Анна Данилова - От смерти к жизни. Как преодолеть страх смерти
У второго мужчины точно так же мать погибла, очень пожилая женщина 90 лет. Они в соседних домах жили. «Я бросился сразу бежать, а вода все выше и выше. Я подплываю, а уже поздно…» И эти мужчины плакали как дети.
Не важно, в каком возрасте человек теряет родителей – пять ему лет или пятьдесят, реакция почти идентичная. В самом деле, пока живы родители, мы остаемся детьми. В этот момент включается маленький человек и горюет как осиротевший ребенок. И поддержка нужна и пятилетнему, и пятидесятилетнему: «Мама и папа тебя любили и любят. Это то, что тебя будет поддерживать всю жизнь». Конечно, с взрослым человеком проще, с ним можно говорить и вспоминать.
Помощь детям – это отдельная работа в чрезвычайных ситуациях. У нас в центре нет специальных детских психологов, наши специалисты могут работать абсолютно со всеми. И в чрезвычайной ситуации, конечно, реакция детей отличается от реакции взрослых. Чем меньше ребенок, тем больше отличие, совсем маленькие дети – дошкольники, младшие школьники – очень ориентированы на взрослых, особенно на родителей, если они рядом. Как ведет себя родитель, собственно, так и будет вести себя ребенок.
Если родитель сохраняет спокойствие, уверенность и передает это ребенку, и говорит, что «я рядом с тобой, я здесь, мы вместе, я тебе помогу», то ребенок не будет ни плакать, ни пугаться, ни паниковать. А если папа или мама теряет над собой контроль, то мгновенно в это эмоционально подключается и ребенок. Если страшно маме и папе, то ребенку страшнее в десять раз, потому что мама и папа его опора, незыблемый мир. И мы всегда говорим родителям: «Будьте рядом и демонстрируйте уверенность, и с ребенком будет все в порядке». Другое дело, когда ребенок потерял родителей, это уже работа, требующая индивидуального, ювелирного подхода.
Ребенок-заместитель
Ни в коем случае мы никогда не говорим родителям погибшего ребенка, что «у вас еще будут дети». Это равносильно предательству этого погибшего ребенка. А во вторых, мы не знаем, будут или не будут эти дети, не знаем, захотят ли они иметь детей. Мы говорим часто противоположное: «В этот год-полтора своего горя не принимайте для себя никаких жизненно важных решений, не вносите в свою жизнь никаких важных изменений, не переезжайте, не увольняйтесь с работы, не меняйте свою жизнь, потому что она и так у вас изменилась. Вам будет еще трудней, ведь от себя все равно не убежишь».
Бывает, что муж говорит: «Я так боюсь, что жена может сойти с ума. Может, нам еще одного ребенка родить?» Я понимаю, что все из лучших побуждений, но мы говорим: «Подумайте, это и для вас и для жены – тяжелейший стресс. Переживите этот период, и тогда вы решите, будут у вас еще дети или нет».
Но на самом деле, если сказать честно, правда здесь немножко в другом: когда родители рожают ребенка вслед за тем, которого они потеряли, то высок риск, что они рожают ребенка-заместителя. А чем опасна эта ситуация? Тем, что второму ребенку родители могут не позволить прожить свою жизнь. Они могут возложить на него ответственность проживать жизнь умершего ребенка: будут сравнивать их вслух или мысленно, корректировать, при этом не желая ничего плохого, ничего дурного.
Надо сначала пережить свое горе, а потом думать, как строить свою жизнь. Это очень важно донести до людей. Потому что в состоянии острого горя люди очень часто принимают какие-то решения, которые в обычном состоянии никогда не приняли бы. Надо понимать, что горе затрагивает не только эмоциональную область, но все другие сферы нашей жизни. И часть нашей работы, помимо работы с чувствами, эмоциями, с чувством вины, – постройка перспективы на будущее, поиск ресурса, за что зацепиться, зачем жить дальше.
Страдаешь не только ты
То, что для нас является очевидным, для людей, которые переживают горе, может казаться чем-то не нормальным. Например, с ребенком: «Так хорошо учился, отличник, умница и вдруг стал плохо учиться и все плохо. У меня и так горе – муж погиб, а тут еще и ребенок двоечником стал, маме и так плохо, он меня совсем добить хочет». А у ребенка свое горе, он вот так его переживает. «Не только у вас горе, но и у ваших близких» — это то, о чем надо говорить.
Вы знаете, если зациклиться на себя, то можно, вынырнув из горя, понять, что ты остался один. Кажется, что когда человек переживает горе, его надо обнять, утешить и все будет хорошо. Человек, переживающий горе, может быть очень агрессивным, он может отталкивать вас и говорить: «Не нужна мне ваша помощь, ничем вы мне не поможете, уйдите отсюда, не мешайте». Это тоже нормальная реакция. Это не значит, что нужно уйти, это значит, что ему нужно помочь по-другому.
Была ситуация, когда я поняла, насколько важно, работая с человеком, понять, кто еще страдает от этой же потери. Особенно если есть дети, надо переключить внимание на них. Была ситуация, когда у женщины погиб муж, долго не могли его найти среди погибших. Один раз посмотрели – не он, еще раз – не он, и она уже думала, может, он в больнице, может, все-таки выжил, где-то здесь, но мы его не можем найти. И она была в ужасном состоянии – то кричит, то плачет, то начинает злиться, и при этом ей кто-то звонит и она резко, коротко, со злостью отвечает. Я в конце концов понимаю, что надо узнать, кто же это звонит? Я говорю: «С кем вы разговариваете?» И она с такой агрессией: «Да ребенок это, достал меня». Я говорю: «Это ваш ребенок?» – «Да». – «Сколько ему лет?» – «Шесть». – «А где он сейчас?» – «Дома, звонит и звонит, я ему сказала, где я». То есть понятно, что это ее горе говорит, а не она.
Но дальше она сказала еще более серьезную вещь, которую, конечно, нельзя было оставить без внимания: «Сейчас я приеду и скажу ему: что, хотел, чтоб папка умер, вот он и умер». – «А почему вы считаете так, что он этого хотел?» – «У нас отец был строгий, как раз накануне он поругал сына, он приходит и говорит: папка злой такой, ругал меня, нам бы лучше было, если бы его с нами вообще не было. Вот я ему сейчас и скажу: хотел, вот он и умер».
Конечно, первая эмоциональная реакция – встряхнуть и сказать: «Что же ты, женщина, делаешь? И как дальше твоему ребенку будет жить после этого?» Но я понимаю, что она не осознает этого, она сейчас в своем горе, у нее погиб муж и она не может его найти среди погибших. Я говорю: «Скажите, пожалуйста, вы действительно считаете, что ваш муж погиб, потому что так сказал ваш сын?» Она говорит: «Нет, конечно». – «А зачем вы хотите ему об этом сказать?»
И тут включается разум, женщина немножко отступает и говорит: «А что, не надо?» Я говорю: «Нет. Вы просто скажите: у вас какая-то цель? Вот вы хотите это сказать сыну, зачем?» Она: «Ну, я не знаю, он же вот так говорил». – «Вы же понимаете, почему он так говорил?» – «Ну да, он любил его, ну да, обиделся». Я говорю: «А как вы думаете, почему он так часто звонит? Он же сейчас там один и ему очень страшно, он не знает, что происходит, он не понимает, что с вами, вы же для него главная опора, и вдруг ее рядом нет, а он хочет узнать, что она еще есть, он за вас цепляется эмоционально: «Мама, скажи, что ты есть, что ты меня любишь!» А если он услышит, что он виноват в смерти отца, он же поверит вам на слово! Дети в этом возрасте верят родителям абсолютно. Он это примет как факт. Дальше пойдет по жизни с тем, что отец умер потому, что он так захотел». Она заплакала.
Зачем жить дальше?
Очень важно слушать людей и понять, в чем именно может быть их ресурс на будущее, мы же не можем свой ресурс придумать, и сказать: «Вот ты будешь жить, потому что у тебя есть дети». Может, это никакой не ресурс, дети, а, наоборот, еще та тяжесть, про которую он скажет: «Я не потяну. Вот я не потяну ответственность еще за кого-то, не могу. У детей есть дедушки и бабушки или тети, а я не могу». И поэтому про свой ресурс человек может сказать только сам. А сам он скажет, когда мы будем его расспрашивать и внимательно слушать, о его же жизни с ним говорить.
Мы говорим с человеком о нем самом, о его жизни, о любви, о чувствах, о близких. В этот момент пытаешься выловить ресурс и построить человеку ближайшую перспективу, хотя бы на какое-то короткое время. Как он будет жить, и что он будет делать.
С пятнадцатилетней девочкой мы два часа ходили вокруг морга, пока папа проходил процедуру опознания – погибла мама. Мы с ней гуляли и разговаривали о ее жизни, о ней самой и в это время простраивали перспективу – что же ей делать? Потому что она жила с мамой, с отцом мама была в разводе. И у девочки сейчас выбор: либо переезжать в новую семью отца, либо жить с бабушкой и дедушкой.
С одной стороны, это выглядело, как будто я пытаюсь ее отвлечь, а на самом деле мы в этот момент выстраивали с ней ее будущее. Жить с бабушкой и дедушкой, но в деревне, маленькая школа, а класс выпускной. Либо переезжать в большой город к отцу, где хорошая школа и все прекрасно, но жить с мачехой. Это только ее выбор, потому что ее отец готов, она с отцом хорошие отношения сохранила, и дедушка с бабушкой, безусловно, готовы. Ей надо было понять, что же ей сейчас предпочесть. И вот, говоря о том, как они жили с мамой, какие отношения с папой, с его женой, девочка постепенно, в ходе собственных рассуждений, приходит к выводу, где и как она будет жить и что она будет делать.
