в него свое предвзятое мнение. А если он утверждает, что «беспристрастный наблюдатель» должен «исторический факт вочеловечения и крестной смерти» признать фундаментом, на котором покоится убеждение и вера Павла, то словечко «исторический» является прибавкой, которая доныне не нашла себе своего основания в тексте, совершенно независимо от того, что до сих пор еще, быть может, никто, кроме одного теолога, вочеловечение бога не признал «историческим фактом». При этом, по мнению Вейса, даже сам Павел, будто бы, не был в состоянии «действительное и полное «вочеловечение» небесного Христа представить себе ясно», для чего названный теолог правильно указывает на послание к филиппийцам, 2,7, где апостол говорит: «он (Христос) сделался человеком и во всем своем поведении был человеком», но: «уничижил себя самого... сделавшись подобным человекам и по виду став, как человек», — способ выражения, который, в действительности, носит ярко докетическую окраску и указывает на гностическое понимание спасителя. Впрочем, вероубежденность Павла предполагает не только человека Иисуса, но и человека Адама. Оба «человека», по Павлу, взаимно обусловливают друг друга: как в лице Адама, говорят, все человечество подпало греху, так оно должно быть спасено от последнего чрез второго человека - Христа. Кто существование человека-Христа считает засвидетельствованным Павлом историческим фактом, тот, следовательно, должен был бы считать и Адама исторической личностью, как это правильно подчеркивал еще Дюпюи. Если ортодоксия колеблется признать историчность Адама, так как она благодаря этому все же, в конце концов, слишком далеко отошла бы от современных воззрения и способа понимания, то тем самым она лишает себя второго столпа, на котором рядом с историческим Христом покоится ее вера в искупительную миссию последнего. Для Павла, во всяком случае, и то, и другое одинаково действительность. Уже одно это должно было бы поставить наших теологов в тупик относительно характера этой «действительности» и ее отношения к истории.
Все вышеприведенные «свидетельства» Павла в пользу существования исторического Иисуса можно лучше всего целиком подвести под рубрику «наивных». Они, вероятно, даже их поборниками не считаются серьезными, а служат, быть может, скорее для одурачивания широкой публики, чем для опровержения противников.
Между тем защитники исторического Иисуса все еще не признают себя разбитыми. Они, как и раньше, отрицают, что Павел ничего не знал об историческом Иисусе. Правда, они, быть может, и сами не придают этому большого значения, хотя этот аргумент сыграл в дискуссиях большую роль, да и ф.-Соден считает необходимым ссылаться на то, что Павел напоминал галатам, как у них «пред глазами предначертан был Иисус Христос на кресте» (3,1). Ведь, что при этом идет речь только о выразительном изображении страдающего и умирающего Христа и необходимости его смерти для человечества, о внутреннем потрясении слушателей, каковое и в современной проповеди все еще является излюбленным средством для обращения душ к Христу, если не просто только о сценическом или образном изображении распятого бога в стиле античных мистерий, а не об историческом рассказе, — обо всем этом не стоит даже терять и слов. «Если я пред глазами кого-либо что-нибудь рисую, — пишет Карл Дельбрюк — то не может быть речи о каком-нибудь сверхъестественном идеальном существе» (15). После этого Дельбрюк, быть может, даже художественное изображение страшного суда и ада у Микеланджело и Рубенса будет считать воспроизведением реальной действительности или в духе отца Гамлета на театральных подмостках видеть историческую личность. Самое же удивительное выжимает из этого выражения послания к галатам, быть может, Вейс, который, говоря о «кресте Христа», в своем направленном против Вреде сочинении («Павел и Иисус»), замечает: «Когда он (Павел) произносит эти слова, пред ним не только носится конкретный образ распятого, но и вместе с тем располагаются различные второстепенные обстоятельства, которые должны были быть ему известны. Распятие — римский способ смертной казни; следовательно, он, должно быть, знал, что римская власть, что наместник принял в этом деле участие (!). А так как, с другой стороны, без сомнения
