Критика евангельской истории Синоптиков и Иоанна. Том 1-3 - Бруно Бауэр
Мы не знаем, что означает старое и новое у хозяина дома. Неандер и де Ветте говорят о том, что следует рекомендовать «разнообразие и многообразие изложения», но смысл притчи, похоже, относится скорее к содержанию, чем к форме лекции, и, кроме того, мы не знаем, почему разнообразие изложения должно быть обусловлено только сочетанием неизвестных и уже знакомых, старых и новых истин. Неандер объясняет яснее: как Иисус «излагал слушателям высшие и новые истины посредством того, что было им известно из окружающей жизни, из природы», так и ученики должны были организовать свою лекцию по доктрине; это также не применимо, ибо хозяин дома скоро дает что-то новое, скоро что-то старое, но не одно через другое, не одно в другом. Невозможно также думать о «великой антитезе Евангелия и Ессея, в целесообразном распределении которых состоит все дело ученых Царства Небесного», поскольку ни в одной из предшествующих притч нет ни упоминания об этой антитезе, ни примера того, как «целесообразно распределить» две ее стороны.
Одним словом, мы не знаем, что имел в виду евангелист, когда составлял эту притчу, вероятно, по той простой причине, что он не имел в виду ничего определенного, или, по крайней мере, не собрал и не выработал отзвуки, гудевшие в его голове, в ясное целое. Возможно, он думал о разнообразии содержания и о связи новых истин с опытом обычной жизни — хотя и в этом случае остается, что он не очень умело разработал притчу, — но возможно также, и это наиболее вероятно, что с помощью странного анахронизма, который уже не кажется ему странным, он порекомендовал господину то, что сделал и мог сделать только он. Подобно тому домохозяину, он поделился найденными старыми притчами — и дал новые, образовал новые притчи, и то, что он сделал, по его мнению, должен сделать каждый книжник Царства Небесного. Во всяком случае, его последний шедевр дает нам право лишь вкратце напомнить то, что уже было доказано критикой этого отрывка: притчи, которыми его писание богаче писаний его предшественников, были сформированы им и первыми, подобно тому, как притча о закваске в противовес притче о горчичном зерне обязана своим происхождением Луке. А Марк? Он создал свою собственную из свободного наблюдения! Теперь уже не может быть и речи о предании или сообщении современника Иисуса, когда мы видим, как притча о плевелах возникла и могла возникнуть из письменного письма. Если письмо не могло устоять, то разве могло устоять предание или память? Должна ли была устная речь Иисуса сохраняться в памяти слово в слово, когда написанное слово приобретало новую форму, новый смысл в сознании человека, читавшего его сотни раз? О суеверии!
Позже, когда мы будем исследовать вопрос о том, считал ли Иисус себя «Мессией», и в этом контексте решать вопрос о том, существовала ли для него идея Царства Небесного как фиксированная образ-концепция, это суеверие будет полностью опровергнуто. Возможно, однако, что сначала богослов докажет нам, что притча, подобная притче о сеятеле, или о плодоносящем поле, или о самом малом, в зависимости от того, что это будет, могла сохраниться в памяти и предании.
Но прежде чем совершить этот странный подвиг, он должен попросить двух свидетелей и пересказать притчу о сеятеле и ее толкование по памяти. Если же он выставит себя дураком — тот, кто так часто занимался этими притчами, кто, может быть, уже раз двадцать объяснял их с кафедры, — то он, смутившись, свалит вину на современную слабость памяти, пусть потом докажет, что древние обладали лучшей памятью. Только не надо ссылаться на свидетельства античных писателей, которые сами были теологически настроенными и сентиментальными поклонниками доисторических и варварских условий!
Раздел десятый. Илийские деяния Иисуса.
§ 59. Ситуация
Вильке впервые сделал открытие, что те случаи, которые следуют от умножения хлебов до требования знамений, имеют свои «параллели» в деяниях Илии, о которых повествует ВЗ. В отрывке, вводящем этот раздел, уже сообщается о том, что Иисус — это Илия; в повествовательном отрывке, следующем за этим разделом, Иисусу сообщают ученики в ответ на вопрос о том, за кого его принимают люди, что они считают его Илией: «поэтому в разделе, к которому мы переходим, излагаются именно такие действия и речи Иисуса, в которых он имеет сходство с Илией».
На этот раз мы не будем давать предварительный обзор сообщений, поскольку только критика отдельных сообщений — она касается сообщения о втором кормлении народа в писании Марка — может просветить нас относительно контекста и структуры целого. Заметим лишь, что Лука, к моменту, когда мы подошли к этому моменту, сообщает только об одном действии Илии Иисуса, о чудесном кормлении народа С. 9, 10-17. Матфей же, избавившись от путаницы, вызванной насильственно вставленной Нагорной проповедью, и сохранив верность типу евангельского повествования, сформированному Марком, передает нам все, что находит в сочинении Марка, и только отправку двенадцати, которую Марк допускает после отвержения Иисуса назареянами и до того, как Ирод узнает о нем, он должен обойти стороной. В остальном же он вновь показывает, что поверхностно использовал и бездумно копировал сочинение Марка в том, что касается прагматической связи отдельных фрагментов. После притчи Иисус отправляется в Назарет, пророк отвергается в своем отечестве, Ирод узнает об Иисусе, теперь, после сообщения о казни бегуна, следует возмутительная весть, которую ученики Иоанна приносят Иисусу, и он «отправляется оттуда в лодке в уединение пустыни». Но откуда? Из Назарета, — отвечает Фрицше. Это несомненно: Матфей способен на все, но мы не можем считать его способным вообразить, будто Иисус прямо из Назарета переплыл
