Евреи ислама - Бернард Льюис
Когда в 1984 году «Евреи ислама» были опубликованы впервые, интернет в публичном пространстве еще не существовал. Настоящее издание выходит в свет, когда мир электронной (дез)информации стал после 11 сентября 2001 года форумом исламофобии в рамках явления, многими презрительно называемого зиммитюдом. «Евреи ислама» представляют более сбалансированную парадигму межрелигиозных отношений, чем то, что я назвал «неолакримозной концепцией еврейско-арабской истории»[9].
Льюис рассматривает зимми так, как их следует рассматривать — как одну из категорий исламского религиозного законодательства (закрепленного, в свою очередь, в религиозных принципах ислама), гарантирующего базовые привилегии, даже когда оно определяет правовые ограничения. Это отношение мусульман к зимми стало результатом процесса, берущего начало в контактах и конфликтах Мухаммеда с евреями Медины (христиан в этом первом центре исламского государства не было). Ранняя политика по отношению к зимми, как описывает ее Льюис, выковывалась в обстоятельствах, когда мусульмане были в меньшинстве и должны были утвердить свою власть и отличить себя от большинства коренных жителей территорий, завоеванных мусульманскими армиями. После событий в Медине число евреев на землях бывшей Византийской империи и Сасанидской Персии, покоренных исламом, сокращалось до уровня демографического фона, хотя они и обладали таким же статусом, как более многочисленное христианское и зороастрийское население.
В первые века исламского правления (вплоть до XII–XIII веков), когда исламское сообщество в целом не встречало угрозы со стороны внешних сил, отношение к зимми было довольно терпимым, что отражало плюралистический состав исламского мира, в котором «мусульмане, христиане и евреи <…> хотя и исповедовали разные религии, но формировали единое общество». В течение этих столетий ограничения для зимми, кодифицированные в так называемом «Договоре ‛Умара», отмечались больше в нарушениях, чем в исполнении, и преследования являлись исключением, а не правилом. Кроме того, мусульманские священнослужители и правители (правда, со множеством исключений) обычно соблюдали надлежащую судебную процедуру для «кары» немусульманам за предполагаемые нарушения «Договора». В связи с этим Льюис отмечает важный контраст с судьбой евреев на христианских землях, где они были единственной нехристианской группой и, следовательно, концентрировали на себя христианские страхи и вражду и становились объектами преследования чаще, чем в исламских странах.
Далее Льюис утверждает, что известные эпизоды преследований или гонений в начале исламской эры, такие как насильственные меры к зимми при благочестивом халифе ‛Умаре II в начале VIII века[10] и направленные против зимми указы аббасидского халифа Аль-Мутаваккиля в середине IX века, следует понимать контекстуально, как ответы на вызов «истинной» исламской вере и на недопустимое поведение немусульман. (Не)знаменитое убийство визиря-еврея Йосефа Ибн-Нагрелы и последующая расправа над еврейской общиной в Гранаде в 1066 году (один из немногих эпизодов в начале исламской эры, когда насилие направлено конкретно на евреев) явились реакцией на еврейскую неспособность выполнить свою часть договора зиммы, превышая тот скромный уровень, который им следовало сохранять.
Льюис объясняет, что позднее все изменилось к худшему, отчасти потому, что, как предполагал ранее Ш.-Д. Гойтейн, политически децентрализованное, более открытое, а значит, более толерантное «буржуазное» общество первых веков сменилось авторитарными режимами с их строгим контролем над экономикой и с неодобрением былой толерантности. Льюис также предлагает собственное, дополнительное объяснение перехода к нетерпимости. Когда господству ислама ничто не угрожало, были в безопасности и зимми; когда ислам оказался перед внешней угрозой, это стало небезопасным и для зимми. На востоке ислам столкнулся с противостоянием в виде начавшихся в конце XI века Крестовых походов, а на западе — в виде испанской католической Реконкисты, начавшейся несколько ранее. В XIII веке монголы-язычники истребили значительную часть населения в восточных владениях ислама и уничтожили последние остатки халифата. Но Льюис объясняет, что поворот в судьбе зимми в позднем мусульманском Средневековье не носил никаких примет, характерных для христианского антисемитизма. Мусульманские репрессии отчасти основывались на том, что мы могли бы назвать «рациональным» страхом перед союзом зимми с внешним врагом. Христианские гонения на евреев в средневековой Европе (как и в наши дни), напротив, основывались на «иррациональном» страхе перед воображаемой «еврейской властью».
Политика по отношению к зимми была более жесткой на периферии исламского мира, на Западе при ригористах Альмохадах в XII веке и в Иране, после того как шиизм стал государственной религией в XVI веке. Руководимые пуристским «мессианским» видением ислама, Альмохады жестоко навязывали свою версию ислама немусульманам, а также несогласным с ними мусульманам в нарушение принципа «нет принуждения в религии» (Коран, 2:256). Тем самым они фактически положили конец христианству в Северной Африке. Евреи, вернувшиеся к открытому исповеданию иудаизма после того, как фанатизм Альмохадов утих, остались единственными зимми, частично утратив, однако же, защиту, характерную для плюралистического общества. В позднесредневековом Иране шиизм представлял особую проблему для евреев и других немусульман: в отличие от основного исламского течения, суннитского, шииты Ирана поставили понятие скверны, нечистоты (наджаса, осн. на Коране, 9:28) в центр своих религиозных представлений. Евреи и другие зимми считались по своей сути нечистыми, и физический контакт с ними был запрещен. Эта доктрина, вероятно, усилившаяся, как убедительно предполагает Льюис, за счет зороастрийских концепций скверны, сделала евреев и других немусульман более уязвимыми к репрессиям, преследованиям и насильственному обращению.
Во второй главе книги вводится удачный термин «иудео-исламская традиция», который, по Льюису, знаменует, что религиозная и культурная цивилизационная общность иудаизма и ислама является более тесной, чем даже в гораздо более известном случае «иудео-христианской традиции». Льюис также использует термин Гойтейна «симбиоз», чтобы подчеркнуть взаимовлияние двух культур. Его аргументы о возможном еврейском или христианском влиянии на основателя ислама приобретают особую убедительность от привлечения тех обобщающих положений, которые входят в саму концепцию мусульман о своей религии. Это была «многообразная и плюралистическая цивилизация», цивилизация (опять же по контрасту с христианской), не «богословская» и не «идеологическая» в своих взглядах на обращение с евреями. Некоторая враждебность, выраженная в относительно скудном арсенале мусульманской полемики по отношению к евреям, возникла, по сути, у христианских или еврейских новообращенных. Напротив, уважительная тенденция наблюдается у суфийских мистиков и рациональных релятивистов. Близостью ислама к иудаизму, а также политическим оппортунизмом объясняются многочисленные добровольные обращения евреев к доминирующей религии. Эпизоды насильственного обращения подтверждают тезис Льюиса, что немусульманин испытывает больше трудностей на периферии исламского мира, чем в его центре. Главным образом евреи и другие немусульмане сталкивались не
