Роберт Райт - Эволюция бога: Бог глазами Библии, Корана и науки
ЭСКИМОССКИЕ ШАМАНЫ ОБЪЯСНЯЛИ ГРЕШНЫМ ЖЕНЩИНАМ, ЧТО ВЕРНЫЙ ПУТЬ К ПОЛУЧЕНИЮ ПРОЩЕНИЯ СВЫШЕ — ПОЛОВАЯ СВЯЗЬ С ЭСКИМОССКИМ ШАМАНОМ
Конечно, иногда это влияние имело противоположное направление. Религиозные убеждения, особенно в короткие промежутки времени, способны формировать политический и экономический ландшафт. Вполне возможно, что Илия глубоко верил в Яхве, и эта вера воспламенила политическое движение против Ахава и Иезавели. Ведь влияние может быть оказано в обоих направлениях сразу: мотивация Илии могла всецело опираться на веру, а у кого-то из его сторонников имелись политические или экономические причины восстать против Иезавели и царя Ахава.
Словом, это настолько запутанный вопрос, что сосредоточивать внимание только на одной «движущей силе» — значит идти по пути чрезмерных упрощений. Тем не менее я считаю, что в конечном счете лучший способ объяснить многовековую эволюцию от политеизма до монолатрии и монотеизма — посредством конкретных общественных сил. Рискуя дойти до излишних упрощений, скажем: политика и экономика дали нам единственного истинного бога авраамической веры.
Религиозных людей это утверждение зачастую удручает, поскольку им кажется, что оно низводит веру в высшую цель до уровня миража, иллюзорного отражения мирского. К концу этой книги я докажу, что на самом деле верно обратное, что, рассматривая приземленные факторы как основные движущие силы, мы в конце концов обретем нового рода свидетельства высшей цели. Во всяком случае, сейчас я утверждаю: чтобы понять, почему в Древнем Израиле возник и развился монотеизм, нам необходимо разобраться в образующих основу этого явления политике и экономике Древнего Израиля. Только тогда мы поймем, каким образом в авраамический монотеизм «встроены» (и «встроены» ли вообще) нетерпимость и воинственность и насколько обязательным компонентом характера авраамического бога они являются — или не являются.
Партия «только Яхве»
Итак, какие же общественные силы могли способствовать активности оппозиции, выступающей против политики Ахава и Иезавели, и следовательно, Ваала? Для начала полезно вспомнить, что в древние времена, когда мужчины царских кровей женились на иностранках, причиной, как правило, были отнюдь не романтические прихоти. Такие браки являлись неотъемлемой частью внешней политики, способом скрепить узы с другими странами. Иезавель была дочерью царя Ефваала, правителя городов Тир и Сидон в Финикии (современный Ливан). Ее брак с Ахавом устроил его отец, царь Амврий, несомненно понимавший, что альянс с Финикией обеспечит Израилю удобный доступ к средиземноморским портовым городам. Как было принято в Древнем мире, альянс со страной означал почтительное отношение к ее богам. Поэтому изложенное в Библии решение Ахава поставить жертвенник Ваалу[415] в столице Израиля, Самарии, вовсе не было уступкой сумасбродной жене. Жертвенник стал логичным продолжением женитьбы на Иезавели, теологическим проявлением политического обоснования этой женитьбы[416].
Так повелось с давних времен. С недовольством обращаясь к теологии царя Соломона (X век до н. э.), Библия сетует на то, что сотни его жен «склонили сердце его к иным богам», что привело к официальному почитанию «Астарты, божества Сидонского», «Милхома, мерзости Аммонитской», «Хамоса, мерзости Моавитской». Но все это «неугодное пред очами Господа»[417] было, вероятно, выгодной внешней политикой с точки зрения Соломона. «Интернационалистская» внешняя политика, с акцентом на альянс в разных областях, а также на торговлю, неизбежно влечет за собой почтительное отношение к чужеземным богам.
Точно так же противники интернационалистской политики могли выступить против межрелигиозных мирных отношений — почтения и даже признания чужеземных богов, которым эта политика способствовала. Возможно, именно так начался путь Израиля к монолатрии — через негативную ответную реакцию на интернационализм. Но кому и зачем могло понадобиться противостоять интернационалистской внешней политике? В случае с интернационализмом Ахава можно выдвинуть различные теории.
Например, могло случиться так, что местные купцы пострадали, когда Ахав разрешил финикийским торговцам прибыть в Израиль и заняться коммерцией. Безусловно, структура экономики тех времен способствовала тому, что неприязнь к финикийским купцам вылилась в неприязнь к финикийским богам. Как отмечал библеист Бернард Ланг, места поклонения порой выполняли «немало функций современного банка», и у нас есть основания полагать, что финикийские купцы сделали своей штаб-квартирой храм Ваала[418].
При таком развитии событий напряжение между сторонниками Ахава и сторонниками Илии сводится к защите личной политической и экономической выгоды. С точки зрения Ахава, союз с Финикией был оправдан. Он не только открывал для Израиля средиземноморские рынки через финикийские порты, но и направлял торговые потоки, движущиеся с востока на запад и обратно, через территорию Израиля, создавал торговые пути, которые Ахав мог контролировать с выгодой для себя. Более того, благодаря альянсу у Израиля появлялся сильный союзник на случай вооруженного конфликта с одной из могущественных держав региона. Если ценой за все это должна была стать терпимость к Ваалу и данное финикийским купцам разрешение получать прибыль, — пусть так. Отношения с Финикией сулили выгоду для обеих сторон, в соответствии с ними развивалась теология Ахава. Но для израильтян, которые расценивали финикийских купцов как угрозу для возможности добывать средства к существованию, отношения с Финикией оставались односторонними: финикийцы выигрывали, израильтяне оказывались в проигрыше. Теология последних соответствующим образом сокращалась.
Эта «теория недовольных купцов» весьма спекулятивна. Но общий принцип имеет смысл, и мы уже видели его в действии не только в Древней Месопотамии, но и повсюду: отношение к чужеземному богу определяется отношением к чужеземцам. Если местным жителям кажется, что они могут выиграть от взаимодействия и сотрудничества с этими чужеземцами, тогда они могут принять их бога, или, по крайней мере, не станут протестовать, если это сделают их соотечественники. Но если местные сочтут, что это игра с нулевой суммой, если придут к убеждению, что их богатство связано с богатством чужеземцев обратной зависимостью и что чужеземцы должны проиграть, чтобы они, местные, выиграли, тогда их теология будет менее инклюзивной. Назовем это законом религиозной терпимости: люди с большей вероятностью готовы принять чужеземных богов, если считают, что ведут с чужеземцами игру с ненулевой суммой, убеждены, что их богатство позитивно коррелирует с богатством чужеземцев, в некоторой степени видят себя и этих чужеземцев в одной и той же лодке.
ОТНОШЕНИЕ К ЧУЖЕЗЕМНОМУ БОГУ ОПРЕДЕЛЯЕТСЯ ОТНОШЕНИЕМ К ЧУЖЕЗЕМЦАМ. ЕСЛИ МЕСТНЫМ ЖИТЕЛЯМ КАЖЕТСЯ, ЧТО ОНИ МОГУТ ВЫИГРАТЬ ОТ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ И СОТРУДНИЧЕСТВА С ЭТИМИ ЧУЖЕЗЕМЦАМИ, ТОГДА ОНИ МОГУТ ПРИНЯТЬ ИХ БОГА
В Древнем мире ввиду тесной связи внешней политики и теологии этот принцип проявляется особенно наглядно, но в том или ином виде он действует и в современности. Людям, которым выгодно вести бизнес с другими людьми, не свойственно ставить под сомнение религиозные убеждения последних: они руководствуются правилом «живи и не мешай жить другим».
Таким образом, наблюдается смещение основных движущих сил от вопроса о религиозной терпимости к вопросу о терпимости в целом. Люди естественным образом, толком не задумываясь об этом, критически оценивают по разным параметрам врагов и соперников. Если спросить двух мужчин, ухаживающих за одной и той же женщиной, какого они мнения о вкусах друг друга — в политике, одежде, литературе, в чем угодно, — скорее всего отзывы будут негативными и, вероятно, искренними. И наоборот, к своим потенциальным сотрудникам, а также их убеждениям люди машинально проявляют снисходительность. Значит, связи между личной выгодой и терпимостью незачем быть вопросом осознанного расчета — этот факт мы обсудим далее. Закон религиозной терпимости органически вытекает из особенностей человеческой натуры.
Существует и другая теория о том, чем вызвана оппозиция Ахаву и Иезавели, и, следовательно, Ваалу. Заключив союз с Финикией, Израиль отвернулся от еще одного могущественного северо-восточного соседа — Ассирии. В сущности, союз с финикийцами предназначался, по-видимому, для нейтрализации угрозы с ассирийской стороны. Как отмечает Ланг, некая группа израильтян склонялась скорее к союзу с Ассирией, чем с Финикией. Несомненно, эта группа превалировала в течение некоторых лет после смерти Ахава: царь Ииуй, взошедший на престол в результате переворота, был готов добиваться расположения Ассирии и тем самым сменить курс внешней политики Израиля. Видимо, не случайно Ииуй, по Библии, также истребил всех приверженцев Ваала в Израиле и разрушил храм Ваала, превратив в «место нечистот»[419].
