Нина Мечковская - Язык и религия. Лекции по филологии и истории религий
Ритуальный обмен загадками назывался brahmodya – собственно ‘рассуждения о Брахмане’ (Брахман – высшая суть, абсолют, творческое начало; верховный Бог, творец, проявление абсолюта), буквально – ‘брахманоговорение’ (Елизаренкова, Топоров, 1984, 18).
Корпус ритуальных загадок включал несколько жанровых разновидностей вопросно-ответных последовательностей, в соответствии с разными фазами ритуала. Совокупность ведийских загадок brahmodya в целом содержала жреческое учение о сотворении мира, его главных ценностях и должном порядке поклонения и служения Брахману. Ниже приводится фрагмент ведийских ритуальных загадок и отгадок по работе: Елизаренкова, Топоров, 1984, 19–20 (в переводе авторов исследования)[84].
«Что есть великий посев?» – спрашивает брахман [‘жрец справа от алтаря’].«Этот мир – вот, поистине, великий посев».И приносящий жертву утверждается в этом мире.<………………………………………………..>«Я спрашиваю тебя, что есть высшее небо Слова?» – говорит брахман.«Брахман – вот, поистине, высшее небо Слова», – отвечает хотар [‘жрец слева от алтаря’].И приносящий жертву овладевает благочестием.Кто это движется одиноким? И кто снова рождается?Что лекарство от холода ? и что великий посев ?Солнце движется одиноким.Луна снова рождается.Огонь – лекарство от холода.Земля – великий посев.Какое светило подобно солнцу? Какое озеро подобно океану?Что шире земли? Чему не найти меры?Брахман – светило, подобное солнцу.Небо – озеро, подобное океану.Индра шире земли.Корове не найти меры.В кого вошел Пуруша? Кто обосновался в Пуруше?Это, о брахман, мы тебе загадываем. Что ты нам тут ответишь?В пятерых вошел Пуруша.Они обосновались в Пуруше.Вот что я тебе возражу. Ты не превосходишь меня изобретательностью.Что было первой мыслью? Что было великой птицей?Кто был тучным? Кто был темным?Небо было первой мыслью.Конь был великой птицей.Овца была тучной.Ночь была темной.
Вопросно-ответное развертывание мифологической космогонии засвидетельствовано также для ряда других культурных традиций: иранской, исландской («Старшая Эдда»), африканских (западносуданской, малийской), удмуртской (Иванов, 1976, 50–51; Елизаренкова, Топоров, 1984, 44–45). В ряде культур (как и в древнеиндийской) обмен загадками и отгадками встречается не только в космогонической мифологии, но и в мифах на исторические темы – о возникновении народов и царств. По-видимому, диалогическое вопросно-ответное построение характерно для текстов о п е р в о и с т о к а х (мира или племени). Именно такими текстами обычно открываются мифологические традиции народов.
42. О дидактической ценности вопросно-ответного изложения
В дальнейшем развитии языковой коммуникации и речевого мышления выдающуюся роль сыграли две черты катехизических мифов творения: во-первых, сама вопросно-ответная структура таких текстов и, во-вторых, то образное видение мира, которое и составляет суть загадки: ведь загадка, как известно, по-новому показывает знакомое – всегда неожиданно, иногда парадоксально. Поэтому загадки удивляют и радуют.
Что касается «загадывательно-разгадывательной» структуры мифов творения, то такой способ развертывания содержания оказался оптимальной формой для п е р в и ч н о г о изложения интеллектуально насыщенной информации. Вопросно-ответная форма текста расчленяет его содержание на небольшие «порции» смысла и в каждой такой порции выделяет самый главный смысл: вначале в загадке – подготавливая его появление вопросительным словом, а затем в отгадке – потому что ее смысловой центр сосредоточен в позиции, предсказанной вопросительным словом. Не случайно по вопросам и ответам издавна составлялись учебные тексты, в том числе конфессиональная дидактическая литература (в христианской традиции – катехизисы[85]).
43. Азбука образного мышления
В Словаре Даля есть загадка про загадку, схватывающая смысловую двуплановость загадки: Без лица в личине[86], и приговорка о смысловой емкости загадки: Загадка, разгадка да семь верст правды (в ней) (Даль, I, 566). Так определены структурная и содержательная сущность загадки народным словом – в ф о л ь к л о р е. «Ученое» слово (в фольклористике) по отношению к этим народным максимам предстает как их изъяснение, более или менее подробный комментарий.
Природа загадки связана с одним из фундаментальных свойств человеческого мышления – со способностью или умением человека видеть сходство и несходство разных предметов (явлений, событий) и на этой основе понимать связи предметов, их роды и виды, различать в окружающем мире общее, частное и особенное. Наиболее ранние проявления этой способности человеческого сознания запечатлены, во-первых, в языке – именно в развитии переносных (вторичных) значений слов[87] – и, во-вторых, в фольклоре – в древнейших загадках.
Мифологическая картина творения представляла собой цепь уподоблений: элементы макрокосмоса (небо, земля, вода, ветер, солнце, горы, реки…) осознавались как элементы микрокосмоса – тела мифологического существа («первожертвы»), из частей которого и был создан мир. Метафорический строй мифа о начале мира надолго закреплял и делал более частым, продуктивным господствующий в древности способ осознания действительности человеком: на основе образного видения предметов и естественной свободы переносно-образного употребления языка. Образность, закрепленная в загадках и отгадках космогонической мифологии, обусловила почти универсальную по языкам мира серию метафор: названия частей человеческого тела развили способность обозначать части рельефа[88].
С течением веков загадки утрачивали сакральную ценность, но еще долго сохраняли познавательное значение – в качестве части вполне серьезного, «взрослого» знания о мире. Иными словами, свод (корпус) загадок и отгадок был компонентом картины мира фольклорного коллектива.
Загадывание загадок становились своего рода уроками образного мышления, азбукой, которая учила распознавать аналогии, связи, «вторые планы» вещей и явлений. Загадки упражняли в понимании переносных смыслов, иносказательных выражений, перифраз, намеков, непрямых описаний. Они учили видеть разные стороны, грани, аспекты явлений. В итоге росла зоркость человека при взгляде на мир. Важен не только конкретный свод загадок, циркулирующих в данном коллективе, но и «грамматика» загадок, т.е. своеобразные неписаные «правила»[89], по которым строятся новые загадки, а также сама установка на загадывание, на порождение новых загадок.
В загадках, по мере ослабления или утраты ими утилитарно-магического значения, укреплялись познавательные, игровые, эстетические, развлекательные функции. Росло количество загадок, расширялся круг явлений, отраженных в загадках. Изменялся эмоциональный контекст, в котором они загадывались: появляются загадки-шутки, загадки-розыгрыши, неприличные загадки. Не менее важно и то, что шире стал использоваться сам семантический принцип загадки – тот присущий загадке двойной взгляд на вещь, невозможный без умения распознать, как сказано в загадке, «лицо под личиной», а с другой стороны, предполагающий и встречное умение подобрать замысловатую, вызывающую удивление «личину» для знакомого лица и тем открыть в знакомом облике новые черты.
44. «Диалогические» картины мира в апокрифах и духовных стихах
Первоначально «обмен загадками» перешел из мифов творения в произведения, вполне сопоставимые с «первомифами» по мировоззренческой фундаментальности и широте отображения мира, – в сочинения о космогонии, о начале мира и народа. Однако, поскольку в иудейско-христианской традиции сведения «о первоистоках» оказались представлены не в вопросно-ответном изложении, но в эпической (повествовательной) форме (библейская Книга Бытия и, шире, Пятикнижие Моисеево), то жанр загадок (вопросов-ответов) был использован в сочинениях, которые дополняли и варьировали библейские сведения о первоистоках. В восточно-христианской культуре это некоторые произведения, пограничные между ортодоксией и религиозным вольнодумством, между письменностью и фольклором, – отдельные апокрифы[89a] и духовные стихи.
Среди апокрифов, лостроенных в форме вопросов и ответов или же содержащих эпизоды состязания в загадках, есть такие значительные произведения, как «Беседа трех святителей», «Вопросы Иоанна Богослова Господу на Фаворской Горе», «Сказание о Соломоне и Китоврасе» и др.
Особенно широко читался на Руси апокриф «Беседа трех святителей». Переведенный с греческого на церковнославянский не позднее XI в., памятник известен в ряде редакций и множестве списков, он оказал значительное воздействие на устную народную поэзию и еще в XIX в. находил своих читателей.
