Андрей Десницкий - Люди и фразы
И всякое упоминание «неоднозначности» Власова и РОА часто воспринимается нами просто как еще один подобный заход, как попытка лишить нас Победы, которая «одна на всех». Тем более сейчас, когда демагоги из «ближнего зарубежья» действительно пытаются с нами такое проделать.
Но ведь в зарубежной части нашей Церкви все это видится совершенно иначе – просто потому, что там на одной службе в храме до сих стоят те, кто воевал и по ту, и по эту сторону фронта, или же их дети и внуки. У них просто не было другого выхода, кроме как простить и принять друг друга. Моя подруга из Канады рассказывала мне, как с замиранием сердца слушала фронтовые воспоминания одного старика из своего прихода, он говорил о молодости и смерти. А она тогда так и не решилась задать вопрос: а на чьей стороне он воевал? И может быть, правильно, что не решилась. Все исторические оценки были расставлены в Нюрнберге, а личный выбор того 18-летнего парнишки, каким он тогда был, – это его личная история, и не должна она определять отношение к человеку, с которым спустя более полувека ты подходишь к Чаше. И где, как не в Церкви, начинаешь это понимать?
Впрочем, черно-белого восприятия хватает и на другой стороне, когда, например, Великую Отечественную пытаются назвать «второй гражданской». Дескать, была предпринята новая попытка сбросить большевиков… К счастью, в нашей стране так думают единицы, так что говорить об этом подробнее не имеет смысла.
Есть у этой проблемы и еще одна сторона. Ревизионисты навязчиво объясняют нам: Сталин был не лучше Гитлера, значит, Красная армия была не лучше вермахта. Мы не можем с этим согласиться, но это не значит, что мы должны просто переворачивать эту извращенную логику: обелять сталинизм ради того, чтобы оправдать подвиг наших дедов на поле боя или утверждать, что в Красной армии были только ангелы, в вермахте – только демоны. Наши деды, честное слово, в этом совершенно не нуждаются. Зато в этом нуждаются ревизионисты, которым важно доказать, что нынешняя Россия – преемница сталинского режима во всех смыслах.
Только когда мы будем всерьез и подробно изучать собственную историю, не пряча ее грязных и страшных страниц, мы увидим наших фронтовиков живыми людьми, а не бронзовыми статуями.
В одном окопе зачастую оказывались раскулаченный крестьянин и раскулачивший его активист, зэк-штрафник и посадивший его доноситель. Общенародная трагедия войны на выживание сплеталась со множеством личных трагедий, и далеко не все поступали тогда наилучшим образом – и все-таки мы победили!
О той войне у нас принято было говорить: никто не забыт, ничто не забыто. Это не совсем так. В тех самых местах, где летом 1942 года была окружена и разбита 2-я ударная армия генерала Власова, поисковики до сих пор находят незахороненные останки солдат. Точно так же и в нашей истории есть много таких эпизодов, говорить о которых нам трудно, о которых мы хотели бы забыть, – но в прошлое нужно вглядеться, его нужно осознать, иначе невозможно будет окончательно перевернуть эту его страницу и вынести из нее хоть какой-то урок.
Так что попытка отказаться от шаблонов восприятия и чернобелых оценок вовсе не обязательно должна быть капитуляцией перед наступающими ревизионистами или условным согласием с чужим предательством (кстати, еще не известно, как мы бы повели себя на месте тех пленных советских солдат). Это может быть попыткой найти потомков потерянного брата и пригласить их на наш общий праздник Победы.
Наследие девяностых
Сегодня принято отмахиваться от «проклятых девяностых». Да, мы сознаем, что живем в стране, которая сложилась именно в это самое десятилетие, мы все родом оттуда – но нам трудно простить тому десятилетию бедность, унижение и, самое главное, обманутые надежды. Так человек, вступающий в зрелый возраст, оглядывается порой на свое бурное отрочество: ну да, оно было, оно определило мою нынешнюю жизнь, но как хорошо, что уже прошло! Но сейчас я хотел бы поговорить только об одном родимом пятне, которое, кажется мне, никак не пройдет у нашего общества…
Тогда, в эпоху первичного накопления, наши новые капиталисты периодически говорили с экранов и газетных полос: «Если вы такие умные, почему вы такие бедные?» – и даже как-то неловко было на это возражать. Помню, как в телеинтервью успешный режиссер, брат другого режиссера и сын гимнописца, приехавший на время из Голливуда, рассуждал о проблемах бедности: людям просто не нужно соглашаться работать за низкую зарплату! Несомненно, в Голливуде он именно так и поступал.
Сытые и успешные люди повторяли это на все лады, им даже как-то не приходило в голову, что если бы разом забастовали и потребовали достойной зарплаты даже не их личные визажисты и шоферы, а всего-навсего водители троллейбусов, школьные учителя и продавцы в уличных палатках, жизнь в стране просто бы замерла. Уж не говоря о том, что в любой стране есть люди, физически неспособные позаботиться о себе, и что никто из нас от такой участи не застрахован.
Да и школьная арифметика подсказывает: если стремительно богатеет некая часть общества, но при этом в стране падает производство, равно как и цены на экспортные товары, – остальное общество может только стремительно беднеть. Иными словами, стать в одночасье миллионером можно лишь при условии, что тысячи других людей в одночасье станут нищими. «Вы такие бедные, потому что мы такие умные» – вот что следовало бы говорить с телеэкранов.
Кажется, до сих пор эта простая мысль не приходит людям в голову. Два столичных градоначальника, обладатели немалых состояний, публично сообщили: как раз в те годы, когда создавались эти состояния, на подведомственной им территории люди десятками умирали от голода. Что же отсюда следует? Они хотели извиниться, рассказать нам, что вовсе не этого добивались, что не думали тогда о последствиях? Хотели поделиться своими деньгами с теми, кто пострадал тогда, или с их потомками? Нет, они хотели показать пальцем на покойного премьер-министра: это он виноват.
Он уже там, где с него спросится за все, в чем виновен. Но не чувствовать никакой неловкости, делая такие признания… Этому мы действительно научились в девяностые. У Леонида Филатова потешный царь и то говорил: «Утром мажу бутерброд – сразу мысль: а как народ? И икра не лезет в горло, и компот не льется в рот!»
Новые богатые сделали то, что прежде обещали коммунисты, свой, «новый мир построили»: закрытые коттеджные поселки, особые магазины, клубы, школы для детей… Единственным общим пространством, по сути, остались городские улицы – вот почему у нас столько анекдотов про столкновение «запорожца» с «мерседесом». Собственно, кроме ситуации ДТП у владельцев этих двух машин практически нет шансов увидеть лицо друг друга.
Когда богатые поехали на альпийские курорты и в лондонские особняки, Европа вздрогнула: не то чтобы там не привыкли к роскоши, но там не принято было выставлять ее напоказ. Наоборот, любой западный миллиардер считает своим долгом помогать тем, «кому меньше повезло в жизни» (такая у них формулировка). Можно долго ругать спекулянта Дж. Сороса, но именно его гранты позволили выжить и остаться в России множеству талантливых ученых, его же гранты поддержали на плаву наши провинциальные библиотеки. Многие ли из тех, кто взахлеб рассуждает о патриотизме, могут похвастать подобным?
Впрочем, не только наши богачи изумляют своих европейских коллег; примерно такое же впечатление производят арабские шейхи. Что поделать, «new money», вздыхают европейцы, зато правнуки научатся вести себя хорошо и станут новой аристократией. Наши-то графы и бароны тоже в основном из удачливых разбойников, добавляют они с мягкой улыбкой.
Но к чему обсуждать властителей, нынешних и прошлых? Давайте попробуем заговорить о «проклятых девяностых» с родными и знакомыми, и мы тут же обнаружим одно интересное явление. Люди почти всегда будут рассуждать по принципу: «А вот я тогда жил так-то, значит, это было такое-то время». Один был школьным учителем и падал в голодные обмороки прямо на уроках, а другой – начинающим предпринимателем, который именно тогда сколотил первый капитал. Один вынужден был бежать из родного дома от надвигавшейся войны на Кавказе, а другой получил загранпаспорт и свободу передвижения по всему миру… И вот один будет с пылом рассуждать о «проклятых», другой – о «благословенных» девяностых. И они почти никогда не договорятся меж собой, словно они прожили это десятилетие не в соседних домах, а в разных вселенных. Один не хочет почувствовать боль другого или порадоваться его успеху. Его вселенная определяется только его собственными ощущениями, в ней нет места для чувства солидарности.
Вот оно, это родимое пятно звериного капитализма, и не одних богатых поражает эта болезнь – атомарность общества. Достаточно посмотреть, как нищие дерутся за место в подземном переходе… Люди стали не просто свободными и независимыми, они стали совершенно чужими друг другу. До некоторой степени это естественный процесс для всех урбанистических обществ, немыслимо сейчас представить, чтобы горожане праздновали свадьбу всем подъездом, как это было в 50-е годы. Но и в самых урбанизированных обществах все же сложились какие-то формы социального партнерства, какие-то ограничения.
