Кристофер Хитченс - Бог не любовь: Как религия все отравляет

Эта почти табуированная и почти сексуальная дилемма также была решена задним числом, причем на этот раз через много веков после раннехристианских соборов, на которых «синоптические» евангелия лихорадочно отделялись от «апокрифов». Было решено, что сама Мария (о рождении которой нет ни слова ни в одной священной книге), появилась на свет в результате более раннего непорочного зачатия, снабдившего ее иммунитетом против всякой скверны. Также было решено, что Мария не умерла: в самом деле, смерть — расплата за грехи, а Мария не могла грешить по определению. Так появился догмат о «Вознесении», утверждающий на пустом месте, что именно пустое место, а не могила, осталось на земле после того, как Мария живьем отправилась на небеса. Заслуживают интереса даты принятия этих эдиктов, грандиозных в своей изобретательности. Доктрину о непорочном зачатии Девы Марии Рим огласил или открыл в 1852 году, а догмат о ее вознесении — в 1951-м. «Сделано человеком» не всегда означает «сделано без ума». Надо отдать должное героическим попыткам спасти бесповоротно тонущее судно. Но при всей «вдохновенности» этих церковных постановлений едва ли стоит оскорблять божество утверждениями, что сие вдохновение — от него.

Не только текст Ветхого Завета нашпигован фантазиями и астрологией (солнце остановилось, чтобы Иисус Навин мог довести до конца свою резню в так и не найденном месте). Христианские писания полны небесных знамений (начиная с той самой звезды над Вифлеемом), колдунов и знахарей. Многие деяния и речения Иисуса вполне безобидны; прежде всего, это относится к «заповедям блаженства» с их беспочвенными фантазиями о кротких и миротворцах. Однако многие другие лишены смысла и свидетельствуют о вере магию, некоторые абсурдны и говорят о примитивном понимании сельского хозяйства (сюда относятся все упоминания пашен и посевов, а также все аллегорические смоковницы), а многие откровенно аморальны. К примеру, уподобление людей полевым лилиям, как и многие другие наставления Иисуса, подразумевает, что бережливость, изобретательность, семейная жизнь и тому подобное — пустая трата времени. («Не заботьтесь о завтрашнем дне».) Поэтому некоторые Евангелия, как синоптические, так и апокрифические, сообщают, что современники (включая членов его семьи) думали, что Иисус сошел с ума. Были и те, кто замечал в его поведении признаки еврейской ортодоксии: Евангелие от Матфея (15:21-28) рассказывает о том, как он пренебрег женщиной из Ханаана, умолявшей его изгнать бесов из ее дочери. Иисус отрезал, что не собирается тратить сил на нееврейку. (В конце концов ученики и настойчивость женщины уговорили его смягчиться и прогнать «демона».) На мой взгляд, такие своеобразные эпизоды — еще одно косвенное доказательство, что у Христа действительно был некий исторический прототип. По Палестине в то время бродило немало пророков, но этот очевидно считал себя — по крайней мере, время от времени — богом или сыном бога. И этим все объясняется. Достаточно допустить, что он верил в это сам и что обещал ученикам наступление своего царства еще при их жизни, как почти все его афоризмы, внезапно обретает подобие смысла. Откровенней всего об этом написал Клайв Льюис (согласно недавним опросам, самый популярный пропагандист христианства) в книге «Просто христианство». В интересующем нас отрывке Льюис комментирует готовность Иисуса брать на себя чужие грехи:

Если говорящий не Бог, это заявление поистине смехотворно. Мы все понимаем, что человек может простить зло, причиненное лично ему. Вы наступаете мне на ногу, и я вас прощаю; вы крадете мои деньги, и я вас прощаю. Но как понимать человека, которого никто не грабил и чьих ног никто не топтал, но заявляющего при этом, что он простил вам топтание чужих ног и кражу чужих денег? Чушь собачья — вот самое мягкое определение для таких заявлений. Но именно это сказал Иисус. Он говорил людям, что их грехи прощены, не советуясь с теми, кто пострадал от их прегрешений. Он без тени сомнения вел себя так, словно все их проступки были прежде всего проступками против Него. Такое поведение оправдано только в том случае, если он действительно был Богом, а потому всякий грех нарушал Его законы и отвергал Его любовь. Те же слова в устах любого другого я не могу назвать ничем иным, кроме глупости и самомнения, каких не найти ни у какой другой исторической фигуры.

Можно отметить, что Льюис считает Иисуса «исторической фигурой» в отсутствие каких-либо веских доказательств, но оставим это в стороне. Отдадим ему должное за то, что он принимает логику и мораль сказанного. Льюис не церемонится с теми, кто полагает, что Иисус мог быть великим учителем нравственности, не имея божественной природы (к таким людям, кстати, относил себя и деист Томас Джефферсон):

Но этого мы сказать не можем. Обыкновенный человек, говоривший то, что говорил Иисус, не был бы великим учителем нравственности. Он был бы душевнобольным — наравне с теми, кто считает себя яйцом в мешочек, — или же дьяволом. Другого выбора нет. Либо этот человек был и остается Сыном Божиим, либо он был, в лучшем случае, безумцем. Можно отмахнуться от него, как от идиота; можно плевать в Него и убить Его, как беса; можно упасть к Его ногам и называть Его Господом Богом. Так что забудем снисходительный вздор о том, что он был великим учителем нравственности. Он не оставил нам возможности такого истолкования. Это не входило в его намерения.

Заметьте: я не ищу противника посговорчивей. Льюис — самый ходовой христианский пропагандист современности. Еще в меньшей степени я принимаю такие сверхъестественные категории, как «дьявол» и «бес». Менее же всего я готов принять его умозаключения, скудомыслие которых поражает воображение: он берет ложную альтернативу, подает ее, как единственно возможную, и грубо делает из нее неправомочный вывод. («Мне представляется очевидным, что Он не был ни душевнобольным, ни демоном; следовательно, сколь бы странным, ужасным или маловероятным это ни казалось, я вынужден признать, что Он был и остается Богом».) Однако я отдаю должное его честности и даже некоторой смелости. Либо Евангелиям можно верить на слово, либо все это одно большое надувательство, причем, возможно, безнравственное надувательство. Что ж, из текста самих Евангелий совершенно очевидно, что им нельзя верить на слово. Многие «изречения» и наставления Иисуса дошли до нас через длинную цепочку людской молвы, что объясняет многочисленные нестыковки и противоречия. Самые вопиющие из них — по крайней мере, с исторической точки зрения и, уж во всяком случае, с точки зрения верующих — связаны со временем его второго пришествия и его полным равнодушием к основанию какой-либо посюсторонней церкви. Первые христианские епископы, жалевшие, что не попали в число очевидцев, охотно ссылаются на неканонические поучения Христа — даже не из вторых, а из третьих рук. Приведу один показательный пример. Через много лет после того, как Льюис отправился пожинать плоды своих стараний, один очень серьезный молодой человек по мени Бартон Эрман решил проверить свои фундаменталистские взгляды. Он учился в двух самых известных христианских академиях США. Фундаменталисты считали его своим. Исследования Эрмана, хорошо владеющего древнегреческим и древнееврейским (сейчас он возглавляет факультет религиоведения), несколько разошлись с его верой. К собственному изумлению, он обнаружил, что некоторые широко известные истории из жизни Иисуса были вписаны в канон гораздо позднее, и что это касается, пожалуй, самой известной из них.

Я имею в виду знаменитый эпизод с женщиной, совершившей прелюбодеяние (Евангелие от Иоанна 8:3-11). Кто не слышал или не читал, как казуисты-фарисеи приволокли несчастную к Иисусу, желая знать, согласен ли он, что ее следует забить камнями в соответствии с законом Моисея? Если нет, он нарушит закон. Если да, он выставит на посмешище собственное учение. Нетрудно представить, с каким гнусным остервенением эта публика набросилась на женщину. А спокойный ответ (после писания перстом на земле) — «Кто из вас без греха, первый брось на нее камень» — навсегда вошел в нашу литературу и наше сознание.

Этот эпизод не остался без внимания кинематографа. Он мелькает в дешевой поделке Мела Гибсо-на. В «Докторе Живаго» Дэйвида Лина он появляется в чудесной сцене разговора отчаявшейся Лары и священника, который спрашивает ее, что сказал Иисус грешнице. «Иди и впредь не греши», — отвечает она. «И она послушалась?» — гневно вопрошает священник. «Я не знаю, Отец». «Никто не знает», — говорит священник, от чего Ларе вряд ли становится легче.

Воистину, никто не знает. Еще задолго до того, как я прочитал Эрмана, у меня имелись кое-какие вопросы. Если Новый Завет продолжает дело Моисея, зачем подрывать кровожадные законы Пятикнижия? Пусть око за око, зуб за зуб и истребление ведьм — это варварство и глупость, но если право вершить суд имеют только те, кто без греха, как несовершенное общество вообще может наказывать преступников? Нам всем бы пришлось лицемерить. И по какому праву Иисус «простил» грешницу? Резонно предположить, что где-то в городе рвала и метала как минимум одна обманутая жена или негодовал обманутый муж. Неужели христианство проповедует половую распущенность? Если так, то до сих пор его понимали очень неправильно. А что писалось перстом на земле? Опять же, никто не знает. Кроме того, в тексте говорится, что после того, как фарисеи растаяли вместе с толпой (надо понимать, от стыда), кроме Иисуса и женщины никого не осталось. Кто, в таком случае, пересказывает нам его слова? Впрочем, несмотря на все это, история казалась мне не лишенной прелести.