Роберт Райт - Эволюция бога: Бог глазами Библии, Корана и науки
Если кто не соблюдает эти слова, начертанные на серебряной табличке в земле хеттов и в земле Египта, пусть тысяча хеттских богов и тысяча богов египетских уничтожат его дом, его страну и его слуг… а если кто соблюдает слова, начертанные на серебряной табличке, будь он хеттом или египтянином, и не пренебрегает ими, пусть тысяча хеттских богов и тысяча богов египетских даруют крепкое здоровье и долгую жизнь ему, а также его домам, его стране и его слугам.
Еще раньше, в III тысячелетии до н. э., божественность и международное право пересекались в месопотамских городах-государствах. На одном глиняном цилиндре описана закладка межевого знака между двумя месопотамскими городами, Лагашем и Уммой. «Энлиль, владыка всех земель и отец всех богов, своим повелением разметил границу для бога Лагаша и для бога Уммы. Правитель Киша произвел измерения в соответствии со словом бога о соглашении и воздвиг каменный межевой знак»[237].
Божественного авторитета не всегда оказывалось достаточно. Упомянутое выше повеление нарушил правитель Уммы, которого за это покарало войско Лагаша (или, как утверждают исторические свидетельства, бог Лагаша посредством войска Лагаша). Но зачастую к таким соглашениям относились почтительно, поскольку особенно могущественные города-государства брали на себя роль арбитра, а при необходимости — и полицейского[238]. В этом случае божество опять-таки эволюционирует, чтобы отражать и подкреплять геополитическую логику. Возвышение города-государства до господства в регионе означало возвышение его бога в региональном месопотамском пантеоне[239]. Так и на более локальном уровне: божество большого города по рангу превосходило божества соседних городов в его сфере влияния. Как писали археологи К. К. Ламберг-Карловски и Джереми Заблофф, «теологически информированный идеал» поддерживал «санкционированную свыше гармонию» месопотамских сообществ[240].
«Санкционированная свыше гармония» производила приятное впечатление, но имела и отвратительную изнанку. Региональное равновесие в Месопотамии покоилось на плечах господствующих городов-государств, которые зачастую утверждали свое господство стародавним способом: массовыми убийствами людей. Война была существенной составляющей жизни в Древнем мире, и мы проявили бы небрежность, если бы в поисках виновников этого обстоятельства не упомянули богов. Саггс отмечал, что «повсюду божественная воля становилась формальным оправданием войны»[241]. А господство, будучи установленным, означало не бескорыстное взваливание на себя обузы поддержания гармонии в регионе, а зачастую сбор дани у подчиненных государств.
«ПОВСЮДУ БОЖЕСТВЕННАЯ ВОЛЯ СТАНОВИЛАСЬ ФОРМАЛЬНЫМ ОПРАВДАНИЕМ ВОЙНЫ»
Если что-нибудь и способно искупить бойни и вымогательства, которым содействовали древние боги, то это лишь масштабы распространения дальнейшего мирного существования. Состояние равновесия в Месопотамии, которое хоть и перемежалось насильственными сдвигами в расстановке сил, «подмазыванием» в торговле и контактах другого рода, таким образом укрепляло мускулатуру практической взаимозависимости, которая зачастую оказывалась на переднем крае межкультурной толерантности и божественного универсализма.
Когда прошло III тысячелетие до н. э., такой подход к порядку в регионе — союз без выраженной структуры, образованный вокруг регионального гегемона, — уступил место более устойчивому образованию: региональному государству с централизованным управлением. Как и очень многие другие геополитические изменения, это осуществилось путем завоеваний. И подобно многим завоеваниям древности, в конце концов привело к расширению сферы потенциальной взаимозависимости.
Кроме того, социальное равновесие вновь продемонстрировало адаптивную податливость божественного. Подобно тому как боги эволюционировали, чтобы подкрепить бесструктурное единство городов-государств южной части Месопотамии в начале III тысячелетия до н. э., они продолжали эволюционировать, чтобы содействовать образованию более обширных месопотамских объединений в конце III тысячелетия до н. э. Это произошло в силу обстоятельства, способного вызвать удивление: в Древнем мире завоеватели — по крайней мере великие, — сокрушали идолов побежденных ими врагов с меньшей охотой, нежели поклонялись им.
Саргон расширяет территорию
Примерно в 2350 году до н. э. царь Аккада Саргон стал первым великим завоевателем Месопотамии. В попытке покорить юг Месопотамии и, располагая плацдармом на севере, он решился на серьезное испытание в сфере мультикультурализма. Южная Месопотамия в этническом и лингвистическом отношениях была шумерской, в то время как Саргон говорил на иностранном, аккадском, языке из группы семитских. (Здесь «семитский» означает не «иудейский», а скорее, принадлежащий к семье языков, из которых развились древнееврейский и арабский.)
К счастью, Саргон обладал теологической маневренностью. Хотя аккадские боги помогли ему покорить шумеров, это еще не значило, что шумерских богов он считал врагами. В городе Ниппуре он убедил местных жрецов согласиться с ним в том, что победу он одержал по воле высшего шумерского бога Энлиля (суждение, которому наверняка способствовала казнь плененного правителя Ниппура)[242]. Почитателей шумерского бога неба Ана ждала и еще одна утешительная новость: оказывается, Саргон приходился Ану шурином![243]
Продолжением стали запутанные отношения Саргона с шумерской богиней Инанной. Хотя она и не страдала глухотой к мольбам мужчин, Саргон решил не рисковать. Его красноречивая дочь Энхедуанна, которую он сделал верховной жрицей в Уре, религиозном центре Шумера, приступила к сочинению гимнов во славу Инанны. Энхедуанна расстаралась: «Великая царица цариц, вышедшая из священного лона… мудрая и всеведущая… надежда и опора множества… верховная повелительница небесных основ и зенита… Как возвеличена ты над великими богами»[244].
Но не настолько велика, чтобы сохранить прежнее имя. Древнюю аккадскую богиню звали Иштар, и Саргон, в подкрепление санкционированного свыше единства шумеро-аккадской империи, объявил, что Иштар и Инанна на самом деле одно и то же божество[245]. Зачем нужно использовать два имени? Инанна, сохранив свои основные качества, с той поры была известна как Иштар[246].
Слияние религиозных убеждений или концепций — «синкретизм» — распространенный способ создания культурного единства после завоеваний, и зачастую, как в нашем примере, слиянию подвергались сами боги. Разумеется, при срастании двух культур некоторым богам не находилось соответствий. Шумерские боги, у которых не было приблизительных аккадских аналогов, вошли в аккадскую культуру либо под своими, шумерскими, именами (как Энлиль), либо под их аккадскими вариантами (Ан стал Ану)[247]. Но так или иначе, большинство богов покоренных шумеров выжило, или оставшись целыми и невредимыми, или слившись с каким-нибудь аккадским богом. Живучесть богов была распространена во времена древних войн. (Ацтеки, поставившие завоевания на рациональную основу, возводили для привозных богов специальный храм.[248]) Один исследователь сказал о вторжениях, волнами прокатившихся по Ближнему Востоку во II тысячелетии до н. э.: «Побежденных богов редко изгоняли, если изгоняли вообще»[249].
То же самое наблюдалось и в I тысячелетии. Александр Македонский, благодаря которому во власти греков оказалась немалая часть известного в то время мира, восхвалял богов, земли которых захватывал. Боги родины Александра удостоились той же практичной любезности, когда завоеванной оказалась сама Греция. Вот почему греческий пантеон можно сопоставить с римским, изменив имена: Афродита станет Венерой, Зевс — Юпитером, и т. д. В политеистическом Древнем мире сообразительный завоеватель был теологически маневренным завоевателем. Война заканчивалась, появлялась империя, которой требовалось управлять, и не было никакого смысла заводить бессмысленные дрязги.
Удобную приспособляемость политеизма можно рассматривать двояко. С одной стороны, он служил полезным инструментом для безжалостных империалистов — опиумом, как сказал бы Маркс, для свежепокоренных народов. С другой стороны, он был эликсиром мирных межкультурных отношений. Но безжалостные завоеватели, какими бы корыстными ни были их цели, в итоге вовлекали все больше людей на все более значительных территориях в экономический и культурный обмен.
Саргон подвел Месопотамию ближе, чем когда-либо прежде, к универсализму, распространил влияние шумерских богов за пределы их южной родины, по другую сторону культурного барьера. Еще и в помине не было простого, упорядоченного, монотеистического универсализма, который в конце концов возник в роду Авраамовом: один бог правит всем человечеством. Но еще в Месопотамии в III тысячелетии до н. э., когда политеизм демонстрировал свой геополитический потенциал, существовали силы, подводящие теологию ближе к монотеизму.
