Лев Прозоров - Боги и касты языческой Руси
Далее, на вопрос воеводы: «Кто ваш Бог», волхвы вдруг заявляют: «Антихрист (который. — Л.П.) сидит в бездне».
Наконец, парой строк спустя, воевода спрашивает: «Что сказали вам Боги?» Так Бог с «сотоной», «Антихрист» из бездны или Боги? Скорее всего, прав был советский историк Тихомиров, утверждавший, что летописец излагал Языческие воззрения «в нарочито карикатурном виде», и обвинявший летопись в «подлоге».
Что до обряда, то тут бы нашим учёным не хвататься за поверхностное «сходство» летописного описания с мордовским обрядом, а изучить вопрос подробнее — есть ли такой обряд у других финских племён, не общавшихся со славянами? Ведь, по меньшей мере, равновероятно и заимствование этого обряда мордвой у славян.
Однако на самом деле, как отметил в «Поэтических воззрениях славян на природу» ещё Афанасьев, не наблюдается и достойного внимания сходства: «Мы, со своей стороны, не усматриваем в этом описаний ничего общего с летописным рассказом: в мордовском обряде укол ножа представляет не более как символическое действие, и самый обряд этот имеет целию собрать припасы для общественного жертвоприношения, какое совершается в благодарность за дарованный Богами урожай. Летопись же говорит о действительном избиении жён, заподозренных в похищении гобина».
Точно так же в болгарской песне герой рассекает тело ведьмы-ламии. Из разрубленного тела тремя реками бегут зерно, вино и мёд, отнятые у людей злодейкой. Сама история о двух волхвах, странствующих от Ярославля к Белоозеру по округам-«погостам» и возвращающих им благополучие-«гобино» путём, рассечения «лучших жён», очень напоминает одну русскую сказку.
В ней поп вместе с превратившимся в другого священника «святым Николой» (православной заменой Волоса, кумир которого стоял в Ярославле) ходит по «царствам», в которых царит «печаль великая» из-за болезни или «беснования» «царевен», и исцеляют последних, рассекая на мелкие части в бане, промывая в котле и, воскрешая к новой жизни.
Когда поп по жадности решился взяться за дело в одиночку и не сумел оживить рассеченную «царевну», его даже повели вешать — как повесили в конце концов пленённых Вышатичем волхвов. И если в сказке «Никола»-Волос спас непутёвого и жадного спутника то в летописи Волос в образе своего священного зверя-медведя лишь похищает тела казнённых, да и «царевны» — лучшие жёны погостов — по летописи, не воскресали.
Ну а какая из версий ближе к истине — как знать?
Какие ещё доводы в пользу «финского» происхождения волхвов? Культ медведя у уральских племён — но медведь и у славян был священным животным, как и у финно-угров, связанным с загробным миром. Больше того, медведи изображаются даже на Языческих надгробиях Англии эпохи викингов, где, уж конечно, про финнов разве что слышали.
По-видимому, вообще бесполезно доискиваться, кто у кого перенял культ медведя — черепа пещерных медведей заботливо сохраняли в каменных ларях ещё неандертальцы; они же делали глиняные (с настоящими черепами) идолы могучего зверя.
Ещё один «довод» сторонников финского происхождения летописных волхвов — в одной из летописей они названы «кудесниками», а это слово происходит-де от «кудесы» — бубен, а бубен якобы славянам был неизвестен и перенят ими у финских племён в XV веке.
При этом ссылаются на Фаминцына, автора, конечно, почтенного, но писавшего более века назад. Уже в его время Любор Нидерле называет бубен среди «инструментальной основы славянской музыки»; упомянут бубен, вместе с гуслями и гудками, в Киево-Печерском Патерике XI века, причём миниатюра к сказанию изображает именно прекрасно известный нам инструмент.
Более всего против «финского» происхождения волхвов говорит их роль в летописных событиях. Роль эта будет подробна рассмотрена ниже, но сразу скажу — немыслимо представить на месте волхвов презренных «мордовичей» или «чухну», постоянных покорных данников славян. Судя по русскому эпосу (сошлюсь на моё же исследование «Этнос и раса в былинах»), финское население заселяемых славянами лесов, как и степняков, русичи за людей не считали.
Русская девушка, бегущая из татарского плена в балладе «Полонянка», услышав от перевозчика- «мордовича» предложение руки и сердца в обмен на перевоз и спасение от настигающих татар, предпочитает броситься в реку и погибнуть.
В Кировской области, по воспоминаниям хорошего знакомого автора этих строк, ещё в 80-х годах прошлого столетия потомки русских, новгородских переселенцев в Кировской области, брезгливо сторонились жителей деревенек, населённых русскоязычными потомками крещёных «вотяков»- удмуртов и «черемисов»-марийцев, а в Удмуртии, при коллективизации, русские крестьяне не желали объединяться в один колхоз с удмуртами-односельчанами и требовали создания отдельных хозяйств.
Как видим, презрительное отношение к финно-угорским племенам сохранялось веками даже после тысячелетней проповеди церкви с её «нет ни эллина, ни иудея».
Можно ли поверить, чтоб тем же презренным финнам вдруг начинали оказывать такое почтение, которое в летописях и у ибн Русте русы выказывают своим волхвам? Самое первое упоминание о славянских жрецах относится к VI веку.
Византиец Фофилакт Симокатта рассказал о трёх славянских послах-гуслярах, прибывших к императору Маврикию.
Они поведали, что народ их живёт «на краю Западного океана», что, очевидно, обозначает Балтийское море — ни к какому другому «Западному океану» поселения славян не выходили.
Спустя полтысячи лет без малого византийцы будут там же, «на дальнем берегу Океана», располагать родину своих «варангов» — варягов, балтийских славян-вендов, служивших в армии императора (в Западной Европе византийских «варангов», которых, как я уже говорил, как и полабских славян, звали в Европе «вандалами»).
Послы рассказали, что «кифары (гусли. — Л.П.) носят потому, что не привыкли облачать свои тела в железное оружие — их народ не знает железа, и потому мирно и безмятежно проходит у них жизнь… Тем, для кого война является вещью неведомой, естественно, говорили они, более усиленно предаваться музыкальным занятиям».
Этот рассказ породил среди историков множество толков. Были времена, когда его полностью и без сомнений приняли на веру. Один из отцов норманнской теории, Август Шлецер, скажем, и так считал славян — да не VI, а IX века! — настолько дикими, что они и дань-то платили шкурами белок и куниц лишь оттого, что у них «не было орудий для охоты на медведя».
Почтенный немец, всю жизнь проведший в библиотеках и университетских аудиториях, вряд ли догадывался, что для охоты на медведей как раз нужны более простые орудия, чем для добычи мелких и шустрых пушных зверьков, и сама медвежья охота на добрые сто тысяч лет (те же неандертальцы) старше беличьей.
Но в такую, с позволения сказать, концепцию, славяне, не знавшие-де железа в конце VI столетия, вполне укладывались.
Да что немец Шлецер, если век спустя поляк Юзеф Крашевский в романе «Старое предание» на полном серьёзе описывал ушлых немецких купцов, в том же IX веке продающих славянам, предкам поляков, металлические вещи, рассказывая, будто их делают подземные карлики-гномы!
А старый славянин Виш, в доме которого на почётном месте хранятся каменные молоты и секиры, ворчит: «Будто нет у нас камня, рога и кости… От отцов и прадедов достались они нам в наследство, ими били жертвы Богам, разбивали головы врагам и рога обламывали зверя… Не будь камня, не было бы человека и жизни на земле… Ваш металл ест вода, и воздух, и земля, а камень бессмертен».
И сейчас, впрочем, мода на славян с каменными топорами вовсе не ушла в прошлое. Вспомните только, читатель, фильм «Тринадцатый воин» с Антонио Бандёрасом в главной роли.
Многие русские зрители даже не осознают, что обитающие в пещерах, размахивающие каменными топорами, одетые в косматые шкуры дикари-«вендели» с размалёванными рожами — это венды, славяне в представлении Голливуда конца XX века.
Правда, при всём том эти дикари ездят верхом в сёдлах со стременами, растаскивают на диво хлипкую городьбу посёлка викингов железными крючьями на верёвках… но Голливуд и логика суть вещи несовместные — ну не будешь же всерьёз интересоваться, где злодеи-«вендели» держат своих коней в пещерных жилищах, путь в которые пролегает через зыбкий плетёный мостик над пропастью, по которому и пешком-то пройти страшно.
Или отчего герой Бандераса, арб-мусульманин ибн Фоцлан (читай ибн Фадлан, из записок которого сценаристы фильма многое позаимствовали), щеголяет гладко выбритой физиономией (искренне желаю авторам фильма попытаться побрить взрослого мужчину- мусульманина — современного, не средневекового! — лучше в какой-нибудь исламской стране).
Осталось только заметить, что фильм, в котором норманны и мусульманин обороняются от закидывающих их крепость факелами славянских дикарей, снят в те самые годы, когда североатлантические «норманны» из НАТО, «защищая» боснийских и албанских мусульман, старались «вбомбить в каменный век» славянскую Сербию.
