Святой праведный Алексий Мечев - Анна А. Маркова
Смущенный, я мог ему только ответить: «Я с этим и шел к Вам, Батюшка, чтобы покаяться в своих ошибках, думаю больше не ходить гастролировать в другие храмы». — «Вот и от лично, — сказал Батюшка, — сколько у Вас дела в больнице и как много вы можете там дать утешения и молитвы, не теряйте времени, что бы ходить по чужим храмам».
Однажды мне пришлось венчать пожилую чету — вдовца, имевшего трех девочек, и вдову, имевшую трех мальчиков. Они овдовели почти в одно время и жили в одном доме. Несчастье и то обстоятельство, что вдовец затруднялся, как ему быть с девочками, сблизило их, и довольно скоро образовалась одна семья, дружно жившая, члены которой бы ли спаяны общей любовью. Хотя они жили в разных квартирах, но хозяйство у них велось общее. Дети вдовы и вдовца, придя в возраст, часто говорили им: «Ведь вы любите друг друга, и мы не считаем вас чужими, так как фактически мы составляем одну семью. Отчего бы вам не повенчаться? Как мы были бы этому рады!»
Эти прекрасные люди решили в какой-то семейный праздник сделать детям сюрприз и вернуться домой мужем и женой.
Они просили только меня венчать их без свидетелей, что я исполнил, по предъявлении ими свидетельства из ЗАГСа.
Новобрачным очень понравился наш храм, и они начали посещать его в праздничные дни. Через не которое время дама, которую я венчал, пришла ко мне на квартиру по следующему делу: по ее словам, у нее имелся от первого брака сын, совершеннолетний, он уже более трех лет, как служил на Украине, в Киеве, который 17 раз во время оккупации его германцами, поляками и петлюровцами переходил из рук в руки. Несмотря на это, сын писал, как только являлась возможность, и сообщал о себе краткие сведения, но вот уже более четырех месяцев, как она не получает от него ни строчки и очень беспокоится и мучается. «Главное, — прибавила дама, — не знаю, как молиться за сына — поминать ли его как живого или как умершего». Затем она спросила меня, знаю ли я Батюшку, и на мой утвердительный ответ стала умолять меня со слезами помочь ей повидать его, хотя бы на самое короткое время, прибавив, что ее не допустили до Батюшки, так как, говорят, он болен, лежит и никого не принимает.
Это происходило на Святой неделе в 1922 году. Мне стало жаль бедную мать, и я вручил ей письмо к Батюшке, прося в виде особого изъятия принять ее, хотя бы на минуту. После этого я не видал этой дамы. Оказалось, что вскоре после Фоминой недели она с мужем и со всей семьей переехала на дачу, на которой они оставались ввиду хорошей погоды до самого конца сентября.
Помянутая семья после долгого промежутка времени пришла в наш храм ко всенощной, накануне Покрова. После службы муж и жена подошли ко мне, горячо благодарили за содействие, так как, прочитав мое письмо, Батюшка велел пригласить так беспокоившуюся мать к себе. Когда ее позвали, как она мне передавала, к Батюшке, он лежал на постели и показался слабым и бледным.
Войдя в комнату, она упала на колени близ кровати и, не имея возможности говорить от волнения и горя, зарыдала, закрыв лицо руками. Она ничего еще не успела сказать Батюшке и пришла в себя от ласковых его слов. Батюшка, сев на постели, положил ей на плечи руки и, улыбаясь, говорил: «Счастливая ты мать! Не плачь, твой сын жив и здоров». Затем он встал и, подойдя к столу, стал разбирать иконки, лежавшие на письменном столе, приговаривая: «Вот, тоже одна мать также беспокоится о сыне, а он преспокойно себе живет и служит на табачной фабрике в Софии». «Выбрав иконку, — продолжала рассказчица, — Батюшка благословил меня ею и простился.
Представьте себе, что вчера я неожиданно получаю письмо от сына из Болгарии: он служит на табачной фабрике в Софии и доволен своей службой.
Вот я и пришла с мужем в ваш храм помолиться по случаю завтрашнего праздника, а теперь прошу Вас отслужить мне благодарственный молебен Царице Небесной».
Я немедленно исполнил ее просьбу. Во время молебна рассказчица плакала, но уже счастливыми слезами. Замечу, что в моем письме к Батюшке не было ничего сказано, по какому случаю я прошу принять подательницу письма.
Во дни моей ранней молодости, когда я получил самостоятельное место… в один из уездных го родов Смоленской губернии, туда же почти в один день со мною приехал вновь назначенный судебным следователем Л. Я. Дудкин, и мы одновременно дела ли визиты, поминутно встречаясь то в одном, то в другом доме.
Он был тогда холостым и оказался прекрасным человеком. Мы сдружились…
В 1922 году Л. Я. возвратился в Москву из Житомира, в Москве у него была квартира, и мы встретились снова, как старые приятели. Оказалось, что после Октябрьской революции, спасаясь от голода, он уехал с женой на Украину, где занимал какое-то скромное место…
Узнав об избранной мною дороге, он сказал мне: «Я всегда думал избрать такой же путь. Ваше решение посвятить себя Богу произвело на меня глубокое впечатление, и если Батюшка и меня благо словит, как Вас, принять священство, то я с радостью сделаюсь пастырем».
Дудкин пошел к Батюшке, который принял его со свойственной ему приветливостью и ласково. Зашла речь о цели посещения. Батюшка, по словам моего старого приятеля, сказал ему, когда он изложил свое намерение и просил благословить на служение Церкви, одно слово: «Поздно!» — и, благословив, простился.
Довольно скоро после этого Л. Я. Дудкин скончался.
Припоминаю еще один замечательно интересный случай прозорливости Батюшки.
В период времени 1920–1922 годов, когда я еще служил на советской службе, мне приходилось встречаться по делам службы с одним профессором, умным и талантливым человеком, интересным собеседником.
Идя как-то осенью, часов в пять вечера, что бы послушать беседу Батюшки во время вечернего богослужения и, кстати, навестить его перед службой, пересекая сквер перед Большим театром, я увидел помянутого профессора, сидевшего на скамейке с газетой в руках.
Увидев меня, мой знакомый встал и пошел мне на встречу и, поздоровавшись, стал очень просить меня уделить ему пять минут для беседы. Мы сели. «Знаете ли Вы священника, отца Алексия Мечева?» Я ответил утвердительно. «Это, должно быть, замечательная личность; послушайте, что случилось
