Очерки по истории русской церковной смуты - Краснов-Левитин Анатолий Эммануилович
В это время он принимает решение стать священником. Чем руководился петербургский студент-литератор, принимая такое решение? Впоследствии он часто говорил о том, что пошел в церковь, имея твердое намерение «стать реформатором». «Я шел в церковь с твердым намерением сокрушить казенную церковь, взорвать ее изнутри», — слышал один из авторов очерков от него не раз. Вряд ли, однако, он действительно ставил перед собой такие четкие и ясные цели. Натура эстетическая, порывистая, экспансивная, он был человеком минуты, легко поддающимся настроению. Религиозная настроенность, свойственная ему с детства, богоискательские веяния эпохи — все это, вместе с неясными честолюбивыми намерениями, создало тип честолюбивого религиозного мечтателя, в котором искренний порыв сочетался с почти болезненной жаждой самоутверждения. Так или иначе с 1913 года окончивший в это время университет молодой Введенский начинает обивать архиерейские пороги. В церковных кругах, однако, встретили нового кандидата в священники холодно и недоверчиво: всюду, где он появлялся, его подвергали томительным консисторским бюрократическим процедурам, а затем отказывали под каким-либо благовидным предлогом. «Представьте себе, — говорил он впоследствии, — они, оказывается, считали меня революционером и думали, что я добиваюсь места священника, чтобы вести революционную пропаганду».
Тогда энергичный и талантливый искатель священства предпринимает смелый шаг — он является в Петербургскую духовную академию и заявляет о своем желании кончить ее экстерном. (Факт неслыханный в то время.) Тогдашний ректор Петербургской академии епископ Анастасий принял просителя ласково и иронически: «Что вам, собственно, от нас нужно, молодой человек?» — «Знаний». — «Ну, полно вздор нести — это после университета-то?» — «Я хочу стать священником, но меня нигде не берут, так вот я решил приобрести диплом Духовной академии». — «Вот это другой разговор. Правильно, молодой человек, вы нахал — так и надо — сдавайте». Вероятно, и академический значок мало бы ему помог, если бы не встреча с протопресвитером военно-морского духовенства Г. Шавельским. «Тот с радостью меня принял, не побоялся», — вспоминал через тридцать лет Введенский. Перед самой войной, в июле 1914 года, А. И. Введенский наконец достиг своей цели и был рукоположен епископом Гродненским Михаилом в пресвитерский сан и назначен священником в один из полков, стоявших под Гродно, а через несколько недель грянула мировая война.
Мы уделили столь много места этому малоизвестному периоду биографии Александра Ивановича не только потому, что все детали в жизни крупного деятеля представляют большой интерес для историка, но и потому, что биография Введенского — это в какой-то мере биография того движения, наиболее выдающимся представителем которого он является. Как в капле воды, в этом малоизвестном периоде его жизни отражается зреющее в некоторых кружках богоискательской интеллигенции течение, которое пробивает себе дорогу и в духовенство; там, в духовенстве, оно претерпевает ряд существенных изменений, и в первую очередь теряет ту декадентскую окраску, которая так характерна для религиозных исканий эпохи; декадентство, однако, осталось навсегда одной из существенных черт Александра Введенского, как человека и как деятеля. Уже во время первой литургии, которую он совершал на другой день после рукоположения, произошел знаменательный эпизод. Когда во время Херувимской песни новопоставленный иерей, стоя с воздетыми руками, начал читать текст Херувимской песни, молящиеся остолбенели от изумления не только потому, что О. Александр читал эту молитву не тайно, а вслух, но и потому, что читал он ее с болезненной экзальтацией и с тем характерным «подвыванием», с которым часто читались декадентские стихи. Опомнившись от мгновенного изумления, епископ Гродненский Михаил, стоявший на клиросе, стремительно вошел в алтарь: «Не сметь, немедленно прекратить, нельзя так читать Херувимскую!»
Надо сказать, что до конца жизни А. И. Введенский находился под сильнейшим влиянием декадентства, и если страстная тоска по правде, ощущение безвыходности, бессмысленности обыденной жизни, переплавленные могучим ораторским талантом, создавали изумительные, потрясавшие слушателей проповеди, то идейная спутанность, смещение моральных ценностей, свойственные декадентству, способствовали поразительной (как увидим ниже) беспринципности, свойственной этому сложному человеку. Двухлетняя служба в качестве полкового священника, а затем перевод (в 1916 г.) в Петербург в качестве священника в аристократическую церковь Николаевского кавалерийского училища — таковы основные вехи служебной биографии священника Введенского в период мировой войны.
В то время как обновленческий «Златоуст», идя своим зигзагообразным и петлистым путем, продвигался в церкви, подготовлялся к своей деятельности и другой крупный обновленческий деятель — Александр Иванович Боярский. Путь Боярского был менее сложен, чем путь Введенского, хотя он представлял из себя не менее характерную фигуру. Родившись около 1885 года в семье священника, Боярский по окончании Духовной семинарии поступает в Петербургскую духовную академию. Здесь, еще на первых курсах, он проявляет горячий интерес к рабочему вопросу. В 1906 году Александр Иванович — студент второго курса Духовной академии — впервые появляется среди рабочих Спасо-Петровской мануфактуры. В то время в среде петербургской духовной интеллигенции к рабочим относились с некоторым страхом. «О рабочих, — вспоминал Боярский, — говорили как о богохульниках, людях, которые только что живьем не едят попов». Однако с первой же беседы молодой студент приобретает популярность в рабочей среде. (См.: Вестник труда, Петроград, 1918, 12 мая, с. 1; Боярский А. И. Среди рабочих.). Народник, человек практической сметки, хорошо знающий жизнь, умевший и любивший просто и понятно говорить о самых сложных вещах, Боярский пользовался огромным уважением в рабочей среде. Окончив Академию, он становится священником в Колпино (под Петроградом) в рабочем поселке при Ижорском заводе. Смелый новатор, Боярский примыкал к крайним радикалам и был убежденным сторонником ориентации церкви на рабочий класс и приверженцем церковных реформ. Он проводил два-три раза в неделю тематические беседы, которые по существу превращались в своеобразный народный университет, предназначенный для молодых рабочих.
В конце войны происходит знакомство двух Александров Ивановичей — между ними возникает крепкая идейная и личная дружба. Солидная, кряжистая фигура высокого, широкоплечего чернобородого А. И. Боярского представляла собой разительный контраст по сравнению с порывистым, дерганым, худосочным неврастеником А. И. Введенским. «Священник Боярский, — писал известный кадет, впоследствии сменовеховец Н. А. Гредескул, — говорит просто, задушевно, спокойно, без экзальтации; со своей речью он близко подходит к слушателю. По временам он не только физически, но и духовно спускается с кафедры, оставляет тон оратора и говорит как бы не с массой, а с каждым в отдельности. И это создает моменты особой убедительности его речи. Свящ. Введенский более нервен, приподнят, экзальтирован. Его речь — не беседа, а настоящая ораторская речь. Он все время перед массой и не в уровень с ней, а сверху, на возвышении. Он не убеждает, а проповедует. Его речь не распадается на отдельные эпизоды, а течет как одно целое, устремленное к своему финалу. И этот финал — не тихий спуск мысли после ее спокойного развития, а бурный подъем к наиболее эффектному выражению. Речь Введенского на митинге была кончена кричащим голосом и патетическими словами» (Гредескул Н. А. Переворот в церкви. — Красная газета, 1922, 28 мая, № 117, с. 5).
К этим двум петербургским священникам примыкал еще третий, о. Иван Федорович Егоров — священник из Введенской церкви, что против Царскосельского вокзала. Идеалист и бессребреник, малорослый, скромный, о. Егоров отличался огромной эрудицией и был великолепным, влюбленным в свое дело преподавателем Закона Божия. Будучи практическим деятелем, подобно о. Боярскому, стремясь как можно больше приблизить христианство к жизни, о. Егоров отличался в то же время мистической настроенностью, которой был совершенно чужд Боярский. О. Егоров умер в 1920 году от сыпного тифа и потому только не сыграл в событиях 20-х годов той роли, которая ему предназначалась его товарищами; однако он был крупнейшей фигурой в дореволюционном обновленчестве — в петербургском триумвирате он играл роль связующего звена между «рабочим батюшкой» Боярским и утонченным декадентствующим эстетом Введенским. «Это была замечательная дружба трех иереев, пожалуй, невиданная в истории церкви, которая, однако, дала очень мало, гораздо меньше, чем могла бы дать», — со вздохом говаривал, вспоминая этот период своей жизни, А. И. Введенский.
