Святой праведный Алексий Мечев - Анна А. Маркова
«Об этом знает тот, — передает один из его сослуживцев, — кто видел отца Алексия вернувшегося в алтарь с амвона после сказанного им с духовным подъемом поучения: он был тогда бледен, по лицу текли тщетно сдерживаемые слезы. Хватаясь рукой за больное сердце и в изнеможении опираясь грудью о престол, с виноватым видом он чуть слышно говорил сослуживцам: «Больше не могу я», — и, стараясь улыбнуться и качая головой, добавлял: «Просто скандал». Через силу батюшка оканчивал службу, делая возгласы еле слышным голосом».
Говоря о простоте отца Алексия, вспоминаю его совет относительно молитвы Иисусовой: «Молитву Иисусову нужно творить в простоте, тогда скорее явится чувство, столь необходимое при этом, и не следует заботиться о каком-то особенном делании, часто убивающем дух».
Вторым выдающимся качеством отца Алексия была любвеобильность, благостность, жаление всех. Какое значение придавал батюшка любви, видно из следующего.
Однажды в беседе с близкими он спросил: «Задумывались ли вы когда-нибудь о том, отчего святые апостолы все до одного приняли мученический венец, погибли на кресте, усечены мечами, а апостол Иоанн Богослов достиг глубокой старости и мирно скончался?» Ему ответили отрицательно. Тогда отец Алексий пояснил: «От того, что у апостола Иоанна была великая, беспримерная, неодолимая христианская любовь, силе которой покорялись и мучители; она угашала всякую злобу, обескураживала гонителей и превращала их ненависть в любовь».
Как-то раз один священник, сослуживец батюшки, во время причастного стиха произнес слово, изложив в нем такие мысли святого Иоанна Златоуста: Бог не создал всех равными, одинаково умными, прекрасными, богатыми, сильными потому, что не осталось бы тогда места на земле для любви. Любовь же покрывает недостающее: ты богат, другой беден — люби его, и любовь восполнит его скудность; ты умен, образован, а другой неумен, невежествен — люби его, и любовь заставит тебя дать ему знание…
Слово это произвело сильное впечатление на отца Алексия. Он растрогался, весь засиял: очевидно, оно ему пришлось по душе и ударило в центр всех его стремлений, чувств, желаний, намерений, переживаний, исканий.
Да, батюшка отец Алексий, можно сказать, был преисполнен любовью: он не знал грозного и жестокого слова «карать», а знал только милостивое слово «прощать». Он не налагал на своих духовных детей бремени тяжелого и неудобоносимого, он был враг всякого насилия, ни от кого не требовал особых подвигов, понимал, что никаких принуждений не нужно тому, в ком бродит закваска Духа Святого, кто непрестанно ищет правды, истины и кто преисполнен ведения Божественного учения Христова.
Исходя из любви, отец Алексий верил, что нет грехов, побеждающих Божественное милосердие, а потому вносил в души всех приходящих к нему чувство бесконечной надежды на милость Божию, с каким бы тяжелым нравственным и умственным бременем они не являлись.
К слабым и не окрепшим духом проявлял он еще большую ласку, как бы боясь невниманием или строгостью оттолкнуть, разочаровать их. Отец Алексий не спрашивал обращавшегося к нему: кто он, ходит ли в храм, верующий ли, православный или католик, или другой какой религии. Для него всякий пришедший был страждущий брат и друг, искавший облегчения своего горя. Он никого не оставлял без теплого участия, понимал любвеобильным сердцем, что каждому своя боль тяжела.
«К душе, — говорил отец Алексий, — надо подходить тихо, нежно, как к какому-нибудь распускающемуся цветку. Одна мысль должна руководить пастырем: как бы кого не потревожить, как бы не обидеть, чем бы утешить и успокоить. Резкости не должно быть никакой, все легко, все любовно, все тепло».
И удивительно, у всякого обращавшегося к отцу Алексию являлось чувство, будто батюшка любил его больше всех. Как разум ни восставал против, а уверенность такая была.
«Может быть, это происходило оттого, что каждому отец Алексий давал какой-то максимум любви», — говорит один из его духовных детей…
Другой его духовный сын по тому же поводу рассуждал: «Отец Алексий к каждому проявлял особое любовное отношение, выделявшее того из общей толпы и создававшее такое чувство, будто батюшка любит его больше других».
Милующая любовь — вот чем богат был отец Алексий: оттого-то так много уходило от него духовно исцеленных; оттого-то немало было у батюшки случаев обращения на путь спасения людей, которые, находясь в круговороте жизни, считали себя погибшими, отчаивались, не решались уже идти к обычному духовнику, а искали кого-то выдающегося, особенного, и находили его именно в отце Алексие.
Так, отец Алексий весь горел любовью. Если он не говорил о любви, то о ней свидетельствовал его взор, всякое движение…
Далее, отец Алексий обладал здравым смыслом и проницательным умом, что дало ему возможность развить в себе большой духовный опыт, который в связи с его постоянным бодрствованием над собой проявлялся в умении лечить греховные язвы других людей. Отец Алексий без слов понимал чувства всех обращавшихся к нему как к духовному отцу, он хорошо знал человеческие слабости и, не потворствуя им, как-то особенно осторожно, деликатно, нежно прикасался к душе каждого. Он никогда не показывал вида, что удивляется прегрешениям кого-либо, не укорял грешника, а старался незаметно доводить его до сознания вины и раскаяния, изображая пред ним живые образы людских ошибок и заблуждений, из которых сам пришедший должен был вынести для себя поучительный урок…
Овладевать душой человека помогала отцу Алексию еще и его прозорливость, основанная на том же духовном опыте… Было совершенно бесполезно таиться от этого ясновидящего пастыря: первые же вопросы, первые же ответы отца Алексия показывали, что собеседнику лучше молчать о себе. Более того, отец Алексий не только понимал и видел чужую жизнь, но способен был находить ее разгадку, часто неведомую самому пришедшему.
Отец Алексий не только умел говорить о симптомах душевных болезней и их глубоких причинах, но и указывать радикальные средства к их излечению. В данном отношении он являлся опытным духовным врачом, изучившим духовную медицину в совершенстве. И как у земных докторов бывают свои методы лечения, так и у батюшки отца Алексия были исходные пункты врачевания душевных недугов.
Прежде всего, он требовал покаяния, но не формального, а глубокого, искреннего и смиренного, со слезами, способного произвести перерождение, обновление всей внутренней природы грешника. Не любил поэтому отец Алексий исповеди по записке, а требовал сознательного отношения к своим поступкам, твердого намерения исправиться.
«Виноватым всегда считай себя, — говорил он, — а других
