Николай Осокин - История альбигойцев и их времени. Книга первая.
Деятельность Петра де Брюи и Генриха, предшествовавших Петру Вальдо, относится именно к этому рубежу между XI и XII веками, но мы оставим ее пока, как не причастную чисто дуалистическому движению, которое в это самое время окончательно утверждается в Альбижуа.
Свидетельство о последнем записано по следующему поводу: епископ города Альби Сикарт и аббат Кастра Годефруа хотели заключить в тюрьму отлученных еретиков, но народ воспротивился этому, власти города и даже рыцари оказали энергичную поддержку во имя своей муниципии. По всей вероятности, духовенство уступило перед соединенной и крепкой силой [2_75]. Это обстоятельство достаточно показывает, что ересь в Альбижуа составляла тогда явление обыкновенное и признанное, если уже не охватившее большинства торгового и рыцарского сословия.
Это происходило около 1115 года, а через четыре года тулузский собор, состоявший из южных епископов, под предводительством самого папы должен был произнести анафему катарам и отлучить всех, кто, обязанный преследовать, допускает их к своим владениям или защищает как сообщников. Эту самую формулу вместе с обличением пороков в среде духовенства повторил латеранский собор, происходивший в 1139 году[2_76].
Упрочившись в Лангедоке, уже успев обратить на себя усиленное внимание римской курии и ее главы, ересь перекинулась к Северу. В Шампани, в замке Монтвимере, уже давно видели ее приверженцев. Там учение, подобное альбигойству, высказывал около 1000 года некто Лейтард. В XII веке ересь имела в Шампани более значительный успех: ею заразилось высшее сословие, она проникла в села и города, из-за нее жены покидали мужей и мужья жен. Многие священники не в силах были устоять против красноречия проповедников и покидали свои паствы, хотя авторитет духовенства не пал здесь так низко, как на Юге.
Граф суассонский считался покровителем ереси, главными учителями которой были два крестьянина окрестной деревни: Клементий и Эбрар, родные братья. Они были выданы церковным властям народом, ничем не походившим здесь на склонных к новизне южан, и посажены в заключение. Их, как коноводов, решено было пытать водой[A_106]. Один из братьев утонул, другой побоялся и отрекся. Когда епископ отлучился из города, то чернь приготовила костер, кинулась на темницу, куда посадили Клементия, и сожгла его.
Тогда же на побережье северной Галлии, в нынешних Бретани и Нидерландах, новые миссионеры распространяли особый вид альбигойской ереси. То были Танхелин и Эон де Стелла, полуманихеи, полурационалисты[2_77]. Они действовали в первой половине XII столетия. Танхелин, любимый народом фландрским, одетый в монашеское платье, ходил, окруженный телохранителями, перед ним носили меч и знамя. Огромные толпы слушали его поучения, произносимые под открытым небом на полях и площадях. Его считали за пророка или ангела, ниспосланного с неба, он сам полагал себя носителем Духа Святого. Он был в Риме и там возымел еще большее негодование против жадности и богатства духовенства. В Утрехте он сидел в заключении, но ходатайством влиятельных покровителей был освобожден, это был апофеоз его карьеры — он не встречал никакого противодействия себе, потому что во всем Антверпене был лишь один священник, и то подававший весьма дурной пример своею безнравственностью. Тысячами ходил к вероучителям народ и совращался в ересь.
Здесь Танхелин сменил рясу монаха на царскую багряницу. С короной на голове он ходил во главе трех тысяч человек, фанатически преданных ему. Обоготворение Танхелина доходило до того, что воду, в которой он искупался, пили, считая ее святой.
Когда он умер в 1125 году, то лишь проповеди и увещания святого Норберта вернули в православие совратившихся. Впрочем, иноверие прочных корней на севере иметь не могло. Это тем более относится к арианскому толкованию святой Троицы, принятому Танхелином. Главные доводы, приводимые им и сделавшие его популярным, были направлены против римского главенства и развратных священников, которых Танхелин считал недостойными совершать таинство, тем более что последнее было отвергаемо им. Ненавистью к господствующей Церкви он походил на другого современного ему ересиарха Эона де Стеллу, который своим царственным блеском, своим красноречием возбуждал подобный же энтузиазм в Бретани как раз в то самое время, когда из аббатства Клерво громили еретиков обличения Святого Бернара (1146 г.).
Стелла происходил из царского рода, привычка к роскоши осталась его слабостью. Его телохранители всегда были великолепно одеты, пища их была изысканна, жизнь не требовала никаких трудов. Изумленным современникам личность Стеллы представлялась демонической; говорили, что он питает воздухом своих многочисленных спутников, что в каждое мгновение он по своему желанию может иметь хлеб, рыбу, мясо, но эта пища не насыщает, а только возбуждает голод, и что каждый, кто только раз попробовал ее, уже тем самым попадает под его власть. Стелла выдавал себя за ангела и даже Христа, а учеников — за апостолов. Когда пленного, связанного на реймском соборе 1148 года, его стал лично допрашивать папа[A_107], то получил в ответ: «Я тот Зон, который должен был прийти в мир судить живых и мертвых, а вселенную преобразовать огнем». В руке он держал жезл в виде вил с двумя зубцами наверху. «В этом посохе заключена великая тайна, — внушал ересиарх членам собора. — Как высоко вверх уходят два зубца, так высоко распространяются два Мира могущества Божьего, оставляя третий мне. А если бы я захотел повернуть этот жезл, то Богу бы внизу осталась одна доля, а мне стали бы принадлежать две трети вселенной» [2_78].
Собор, который был развлечен этими странностями, может быть, искусно прикрывавшими нечто более существенное, снисходительно осудил Стеллу на пожизненное заточение, предоставив исполнение приговора аббату Сугерию, регенту государства, который посадил его в башню Святого Дионисия. Там Стелла вскоре умер, внушив надолго своим последователям глубокую ненависть ко всему католическому и посеяв в стране семена дуализма. Говоря, что Бог, пославший его, был Богом света, он указывал на существование второго божества, символически выражаемого его жезлом. Другие пункты учения еще сильнее сближали его с южными альбигойцами смягченного толка, последователем которых он, вероятно, и был в действительности.
Подобно им, он отрицал воскресение мертвых и христианское крещение, понимаемое им как дар Духа Святого, сообщаемый лишь преемственным возложением рук. Подобно всем протестантам, он бичевал Римскую Церковь, как блудницу, и духовенство, как позорящее ее своими нравами.
«Вы хотите, — говорил он католическим священникам, — изображать собой Церковь Божью. Докажите же нам, что вы заслуживаете того, покажите, где она и что такое Церковь Божья и почему она именуется так. Вы хотите казаться чистыми, но глаза наши напрасно ищут свидетельства тому, а неочевидному мы не верим. Нет, вы поступаете совсем иначе, вы не из Церкви Божией» [2_79]. За такие речи его ученики сгорали на кострах, на которые вступали с фанатичным торжеством. Только одно желание вдохновляло их в эти минуты — послать проклятие своим врагам, так страстно ненавидимым ими.
Если самые напряженные усилия Святого Бернара оказывались бесполезными, если и его могучее слово не действовало на еретиков, то никакие иные убеждения и доводы не могли достигнуть цели. Правда, биографы знаменитого проповедника говорят, что еретики бежали при его появлении даже из Альби и Тулузы, что народ встретил его восторженно, но эти уверения принадлежат к числу общих мест и не подтверждаются ни другими свидетельствами, ни последующими событиями. Тем более это относится к Лангедоку, где, повторяем, отступничество от католичества и даже христианства сделалось тогда явлением довольно обыкновенным, а переход в ересь — обыденным.
Крайний, так называемый албанский, толк катарства господствовал в епархиях Тулузы, Альби, Каркассона, Комминга и Аженуа, короче, во всей старой Готии, и в области Альбижуа по преимуществу. Смягченных воззрений здесь держались немногие. Народ, сочувствуя катарам за их чистую жизнь, назвал их «добрыми людьми» — Воnshommes, и это столь лестное для них название еретики навсегда оставили за собой. Их враги, думая уязвить их любимое занятие, прозвали еретиков ткачами — Тisserands, Техеrands, а на севере их часто называли публиканами, ошибочно смешивая это учение с павликианским, о котором католики знали со слов крестоносцев, вернувшихся из Малой Азии [2_80]. Общим и часто употребляемым названием для того времени было «еретики тулузские». Несколько позднее их стали изредка называть болгарами, в знак происхождения учения, сделав в следующем столетии из этого слова сокращенные формы: Виgares, Вugres, так как и название Болгарии звучало как «Воugrie». Когда дело еретиков уже было проиграно, то их имя стало позорным прозвищем. Наконец, в 1181 году впервые появляется знаменитый термин «альбигойцы» в хронике лемузенского аббата Готфрида [2_81], для обозначения главного и самого обширного центра ереси.
