Восточные религии в римском язычестве - Франц Кюмон
Духовные связи иудаизма с этой великой религиозной столицей не прерывались со времен Пленения. После возникновения христианства они проявились в появлении гностических сект, в которых семитская мифология создавала причудливые сочетания с еврейскими и греческими идеями, служа основой для сумасбродных построений{249}. Наконец на закате империи опять же из Вавилона произошло манихейство, последняя форма идолопоклонства, принятая римским обществом. Можно представить себе, насколько сильным должно было быть религиозное влияние этой страны на сирийское язычество.
Проявлялось оно в различных формах. Прежде всего оно вводило новых богов: так, например, перешел из вавилонского пантеона в пальмирский и стал почитаться во всей северной Сирии Бел{250}. Кроме того, оно побуждало по-новому группировать старые божества: к исходной чете Ваала и Баалат был добавлен третий член, в результате чего образовалась одна из триад, столь любимых халдейской теологией. Как и в случае Гелиополя, три бога Иераполя, Хадад, Атаргатис и Симиос в латинских надписях превратились в Юпитера, Венеру и Меркурия{251}. Наконец, и это главное, характер небесных сил, и в конечном счете всего римского язычества, глубоко изменился благодаря астролатрии. Прежде всего в добавление к их собственной природе она придала им другой облик; в надписях звездные мифы начали перевешивать аграрные и постепенно затмили их. Астрология, рожденная на берегах Евфрата, навязала себя даже высокомерному и неприступному жречеству египтян, самого консервативного из всех народов{252}. Сирия приняла ее безоговорочно и предалась ей вся без остатка{253}; именно об этом одинаково свидетельствуют литература, нумизматика и археология: так, царь Коммагены Антиох, умерший в 34 г. до н.э., построил себе монументальную гробницу на волнорезе Тавра, где рядом с изваяниями родовых божеств поместил свой гороскоп, изображенный на огромном барельефе{254}.
Таким образом, значение введения сирийских культов на Западе состояло в том, что они косвенным образом доставили ему некоторые теологические учения халдеев, подобно тому как Исида и Серапис перенесли из Александрии верования Древнего Египта. Римская империя последовательно приняла религиозную дань от двух великих народов, некогда господствовавших над восточным миром. Характерно, что Бел, бог, привезенный Аврелианом из Азии, чтобы стать покровителем его владений (стр. 152), будучи по своему происхождению вавилонянином, эмигрировал в Пальмиру{255}, космополитический торговый центр, само расположение которого, казалось, предназначило ему быть посредником между цивилизациями долины Евфрата и Средиземноморья.
Можно с уверенностью утверждать, что халдейские спекуляции оказали воздействие на греко-римскую мысль, но оно еще не получило строгого определения. Оно было одновременно философским и религиозным, литературным и общедоступным. На своих уважаемых учителей ссылается вся неоплатоническая школа, хотя и невозможно определить, чем она в действительности им обязана. Книга стихов, часто упоминаемая начиная с III в. н.э. под названием «Халдейские оракулы» (Λόγια Χαλδαϊκά), сочетает в себе древние эллинистические теории с фантастическим мистицизмом, определенно вывезенным с Востока. Для Вавилонии она означает то же, что герметическая литература для Египта, и установить природу каждого компонента, введенного редактором поэмы в свои священные творения, в этом случае не менее трудно. Однако еще до этого в результате проповеди сирийских культов в массах на Западе широко распространились идеи, зародившиеся на далеких берегах Евфрата, и здесь мне бы хотелось попытаться вкратце указать, каким был их вклад в языческий синкретизм.
Мы уже видели, что александрийские боги прельщали души главным образом обещаниями блаженного бессмертия. Сирийские, безусловно, также должны были откликнуться на ту тревогу, которая в то время терзала все умы. Правда, древние семитские представления о загробной участи были малоутешительными. Известно, насколько унылым, тусклым и безнадежным было их видение жизни в потустороннем мире. Умершие нисходят в подземное царство, где влачат жалкое существование, бледное отражение утраченной ими жизни; терпя нужды и страдание, они должны питаться заупокойными жертвоприношениями, совершаемыми их потомками на их могилах. Именно такие верования и обычаи наблюдались в древнейшие времена в Греции и Италии.
Но на смену этой незрелой эсхатологии пришло другое представление, состоявшее в тесной связи с халдейской астрологией и вместе с последней распространившееся на Западе примерно в конце периода республики. Согласно этому учению, после смерти человеческая душа возносится на небо, чтобы жить там, среди божественных светил. Пребывая на этой земле, она подчиняется горьким велениям судьбы, определяемой вращением звезд; но, поднявшись в высшие области, она избавляется от этой необходимости и даже от временных ограничений, приобщившись к вечности окружающих ее звездных богов, которым она уподобляется{256}. По мнению некоторых, она притягивается лучами Солнца и, очистившись при прохождении через Луну, растворяется в сверкающей звезде дня{257}. Более чистая астрологическая теория, которая, без сомнения, отражает развитие первой, учит, что души спускаются на землю с небесной высоты, проходя через сферы семи планет и за счет этого приобретая склонности и качества, присущие каждой из этих звезд. После смерти они возвращаются тем же путем в свое исходное обиталище. Чтобы перейти из одной сферы в другую, они должны преодолеть дверь, охраняемую стражем (αρχών){258}. Лишь души посвященных знают пароль, смягчающий его непреклонность, и, ведомые богом-психопомпом{259}, они уверенно поднимаются
