Андрей Кураев - Христианин в языческом мире или о наплевательском отношении к порче
Официальное и церковное отношение к этим повериям было двояким. Безусловно, чародейство считалось грехом. Но признавалась ли действенность этих чар?
В Европе «Народная вера в ведьм и в их способность околдовывать людей вплоть до 12-13 веков считалась „ложным суеверием“. Составители пособия для исповеди — пенитенциалиев или „покаянных книг“, распространившихся в Европе с 7 века, рассматривали подобные суеверия своих прихожан как „губительную заразу“ и неоспоримое свидетельство утраты „истинной веры“, а замеченным в ней полагалась двухлетняя епитимья… Католическая Церковь никогда не была замечена в склонности к телесным наказаниям или казни за колдовство. Даже за вредоносное (смертоносное) колдовство полагалось самое большее 7 лет покаяния на хлебе и воде. Собственно, осуждались не столько возможные последствия колдовских действий, успех которых в глазах Церкви был сомнительным, сколько сама вера в их эффективность, означавшая все то же идолопоклонство. Иное дело — реакция светских властей. [В их глазах] колдун подлежал наказанию не за отступление от истинной веры, а за причиненный ущерб… Повторю еще раз: до 9 века светское законодательство упорно делало акцент не на самом факте колдовства, а на степени вреда, наносимого колдуном… Отношение официальной Церкви к народной вере в силу взгляда в раннем Средневековье остается не совсем ясным, так как из Евангелия непонятно, верил ли в нее сам Христос, и теологи этот аспект народных представлений никак не комментируют. Но в народе вера в „дурной глаз“ сохранялась на протяжении всего средневековья, что явствует из перечня вопросов, которые приходской священник должен задавать прихожанам на исповеди. „Покаянные книги“ ничего не говорят нам о болезнях и несчастьях, происходящих от „сглаза“, зато осуждают веру „некоторых женщин“ в возможность» взглядом или оговором околдовывать и изводить соседских утят, гусят, цыплят и прочую живность» [136]. И лишь в 14 веке с возможностью «сглаза» соглашаются католические богословы — причем Фома Аквинский при этом ссылается на труды Аристотеля и Авиценны, откуда он выводит, что душа старой женщины чаще бывает исполненной зла, отчего сам взгляд ее становится ядовитым и опасным, особенно для детей (Сумма теологии 1,92,4).
На Руси с одной стороны, в крестоцеловальных записях на верность царю Борису Годунову содержалось обещание “государю, царице и их детям зелья лихаго и коренья не давати и не испортити, да и людей своих с ведовством да со всяким лихим зельем и с кореньем не посылати и их, государей, на следу всяким ведовским мечтанием не испортити, ни ведовством по ветру никакого лиха не посылати и следу не выимати” [137]. Воеводу князя Михаила Воротынского обвиняли в связи с ведьмами. Когда связанного князя привели к Ивану Грозному, царь спросил его: “Се на тя свидетельствует слуга твой, иже мя еси хотел очаровать и добывал еси на меня баб шепчущих”. — “Не научихся, царь, — отвечал знаменитый воин, — и не навыкох от прародителей своих чаровать и в бесовство верить, но Бога единого хвалити” [138].
С другой стороны, церковные кары для чародеев были слишком мягки. За те грехи, за которые в Европе в те века сжигали, на Руси лишь налагали епитимьи. По наблюдению историка, “к великой чести нашего духовенства надо сказать, что у него колдуны отделывались куда дешевле, чем у западного. В том самом XVI веке, когда в Европе пылали костры, на которых горели живьем сотни ведьм, наши пастыри заставляли своих грешников только бить покаянные поклоны… Для наших патриархов, митрополитов и прочих представителей высшего духовенства ведун, ведьма были люди заблуждающиеся, суеверы, которых надлежало вразумить и склонить к покаянию, а для западноевропейского папы, прелата, епископа они были прямо адовым исчадием, которое подлежало истреблению” [139]. Обращает на себя внимание мягкость этих епитимий. Так, в патриаршей грамоте на основание Львовского братства 1586 г. предписывается за чародейство «епитимья 40 дней поклонов по 100 на день» [140]. Если бы издатель этой грамоты полагал, что колдовство действенно и может по-настоящему навредить человеку и даже погубить его жизнь и здоровье, или, что еще хуже, привести ко вселению беса в ни в чем не повинного человека — то епитимья должна была бы быть значительно строже и “как минимум” приравниваться к епитимье за убийство (пусть даже и с картонным ножом) [141].
В Синодальную эпоху церковное и государственное отношение к верованиям в “порчу” становится более определенным. «Регулярное» государство не может позволить себе изводить своих же граждан по столь непроверяемым обвинениям, как обвинения в колдовстве.
Кликуши заявляли, что их околдовали, “испортили”, причем называли конкретные имена виновников своих бед, тем самым навлекая на своих недругов церковно-государственные репрессии. Государство и Церковь превращались в слепые инструменты в руках кликуш. Петр Первый не любил, когда его использовали. Поэтому с клкиушами стали обращатьяс по принципу “доносчику — первый кнут”. При появлении кликуши дело заводилось. Но допрос начинался не с оговоренного лица, а с самой кликуши. “И число дел о порче сразу уменьшилось” [142].
Духовный Регламент обязывает епископов: “Спросит же епископ священства и прочих человек: «Не делаются ли где суеверия? Не обретаются ли кликуши?»” [143]
Со ссылкой на Регламент Императрица Анна Иоанновна дала соответствующий указ Синоду: “Сего ноября 15 дня (1737 г.) в полученном Ея Императорскаго Величества за подписанием собственныя ея Императорскаго величества руки Святейшему Синоду в указе, сего же ноября 14 дня состоявшемся, объявлено: может-де памятно быть не токмо суду, но и прочим духовным и мирскаго чина подданным Ея Императорскаго Величества тщательным к твердому содержанию веры и закона Божия и догматом церковным людям, какия в прошедших летах явились в Российской Империи от некоторых незнающих совершенно закона и правил и истиннаго ко спасению души пути самовымышленныя к поколебанию и сумлительствам простого народа разные суеверия, между которыми находились инде кликуши; но все такие бездельные суеверцы тогда же, по взятии их к следствию, в тех противных закону и совести продерзостях признались и за то жестоко наказаны, и впредь того во всей Ея Императорскаго Величества Империи не токмо указами предецессоров Ея И. В. прилежно предостерегать и таких суеверцев, где б иногда кто явился, хватать и наказывать повелено… и каждому Архиерею в своей епархии тщательно наблюдать и смотреть о кликушах, чтоб оных до суеверных шалостей не допускать; и для лучшаго того смотрения указано епископам по всем городам учредить из духовнаго чина нарочных благочинных, которые б, сколь скоро где что в народе к суеверию подлежащее появилось, тотчас объявляли о том им” [144].
Сенатский Указ 1770 года «рассказывает, что в Яренском уезде несколько беспутных девок, притворяясь испорченными, выкликали на восемь мужчин и женщин Печорской и Устненской волостей, называя мужчин батюшками, а женщин матушками. Соседи, услыша о том, собрались и приступили к обвиненным в порче девушек с угрозами, чтобы признались добровольно, потом пришли сотские, стали сечь их а мучить. И сии, совсем невинные, не стерпя побои, а притом опасаясь не только горшего себе жребия, но и самой пытки в городе, которою им угрожали, объявили себя чародеями. Несмотря на признание, они все-таки представлены были в город и там под плетьми были допрашиваемы, и, убоясь от разноречия конечной себе гибели, прежние свои признания подтвердили. Дело об них сначала производилось в яренской воеводской канцелярии, а потом перешло в великоустюжскую духовную консисторию, и оба эти судилища обвинили судимых крестьян «в чародействе и посредством оного в порче людей». Дело дошло до сената. «С сожалением выслушав» это дело, сенат нашел: 1) что подсудимые были подвергнуты напрасному истязанию, ибо их признание в чародействе было вынуждено плетьми и страхом; 2) невежество судей, которые поверили чудовищному народному преданию, якобы порча людей производится посредством пущаемых на ветер, даваемых якобы от диавола червяков, и что оные на ветер пущаемые червяки входят в тело тех, которые из двора выходили, не помолясь богу и не проговорив Иисусовой молитвы; 3) дьявольские червяки, присланные за казенною печатью (!), оказались обыкно-венными мухами, которых одна из подсудимых наловила и высушила, чтобы удовлетворить судей, а себя избавить от истязания. Поэтому сенат определил: обвиненных отпустить, воеводу отрешить, сотских и десятских наказать батожьем, а кликуш высечь плетьми» [145].
