История религий. Том 2 - Крывелев Иосиф Аронович
Признание учения мутазилитов государственной религиозной доктриной встретило сопротивление со стороны богословов старой школы, широких кругов бюрократии и народа. Инквизиционные преследования, которым раньше подвергались мутазилиты, теперь обрушились на их противников. В 833 г. халиф Мамун опубликовал указ, которым декретировалось испытание в мутазилитском правоверии всех государственных чиновников. Он собрал авторитетных богословов для выслушивания их взглядов по вопросам, связанным с сотворением Корана. Получив в письменном виде весьма уклончивые ответы, халиф распорядился выслать всех подозрительных по части правоверия в особый лагерь. Адептам несотворенности божественной книги на этот раз повезло: прежде чем их успели доставить в лагерь, пришла весть о смерти Мамуна 31.
Преемники халифа некоторое время еще оставались на позициях мутазилизма. Халиф Мутасим жестоко преследовал противников этого богословского направления, о чем И. Гольдциер сообщает следующее: «Инквизиторы либерализма были, если это возможно, еще ужаснее, чем их приверженные букве собратья; во всяком случае их фанатизм отвратительнее фанатизма их заключенных в тюрьмы и преследуемых жертв» 32. В либерализме Гольдциер отказывает мутазилитам, но признает их рационализм, с чем со всеми оговорками, вытекающими из относительности и противоречивости религиозного рационализма в целом, нельзя не согласиться.
После халифа Васика (842–847), который был последним мутазилитом на халифском троне, наступила реакция. Новый халиф Мутаваккиль (847–861) счел целесообразным вернуться к ортодоксальному суннизму. Он понимал непрочность своего положения и зависимость от возведших его на престол турецких гвардейцев и решил опереться на суннитское население Ирака, находившееся под влиянием правоверного духовенства. В этих целях он объявил мутазилитство ересью и подверг ее носителей всем утонченным и изощренным наказаниям, методика которых была хорошо разработана деятелями той благочестивой эпохи. Вернулось господство суннитского правоверия. Гольдциер так характеризует вновь создавшуюся обстановку: «…при халифе Мутаваккиле, отвратительном мракобесе, отлично умевшем соединять наслаждение вином и покровительство порнографической литературе с догматической ортодоксией, приверженцы старого догмата могли снова свободно поднять голову. Из преследуемых они превращаются в преследующих и великолепно умеют, к вящей славе Аллаха, претворять в действие старое, испытанное положение «Vae victis» («горе побежденным». — И. К.)» 33. Во избежание соблазна Мутаваккиль запретил не только исповедовать мутазилитские учения, но и вообще обсуждать богословские вопросы и продавать книги, в которых эти вопросы трактуются.
Такое богословствование появилось еще при халифате Омейядов в виде так называемого калама, что значит «слово» — в смысле, близком к греческому логосу. Но калам домутазилитского периода был примитивным и строго ортодоксальным, придерживавшимся буквы Корана и хадисов; по существу серьезные теологические проблемы в нем и не ставились. Другое дело — тот калам, который возник после поражения и подавления мутазилитства. От вопросов, поднятых последним, нельзя было просто отмахнуться, тем более что с каждым десятилетием среди образованных кругов все большее распространение получала эллинистическая философия, в особенности аристотелизм. Новый калам, основателем которого считается Ашари (873/74—935 или 941), не отверг учения мутазилитов, а занялся поисками средней линии между нерассуждающим суннитским благочестием и духом философско-теологических размышлений, культивировавшимся мутазилитами.
В произведениях Ашари, который до сорокалетнего возраста был мутазилитом, даются компромиссные решения каверзных проблем мусульманской догматики. Коран признается вечным словом божьим. Но непосредственная форма его выражения, заключающаяся в сочетании слов и букв, в чернилах и в материале, на котором начертаны эти буквы, относится за счет усилий человека. Можно было понять это решение и так, что Коран должен быть признан непроизносимым словом божьим, содержащимся лишь в душе и духе, а предметное оформление его в какой-то момент было сообщено Аллахом пророкам 34. Такие же половинчатые решения дали мутакаллимы (богословы), противостоявшие мутазилитам, и по вопросу о предопределении и характеристике бога. Для мутакаллимов не существовало проблемы толкования Корана: все, что заключено между двумя досками переплета, есть слово божье. Любое умствование по вопросам соотношения разума и традиции, свойств Аллаха, справедливости или несправедливости предопределения признается ересью и кощунством.
Хотя данная позиция и была обращена против мутазилитства, но даже она не могла все же удовлетворить сторонников абсолютной ортодоксии. К своим неистовым проклятиям по адресу мутазилитов они прибавляли почти столь же яростные осуждения калама и мутакаллимов. Предписывался такой рецепт обращения с мутакаллимами: «…их надо бить бичами и подошвами, а потом провести по всем племенам и становищам, причем следует возглашать: «Вот награда того, кто отстраняется от Корана и Сунны и предается каламу»» 35.
Эта линия не была единственной. Разные социальные и этнические группировки продолжали борьбу за свои интересы и облекали свои требования в форму религиозно-идеологических учений и догматов, по поводу которых господствующим группировкам приходилось вступать в споры и обсуждения.
Калам аширитского типа приобрел влияние и официозный характер почти на столетие позже, когда выступили такие его последователи, как аль-Газали. Калам к этому времени очистился от многих мутазилитских вольностей, приблизившись максимально к традиционно-суннитскому правоверию. Но теперь перед ним были новые противники, и прежде всего религиозномистическое движение суфизма36, нашедшее своих приверженцев на всей территории халифата. Это движение появилось почти одновременно с возникновением ислама. Идеология первоначального ислама включала в себя некоторые элементы презрения к реальному миру, коренившегося в ставке на загробное воздаяние. Но в ходе военных успехов мусульман, по мере того, как росло их имущественное благосостояние, идеал аскетической жизни на этом свете быстро тускнел, а потом и вовсе утратил свою притягательную силу для верующих. Он вновь стал обретать ее в процессе имущественного и социального расслоения, притом главным образом в тех кругах общества, которые оказывались обделенными.
В VIII в. существовало движение, направленное к уходу из мира, к разрыву с его материальными и духовными ценностями.
В отношении житейского поведения и личной этики предъявлялись аскетические требования презрения к земным благам — пище, одежде, жилью и т. д. Такое поведение нашло свое внешнее выражение в ношении грубого плаща из овечьей шерсти — суфа, давшего название всему движению. Что касается собственно религиозного и культового содержания движения, то основным в нем является негативный момент — отказ от выполнения пятикратного намаза и от других сложившихся к этому времени форм мусульманской обрядности и замена их зикром — собственной формой культа. В разных направлениях и группировках суффийского движения сложились и различные формы зикра. Общим было лишь то, что верующий лично сносится с божеством, вознося ему славословия, приводя себя в эмоциональное состояние, позволяющее предполагать близость к богу, единство с ним, доходящее до слияния. В некоторых группах суфиев зикр выражался в пении и пляске, доводивших молящихся до экстазного исступления.
Стремление к непосредственному слиянию с божеством в молитвенном экстазе базировалось в вероисповедном отношении на близких к пантеизму представлениях о единстве божественной и человеческой природы, о таком вездеприсутствии бога, которое по существу означает его растворенность в природе. Поэтому путь к слиянию с божеством лежит не в разумном его постижении и не в автоматическом следовании богословской традиции, а в пламенном стремлении души к нему. Один из главных суфийских теологов, аль-Кушейри, писал: «Суфии — люди, соединяющиеся с Богом (al-wisal), а не люди доказательств (al-istidlal), как обычные теологи». И. Гольдциер приводит и такое высказывание другого суфийского богослова: «Когда открывается истина, разум (akl) отступает назад. Он орудие осуществления отношений зависимости человека к богу (ubudija), а не орудие познания истинного существа владычества божья (rububijja)»37. В приведенной общетеологической установке нетрудно различить влияние неоплатонизма, буддизма, древних индуистских верований. Да и сама тенденция к пантеизму, прорывающаяся в стремлении к непосредственному общению с богом, сказывается почти во всех религиях — среди тех групп верующих, которые по тем или иным причинам становятся в оппозицию к своей церковной организации и ориентируются на эмоциональные религиозные переживания индивидуума. Хасидизм в иудаизме, ряд средневековых ересей в христианстве недалеки в этом отношении от суфизма.
