Андрей Кураев - Христианин в языческом мире, или О наплевательском отношении к порче
«В старину ни одно дело не обходилось без обвинений в чародействе» – пишет исследователь русского фольклора А. Афанасьев[132]. «И до сих пор (работы Афанасьева выходили в 1860-х годах) простой народ думает, что все калеки, расслабленные и хворые изурочены колдунами и нечистой силой; всякое телесное страдание и всякое тревожное чувство приписываются порче „недобрых людей“, их завистливой мысли, оговору и сглазу и называются напускной тоской; нервные болезни – кликушество, икота и падучая, а равно грыжа, сухотка, и колотье признаются поселянами за действие злых духов, насланных на человека на срок или навсегда мстительным колдуном. Сами больные, разделяя то же убеждение, выкрикивают во время припадков имена своих врагов, подозреваемых в наслании болезни, и обвиняют их в этом мнимом преступлении»[133].
И даже прямое противодействие церковных проповедников этому верованию перетолковывалось в его же пользу. Так, когда в ХIХ столетии священник попытался разъяснить крестьянам, что подозреваемая ими женщина никак не виновата в «порче», то есть в том, что в деревне развелось множество истеричек-кликуш, крестьяне решили, что колдунья испортила и батюшку, который однажды зашел к ней в хату и пил у нее чай. «Пошли разные толки и рассказы о том, будто бы во время службы батюшка забывает выходить с дарами, не может вынести креста, так как он сам „спорчен“. Все это оказалось игрой воображения, лишенного всякого основания, и показывает, какой высокой степени нервного возбуждения достигло все население, едва не впавшее в массовые галлюцинации»[134].
Знаменитый исследователь русского языка и народной культуры В. Даль с горечью пишет о том же суеверии: «Нигде не услышите Вы столько о порче как на Севере нашем… Болезнь эта передается от одной бабы к другим, потому что им завидно смотреть на подобострастное участие и сожаление народа, окружающее кликушу, и нередко снабжающих ее из сострадания деньгами… Покуда на селе только одна кликуша, можно смолчать, потому что это бывает баба с падучей болезнью, но как скоро появится другая и третья, то необходимо собрать их всех вместе в субботу перед праздником и высечь розгами. Двукратный опыт убедил меня в отличном действии этого средства: как рукой снимет»[135].
Официальное и церковное отношение к этим повериям было двояким. Безусловно, чародейство считалось грехом. Но признавалась ли действенность этих чар?
В Европе «Народная вера в ведьм и в их способность околдовывать людей вплоть до 12-13 веков считалась „ложным суеверием„. Составители пособия для исповеди – пенитенциалиев или «покаянных книг«, распространившихся в Европе с 7 века, рассматривали подобные суеверия своих прихожан как «губительную заразу« и неоспоримое свидетельство утраты «истинной веры«, а замеченным в ней полагалась двухлетняя епитимья… Католическая Церковь никогда не была замечена в склонности к телесным наказаниям или казни за колдовство. Даже за вредоносное (смертоносное) колдовство полагалось самое большее 7 лет покаяния на хлебе и воде. Собственно, осуждались не столько возможные последствия колдовских действий, успех которых в глазах Церкви был сомнительным, сколько сама вера в их эффективность, означавшая все то же идолопоклонство. Иное дело – реакция светских властей. [В их глазах] колдун подлежал наказанию не за отступление от истинной веры, а за причиненный ущерб… Повторю еще раз: до 9 века светское законодательство упорно делало акцент не на самом факте колдовства, а на степени вреда, наносимого колдуном… Отношение официальной Церкви к народной вере в силу взгляда в раннем Средневековье остается не совсем ясным, так как из Евангелия непонятно, верил ли в нее сам Христос, и теологи этот аспект народных представлений никак не комментируют. Но в народе вера в «дурной глаз« сохранялась на протяжении всего средневековья, что явствует из перечня вопросов, которые приходской священник должен задавать прихожанам на исповеди. «Покаянные книги« ничего не говорят нам о болезнях и несчастьях, происходящих от «сглаза«, зато осуждают веру «некоторых женщин« в возможность“ взглядом или оговором околдовывать и изводить соседских утят, гусят, цыплят и прочую живность“[136]. И лишь в 14 веке с возможностью «сглаза» соглашаются католические богословы – причем Фома Аквинский при этом ссылается на труды Аристотеля и Авиценны, откуда он выводит, что душа старой женщины чаще бывает исполненной зла, отчего сам взгляд ее становится ядовитым и опасным, особенно для детей (Сумма теологии 1,92,4).
На Руси с одной стороны, в крестоцеловальных записях на верность царю Борису Годунову содержалось обещание «государю, царице и их детям зелья лихаго и коренья не давати и не испортити, да и людей своих с ведовством да со всяким лихим зельем и с кореньем не посылати и их, государей, на следу всяким ведовским мечтанием не испортити, ни ведовством по ветру никакого лиха не посылати и следу не выимати»[137]. Воеводу князя Михаила Воротынского обвиняли в связи с ведьмами. Когда связанного князя привели к Ивану Грозному, царь спросил его: «Се на тя свидетельствует слуга твой, иже мя еси хотел очаровать и добывал еси на меня баб шепчущих». – «Не научихся, царь, – отвечал знаменитый воин, – и не навыкох от прародителей своих чаровать и в бесовство верить, но Бога единого хвалити»[138].
С другой стороны, церковные кары для чародеев были слишком мягки. За те грехи, за которые в Европе в те века сжигали, на Руси лишь налагали епитимьи. По наблюдению историка, «к великой чести нашего духовенства надо сказать, что у него колдуны отделывались куда дешевле, чем у западного. В том самом XVI веке, когда в Европе пылали костры, на которых горели живьем сотни ведьм, наши пастыри заставляли своих грешников только бить покаянные поклоны… Для наших патриархов, митрополитов и прочих представителей высшего духовенства ведун, ведьма были люди заблуждающиеся, суеверы, которых надлежало вразумить и склонить к покаянию, а для западноевропейского папы, прелата, епископа они были прямо адовым исчадием, которое подлежало истреблению»[139]. Обращает на себя внимание мягкость этих епитимий. Так, в патриаршей грамоте на основание Львовского братства 1586 г. предписывается за чародейство «епитимья 40 дней поклонов по 100 на день»[140]. Если бы издатель этой грамоты полагал, что колдовство действенно и может по-настоящему навредить человеку и даже погубить его жизнь и здоровье, или, что еще хуже, привести ко вселению беса в ни в чем не повинного человека – то епитимья должна была бы быть значительно строже и «как минимум» приравниваться к епитимье за убийство (пусть даже и с картонным ножом)[141].
В Синодальную эпоху церковное и государственное отношение к верованиям в «порчу» становится более определенным. «Регулярное» государство не может позволить себе изводить своих же граждан по столь непроверяемым обвинениям, как обвинения в колдовстве.
Кликуши заявляли, что их околдовали, «испортили», причем называли конкретные имена виновников своих бед, тем самым навлекая на своих недругов церковно-государственные репрессии. Государство и Церковь превращались в слепые инструменты в руках кликуш. Петр Первый не любил, когда его использовали. Поэтому с кликушами стали обращаться по принципу «доносчику – первый кнут». При появлении кликуши дело заводилось. Но допрос начинался не с оговоренного лица, а с самой кликуши. «И число дел о порче сразу уменьшилось»[142].
Духовный Регламент обязывает епископов: «Спросит же епископ священства и прочих человек: „Не делаются ли где суеверия? Не обретаются ли кликуши?“»[143]
Со ссылкой на Регламент Императрица Анна Иоанновна дала соответствующий указ Синоду: «Сего ноября 15 дня (1737 г.) в полученном Ея Императорскаго Величества за подписанием собственныя ея Императорскаго величества руки Святейшему Синоду в указе, сего же ноября 14 дня состоявшемся, объявлено: может-де памятно быть не токмо суду, но и прочим духовным и мирскаго чина подданным Ея Императорскаго Величества тщательным к твердому содержанию веры и закона Божия и догматом церковным людям, какия в прошедших летах явились в Российской Империи от некоторых незнающих совершенно закона и правил и истиннаго ко спасению души пути самовымышленныя к поколебанию и сумлительствам простого народа разные суеверия, между которыми находились инде кликуши; но все такие бездельные суеверцы тогда же, по взятии их к следствию, в тех противных закону и совести продерзостях признались и за то жестоко наказаны, и впредь того во всей Ея Императорскаго Величества Империи не токмо указами предецессоров Ея И. В. прилежно предостерегать и таких суеверцев, где б иногда кто явился, хватать и наказывать повелено… и каждому Архиерею в своей епархии тщательно наблюдать и смотреть о кликушах, чтоб оных до суеверных шалостей не допускать; и для лучшаго того смотрения указано епископам по всем городам учредить из духовнаго чина нарочных благочинных, которые б, сколь скоро где что в народе к суеверию подлежащее появилось, тотчас объявляли о том им»[144].
